В школе у детей начались пасхальные каникулы, и Евгения с Джорданом отправились на прогулку с миссис Пикок, пока их мать паковала чемоданы, собираясь на Мальдивы. Их отсутствие, а также отсутствие Джимса лишили ее мужества.
— Тебе лучше войти, — сказала она. — Я думала, ты умер.
— Нет, моя дорогая. Ты думала, что я сообщаю тебе о своей смерти. Это не одно и то же. Ты двоемужница, и тебе об этом известно.
— А ты двоеженец.
Джефф сел на диван. Он сам жил в комфортном и элегантном окружении, и ему не было нужды комментировать ее квартиру.
— Тут ты ошибаешься, — сказал он. — Я ни на ком не женат, кроме тебя. Признаюсь, я обручался с тремя или четырьмя, но не женился. Помнишь историю о том старике из Лайма, у которого было три жены? Когда его спросили, почему три, он ответил, что одна жена — это глупо. «А двоеженство, сэр, это преступление».
— Ты жалок.
— На твоем месте я бы воздержался от оскорблений. Ты спишь со своим Джимси? Или у вас брак по расчету? — Он оглянулся, словно надеялся, что кто-нибудь сейчас выскочит из шкафа или из-под стола. — Где мои дети?
Зилла вспыхнула.
— Не думаю, что у тебя есть право спрашивать. Если бы они надеялись на тебя, то давно бы жили в приюте.
Джефф не мог этого отрицать — да и не пытался.
— Где у тебя туалет? — спросил он.
— Наверху. — Зилла не удержалась и похвасталась, что их два. — Один прямо напротив, второй в спальне.
— Джимс, Джимс, рики-тики-стимс, крошка-картошка, милашка Джимс.
Однако Джефф открыл не дверь в туалет, а ту, что справа от нее. Две отдельные кровати, два ночника с разноцветными бабочками на абажурах, мебели почти нет, все очень аккуратно. Он кивнул. Следующей была комната такого же размера, но гораздо аскетичнее — не сказать, что монашеская келья, но похоже. Дверь в конце коридора вела в комнату, которую агент по продаже недвижимости, как подозревал Джефф, назвал бы хозяйской спальней. На двуспальном диване лежали два раскрытых чемодана, явно от Луи Виттона[28]. Сумка из крокодиловой кожи рядом с ними тоже была открыта. Джефф запустил руку внутрь. В боковом кармашке он нащупал кредитку и вытащил карту «Виза» на имя З. Х. Лич. Затем вернулся в гостиную и предложил Зилле леденец «Поло».
— Спасибо, нет — как всегда.
— Я видел, ты пакуешь чемоданы. Собралась куда-то?
Она рассказала, язвительно прибавив, что это их свадебное путешествие. Джефф расхохотался, словно умирал от щекотки. Умолк он так же неожиданно, как и начал.
— Ты не ответила на вопрос. Где мои дети?
— На прогулке, — сказала она и не удержалась, чтобы не солгать: — С няней.
— Понятно. Няня. Джимс не скупится, правда? Ты берешь их на Мальдивы?
Зилла хотела солгать, но миссис Пикок с детьми могли вернуться в любую минуту. Евгения уже и так ее замучила из-за того, что она не берет их с собой.
— Я же тебе сказала. Это свадебное путешествие. Сюда приедет моя мать, чтобы присмотреть за ними.
Джефф больше не присел, а слонялся по комнате.
— Я не останусь, чтобы с ними повидаться. Это может расстроить и их, и меня. Но мне не нравится то, что я услышал от тебя, Зил. Похоже, ни тебе, ни Джимсу не нужны мои дети. Ты ни словом не обмолвилась о них газетам, даже не намекнула в интервью журналу, что у тебя есть дети, — да-да, я читал, стараюсь не пропускать. — Он сделал паузу. — И Фиона любит детей.
Это небрежное замечание произвело эффект, на который он рассчитывал.
— Моя невеста. — Джефф по-волчьи оскалился. — Работает в коммерческом банке. У нее милый дом в Хэмпстеде. — Он пропустил приставку «Вест».
— Думаю, «БМВ» принадлежит ей.
— Так и есть. Ее дом был бы идеален для детей. Четыре спальни, сад — все, что только можно пожелать. А я весь день дома и могу присмотреть за ними, пока Фиона зарабатывает бабки, чтобы содержать их в роскоши.
— О чем это ты?
— Откровенно говоря, моя дорогая, я еще не решил. Нужно как следует подумать. Я обязательно этим займусь и, вполне возможно, что-нибудь придумаю. Например, что-то вроде единоличной опеки, а?
— Не дождешься! — крикнула Зилла.
— Неужели? Даже если тебя будут судить за двоебрачие?
Зилла заплакала. На столе лежал блокнот с отрывными листами в серебряном футляре. Джефф записал адрес Фионы и протянул Зилле, нисколько не сомневаясь, что сможет забрать любое письмо на имя Джерри Лича. Затем ушел, насвистывая «Ты проходишь мимо». Захлопывая за собой дверь, он слышал громкие всхлипывания. Разумеется, Джефф не собирался забирать у Зиллы детей, но угроза — действенное оружие. И он не преминет применить его в отношении Джимса, который явно использует Евгению и Джордана в качестве пешек в игре, призванной доказать его приверженность семейным ценностям. Следует ли рассказать Фионе? Наверное. Но в любом случае исправленную версию.
И все же, где его дети? Эта история про няню могла быть выдумкой. Если Зилла сплавила их, то куда? К матери? Наверное, на следующей неделе нужно зайти сюда еще раз, когда тут будет Нора Уолтинг, и выяснить правду. Если, конечно, она будет тут и если это тоже не выдумка.
Теперь пора перекусить в «Атриуме». Воспользоваться кредиткой Зиллы? Наверное, это опасно. Они с Джимсом могут быть постоянными посетителями заведения. Джеффу пришло в голову, что на кредитке может быть какой-то код, указывающий на пол владельца. Он проверил свою догадку в итальянском ресторане на Виктория-стрит, но проблем не возникло. Все прошло хорошо. Подделать подпись Зиллы не составило труда — он не раз проворачивал это в прошлом. Когда Джефф вошел в кинотеатр, сеанс на три пятнадцать, на котором демонстрировали «Талантливого мистера Рипли», только начался. Маленький, уютный зал был почти пуст: кроме него, еще трое мужчин, по отдельности, и одинокая женщина среднего возраста. Его всегда забавляло, как распределяются зрители, стараясь сесть подальше друг от друга, — один мужчина впереди с правого края, второй, казавшийся очень старым, слева в центре, а третий в заднем ряду. Женщина сидела рядом с проходом, но как можно дальше от старика. Джефф подумал, что люди не очень любят себе подобных. Овцы, например, все сгрудились бы в центре. Он сел позади женщины — просто из желания быть не таким, как все.
Мэтью вернулся домой ближе к вечеру. Естественно, он не обедал. Без Мишель, следившей за ним и уговаривавшей его, он вообще не мог есть. Но выглядел хорошо, почти как нормальный мужчина, только худой. Запись телевизионной программы доставила ему огромное удовольствие.
— Мне понравилось, — сказал он, совсем как тот Мэтью, за которого она выходила замуж. — Даже не ожидал. Меня переполняли мрачные предчувствия.
— Нужно было сказать мне, дорогой.
— Знаю, но нельзя же нагружать тебя всеми моими проблемами.
— Можно, — с неожиданной горечью возразила Мишель. — У меня достаточно широкие плечи.
Он с тревогой посмотрел на нее, сел рядом и взял за руки.
— В чем дело, любовь моя? Что-то не так? Ты за меня рада, я знаю. Эта программа может стать началом целой серии. Мы разбогатеем, хотя это тебя точно не волнует. Так в чем же дело?
Ее прорвало. Она больше не могла держать это в себе.
— Почему ты никогда не говоришь, что я толстая? Почему ты не говоришь мне, что я жирная, раздувшаяся уродина? Я не женщина, а огромный, жирный мешок плоти. Я сказала, что у меня достаточно широкие плечи, — надеюсь, у тебя тоже, чтобы выдержать то, что ты сейчас услышишь. Моя проблема — мои размеры. Ужасные, гигантские, отвратительные размеры.
Мэтью смотрел на нее, но с растерянностью, а не с ужасом. Его бледное, худое, морщинистое лицо аскета смягчилось от прилива нежности.
— Дорогая моя, — сказал он. — Дорогая, любимая. Ты мне поверишь, если я скажу, что не замечал этого?
— Ты не мог не замечать. Ты умный человек, тонко чувствующий. Должен был заметить — и испытывать отвращение.
— Что заставило тебя так думать, Мишель?
— Не знаю. Я дура. Хотя… нет, знаю. Это Джефф, Джефф Лей — каждый раз, когда мы сталкиваемся, он отпускает шутку насчет моего веса. Сегодня утром, например, он сказал, что я «пополняю запасы», а вчера… нет, дорогой, я не могу это повторить.
— Может, мне следует с ним поговорить? Сказать, что он тебя обижает? Мне нетрудно. Ты же знаешь, каким агрессивным я могу быть, если меня раздразнить.
Мишель покачала головой:
— Я не ребенок. И мне не нужен папочка, чтобы приструнить соседского мальчишку. — Она улыбнулась, и улыбка преобразила ее лицо. — Никогда так не относилась к людям, но его… я ненавижу. По-настоящему. Ненавижу. Понимаю, что он этого не заслужил, но ничего не могу с этим поделать. Расскажи мне о съемках.
Мэтью рассказал. Она делала вид, что слушает, и одобрительно качала головой, но думала о своей глубокой неприязни к Джеффри Лею, о своей уверенности, что он мелкий жулик, и гадала, хватит ли у нее смелости предупредить Фиону. Как предупредила бы мать. Нужны ли людям подобные предупреждения? Неизвестно. Только она не мать Фионы, и это существенно меняет дело.
Мэтью рассказал. Она делала вид, что слушает, и одобрительно качала головой, но думала о своей глубокой неприязни к Джеффри Лею, о своей уверенности, что он мелкий жулик, и гадала, хватит ли у нее смелости предупредить Фиону. Как предупредила бы мать. Нужны ли людям подобные предупреждения? Неизвестно. Только она не мать Фионы, и это существенно меняет дело.
Приготовив еду для Мэтью (чай без молока, «Райвита», две дольки киви и двенадцать поджаренных без масла орешков арахиса), она поднялась на второй этаж, держась за перила обеими руками и тяжело дыша, и вошла в ванную. Весы предназначались для Мэтью. Мишель встала на них. Как радовались они оба, когда на прошлой неделе Мэтью взвешивался, и весы показали больше семи стоунов[29] — были времена, когда стрелка дрожала около цифры «шесть». Мишель скинула туфли и посмотрела на свои ноги. Они действительно красивы, идеальной формы, как у моделей, хотя, возможно, и не такие длинные. Собравшись с духом, она встала на весы.
Поначалу Мишель не решалась взглянуть. Нужно себя заставить — в этом весь смысл. Она медленно опустила закрытые глаза, заставила себя открыть их. Потом с тяжелым вздохом отвела взгляд от цифр, показывавших килограммы и фунты. Ее вес в три раза больше, чем у Мэтью.
Что с ней случилось? Что толкнуло ее на этот поступок? Случился Джефф Лей. Мишель улыбнулась. Глупо думать, что человек, которого ты ненавидишь, принес тебе пользу. А он действительно принес пользу. Надев туфли, Мишель спустилась в кухню и выбросила в мусорное ведро продукты, приготовленные для вечернего чая: большую булочку с клубничным джемом (за неимением пончиков), два шоколадных печенья и ломоть фруктового пирога.
Глава 12
Самое ужасное, что она начала хотеть Джимса. По-настоящему. Совсем не похоже на чувство, которое Зилла испытывала к нему в юности. Тогда это был просто зуд, смешанный с обидой на то, что он единственный из знакомых мальчиков остается к ней безразличен. Одного этого оказалось достаточно, чтобы она попыталась его соблазнить. Но теперь все изменилось.
Как ни странно, желание оказаться с ним в постели совпало с разочарованием. Когда они просто виделись раз в несколько недель, пропускали по стаканчику и вспоминали прошлое, Зилла могла бы назвать Джимса своим лучшим другом. Совсем другое дело — жить вместе. Стала очевидной его раздражительность, эгоизм и абсолютное безразличие — в отсутствие посторонних — к тому, есть она рядом или нет. Когда кто-то приходил — например, один из коллег-парламентариев, — Джимс демонстрировал нежные чувства: брал за руку, заглядывал в глаза, называл «дорогая» и, проходя мимо стула, на котором она сидела, останавливался и целовал в шею. Наедине же едва удостаивал словом. Но холодность в сочетании с внешностью — элегантностью, мрачным изяществом и большими темными глазами в обрамлении черных, похожих на девичьи, ресниц — лишь усиливала его привлекательность. Похоже, с каждым днем ее влечение только усиливалось.
На Мальдивах стало еще хуже. Они занимали номер с двумя спальнями и двумя ванными, но Джимс редко бывал здесь, проводя ночи в номере 2004, где поселился Леонардо. Не забывая об осторожности, он иногда возвращался в восемь, чтобы в девять часов, когда официант приносит завтрак, в белом махровом халате сидеть напротив нее за стеклянным столиком на балконе.
— Интересно, зачем ты это делаешь? — заметила она.
— Затем, что неизвестно, кто еще может жить в этом отеле. Откуда ты знаешь — может, та рыжеволосая женщина, которую мы вчера видели на пляже, журналист? Или та молодая пара — девушка, что загорает топлес, и ее юный друг, — может, они из газеты? Неизвестно. Я должен быть начеку.
Большинство женщин были бы счастливы, подумала Зилла, если бы их мужья могли говорить о молодой девушке с обнаженной грудью без похотливого блеска в глазах и хрипотцы в голосе. По утрам Джимс располагался на топчане среди серебристого песка, а рядом устраивался Леонардо. Зилла тоже присутствовала — на третьем топчане. Если она протестовала, заявляя, что предпочла бы поплавать в бассейне или прогуляться по деревне, Джимс напоминал ей о причине их брака. О том, почему дал ей два дома, почти неограниченную возможность тратить деньги, новую машину, одежду и уверенность в будущем. Кроме того, говорил Джимс, он стал отцом ее детей. Зилла начала понимать, что скорее нанялась на работу, чем вышла замуж, пожертвовала свободой в обмен на материальные блага.
Леонардо работал в Сити на биржевого маклера и в свои двадцать семь считался рисковым игроком. Его предки по линии отца на протяжении последних ста пятидесяти лет считались активными сторонниками консерваторов, и он был помешан на политике не меньше Джимса; они целыми днями обсуждали историю консервативной партии, процедуры Палаты общин и личности парламентариев, рассказывали истории из жизни Маргарет Тэтчер или Алана Кларка. Леонардо был очарован автобиографией Джона Мейджера и постоянно читал Джимсу выдержки из нее. Зилла с горечью подумала, насколько отличаются их беседы от представлений партийных бонз, с которыми она встречалась, о манере общения геев.
Она тоже беспокоилась. В том, что касалось его расхваливаемой роли, как отца Евгении и Джордана, дальше заявления о любви к детям дело не пошло. После возвращения из Борнмута Джимс почти не разговаривал с ними. На замечание Зиллы он ответил, что через несколько месяцев собирается определить Евгению в школу-интернат. Потом они наймут няню, которая будет постоянно жить у них, и превратят четвертую спальню в детскую. Зилла не рассказала ему о Джерри. Считалось, что они не были женаты и у него нет никаких прав на детей. А что, если Джерри попытается забрать их? Если он снова станет угрожать разоблачением — ведь она вышла замуж, не разведясь с предыдущим мужем? Это так несправедливо! Джерри обманул ее, отправив то письмо, в котором говорилось о его смерти.
А теперь вдобавок ко всему она не смогла устоять перед очарованием Джимса. Прошлым вечером в ресторане отеля, пока они ждали, когда их поведут к столику, он демонстративно обнял ее. А потом, отодвигая для нее стул, ласково коснулся губами ее губ. Зилла слышала, что сидевшая неподалеку старушка шепнула подруге, как приятно смотреть на влюбленную пару. Этот поцелуй едва не доконал Зиллу. Ей хотелось подняться к себе и принять холодный душ, но пришлось сидеть напротив Джимса, который заглядывал ей в глаза и брал за руку. Леонардо всегда заказывал ужин в номер, и Зилла подозревала, что за едой он смотрит порнографические фильмы. Или видеозаписи победы консерваторов на дополнительных выборах.
Номер журнала «Телеграф» с ее интервью еще не вышел. Разве что в субботу перед Пасхой. Зилла строго-настрого приказала матери не пропустить его и обязательно сохранить, если статья появится в ее отсутствие. За день до отъезда она отправила письмо Джерри по адресу в Хэмпстеде, который он ей оставил, — судя по почтовому коду, не в Хэмпстеде, а в Вест-Хэмпстеде[30]. Это открытие несколько улучшило ее настроение.
Зилла не привыкла писать письма; она даже не могла вспомнить, когда делала это в последний раз. Наверное, в двенадцать лет, поблагодарив крестную мать за пятифунтовую банкноту, которую та ей прислала. Первый вариант показался ей угрожающим, и она начала все снова. Теперь Зилла уповала на милосердие Джерри, умоляя не выставлять ее преступницей, вспомнить, через что ей пришлось пройти и как он оставил ее одну, беззащитную, перед суровой жизнью… Нет, так тоже не годится. Зилла разорвала лист и в конце концов просто написала, что он ее напугал. У нее нет намерения прятать детей от родного отца. Джерри может видеться с ними когда пожелает, и все такое прочее, если никому не расскажет о ее поступке. Не употребляя термин «двоебрачие» — на случай, если письмо попадет в чужие руки, — она просила его больше не использовать «это слово». Это жестоко и несправедливо. Письмо отправилось к Джерри.
Недостаток Мальдив заключался в том, что, несмотря на всю красоту острова, приезжать сюда имело смысл только с возлюбленным, от которого ты без ума и с которым хочешь все время заниматься любовью. Вроде Джимса и Леонардо. Для всех остальных тут ужасная скукотища. Зилла читала книги в мягкой обложке, купленные в аэропорту, ходила на массаж и три раза делала прическу, а поскольку Джимс не отступал от роли любящего мужа и все время фотографировал ее, она тоже его снимала, причем несколько раз вместе с Леонардо. Но возвращение домой в воскресенье стало для нее облегчением.
В самолете им предложили вчерашние газеты: толстые субботние выпуски с многочисленными приложениями. Зилла выбрала «Мейл», а Джимс взял еженедельник «Телеграф». Она читала очень увлекательную статью об удлинении ногтей, когда сдавленный возглас Джимса заставил ее поднять голову. Он побагровел, в значительной мере утратив свою привлекательность.