Вероника Рот Инсургент
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Перевод: Марина Самойлова
Редактура: Марина Самойлова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Denny Jaeger (Александра)
Я проснулась с его именем на губах.
Уилл.
Прежде чем открыть глаза, я снова видела, как он падает на тротуар. Мертвый.
Из-за меня.
Тобиас присел передо мной, касаясь рукой моего плеча. Колеса вагона стучат по рельсам. Маркус, Питер и Калеб стоят у дверей. Я глубоко вдыхаю, надеясь, что станет хоть немного легче.
Еще час назад ничего из случившегося не казалось реальным. Теперь кажется.
Я выдыхаю, но тяжесть не уходит.
— Трис, давай, — говорит Тобиас, встречаясь со мной взглядом. — Пора прыгать.
Слишком темно, чтобы понять, где мы, но если мы выходим, значит, скорее всего, не далеко от забора. Тобиас помогает мне подняться и направляет к двери.
Остальные прыгают один за другим: сначала Питер, потом Маркус, а за ним Калеб. Я беру Тобиаса за руку. Ветер усиливается, когда мы встаем на самом краю; он, словно рука, толкает меня назад, в безопасность.
Но мы бросаемся в темноту и тяжело падаем на землю. Удар усиливает боль в моем раненном плече. Я закусываю губу, чтобы не закричать, и начинаю искать своего брата.
— Все нормально? — спрашиваю я, когда замечаю его сидящим на земле и потирающим колено в нескольких футах от меня.
Калеб кивает. Я слышу его всхлип, как будто он еле сдерживает слезы, но я вынуждена отвернуться.
Мы приземлились в траву около забора всего в нескольких метрах от изъезженного пути, по которому члены Дружелюбия поставляют пищу в город, и ворот, выпускающих их наружу… Ворота, которые в данный момент закрыты, блокируя нас внутри. Забор слишком высокий и гибкий, чтобы через него перебраться, и слишком крепкий, чтобы его выломать.
— Здесь должны быть Бесстрашные охранники, — говорит Маркус. — Где они?
— Они, скорее всего, были на моделировании, — отвечает Тобиас. — А сейчас… — Он помедлил. — Неизвестно где и чем заняты.
Мы остановили моделирование. Вес жесткого диска в заднем кармане напоминает мне об этом. Но мы не смеем останавливаться, оценивая последствия. Что случилось с нашими друзьями, нашими лидерами, нашими фракциями? Нет возможности узнать.
Тобиас подходит к маленькой металлической коробочке с правой стороны от ворот и открывает ее, доставая клавиатуру.
— Будем надеяться, что Эрудиты не додумались сменить комбинацию, — говорит он, вводя какие-то числа. Он останавливается на восьми, и ворота с щелчком распахиваются.
— Откуда ты узнал ее? — спрашивает Калеб. Его голос переполнен эмоциями, такими сильными, что я удивлена, как они его не душат.
— В Бесстрашии я работал в комнате контроля, следя за охранной системой. Мы меняли пароль всего дважды в год, — отвечает Тобиас.
— Какая удача, — говорит Калеб. Он окидывает Тобиаса подозрительным взглядом.
— Удача не имеет к этому никакого отношения, — поясняет Тобиас. — Я работал там только для того, чтобы быть уверенным, что смогу выбраться.
Я вздрагиваю. То, как он говорит о выходе… Как будто он считает, что мы в ловушке. Я раньше никогда не смотрела на это с такой точки зрения, и теперь это кажется глупым.
Мы идем маленькой группкой: Питер, прижимающий окровавленную руку к груди… Руку, которую я подстрелила. Маркус держит за плечо Питера, страхуя от падения. И Калеб, то и дело вытирающий щеки. Я знаю, что он плачет, но не знаю, как его утешить… или, почему я сама не плачу.
Вместо того чтобы идти впереди, Тобиас шагает рядом со мной. И хотя он даже не прикасается ко мне, он меня поддерживает.
Лучики света — первые признаки того, что мы приближаемся к домам Дружелюбия. А затем этими признаками становятся яркие квадраты, превращающиеся в окна. Вот появилось скопление деревянных и стеклянных зданий.
Прежде чем мы сможем добраться до них, нам нужно пройти через сад. Мои ноги ступают по земле, а ветви надо мной переплетаются друг с другом, образуя что-то вроде тоннеля. Темные фрукты висят среди листьев, готовые вот-вот упасть. Острый сладкий запах гниющих яблок смешивается с запахом влажной земли.
Когда мы подходим ближе, Маркус оставляет Питера и направляется вперед.
— Я знаю, куда идти, — объясняет он.
Он ведет нас мимо первого здания ко второму слева. Все постройки, кроме теплиц, из одинакового дерева — грубого и неокрашенного. Я слышу смех через открытое окно. Контраст между смехом и гробовой тишиной заставляет меня вздрогнуть.
Маркус открывает одну из дверей. Меня бы поразило отсутствие какой-либо защиты, если бы мы не были в штабе Дружелюбия. Они часто находятся на грани между доверием и глупостью.
В этом здании раздается только скрип нашей обуви. Я больше не слышу, как Калеб плачет, пусть и до этого он делал это не особо громко.
Маркус останавливается перед открытой дверью, где Джоанна Рейес, представитель Дружелюбия, сидит, смотря в окно. Я узнала ее, потому что трудно забыть лицо Джоанны, видел ли ты ее тысячу раз или лишь однажды. Толстая линия шрама тянется от правой брови до рта, что делает ее слепой на один глаз и заставляет шепелявить, когда говорит. Я слышала ее голос только раз, но хорошо это помню. Она была бы красивой женщиной, если бы не шрам.
— Ох, слава Богу, — произносит Джоанна, когда замечает Маркуса. Она идет к нему, распахнув объятия. Но вместо того, чтобы обнять, лишь слегка касается его плеч, как будто вспомнив, что Отреченные не поклонники случайного физического контакта.
— Другие члены вашей фракции здесь уже несколько часов, но они не были уверены, что ты тоже придешь, — говорит Джоанна. Она имеет в виду группу Отреченных, которые были с моим отцом и Маркусом в том безопасном доме. Я даже и не подумала побеспокоиться о них.
Джоанна смотрит за плечо Маркуса: сначала на Тобиаса и Калеба, а затем на меня и Питера.
— Бог мой… — начинает она, задерживая взгляд на окровавленной рубашке Питера. — Я вызову врача. И я могу дать вам разрешение остаться здесь на ночь, но завтра члены нашей фракции должны принять общее решение. И… — Она переводит взгляд с Тобиаса на меня. — Они вряд ли будут в восторге от присутствия Бесстрашных в наших рядах. Я, конечно же, попрошу вас отдать все оружие, которое у вас есть.
Интересно, как она поняла, что я Бесстрашная? Я все еще в серой рубашке. Рубашке моего отца.
Сейчас его запах — смесь из мыла и пота, наполняет мой нос и голову. Я сжимаю руки в кулаки с такой силой, что ногти врезаются в кожу. Не здесь. Не здесь.
Тобиас сдает свой пистолет, но, когда я начинаю тянуться к своему спрятанному оружию, хватает меня за руку, отводя ее от спины и переплетая свои пальцы с моими.
Я понимаю, что разумно сохранить хотя бы один из наших пистолетов. Но для меня было бы большим облегчением отдать его.
— Меня зовут Джоанна Рейерс, — говорит она, протягивая мне, а затем и Тобиасу руку для приветствия. Приветствия Бесстрашных. Я впечатлена ее осведомленностью о традициях других фракций. Я все время забываю, как внимательны Дружелюбные, пока сама не сталкиваюсь с этим.
— Это Тоб… — начинает Маркус, но Тобиас прерывает его.
— Меня зовут Четвертый, — говорит он. — А это Трис, Калеб и Питер.
Несколько дней назад «Тобиас» было именем, которое среди Бесстрашных знала только я, эта его часть принадлежала мне одной. Я понимаю, почему он скрывает это имя от мира, за пределами Бесстрашия. Оно связывает его с Маркусом.
— Добро пожаловать в штаб Дружелюбия. — Взгляд Джоанны задержался на моем лице, и она криво улыбнулась. — Позвольте нам о вас позаботиться.
И мы позволили. Дружелюбная медсестра дала мне мазь для моего плеча, разработанную Эрудитами, чтобы ускорить заживление, а затем отвела Питера в больничную палату, чтобы подлечить его руку. Джоанна повела нас в столовую, где мы встретили часть Отреченных, которые были в том безопасном доме вместе с Калебом и моим отцом. Здесь Сьюзан и некоторые наших старых соседей, сидящие за деревянными столами, расставленными по всей комнате. Они приветствуют нас, особенно Маркуса, с еле сдерживаемыми слезами и улыбками на лицах.
Я держу Тобиаса за руку, прогибаясь под тяжестью жизней и слез присутствующих членов фракции моих родителей.
Один из Отреченных сует мне под нос чашку с дымящейся жидкостью и говорит:
— Выпей это. Это поможет тебе уснуть, как помогло и другим. Без сновидений.
Жидкость красно-розовая, как клубника. Я хватаю чашку и быстро выпиваю. На несколько секунд теплота напитка позволила ощутить наполненность хоть чем-то. И, допив последние капли, я ощущаю, как расслабляюсь. Кто-то ведет меня по коридору в комнату с кроватью. Вот и все.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Перевод: Марина Самойлова, Ania Lune, Валентина Суглобова, Ника Аккалаева, Звездкина Ксения
Редактура: Марина Самойлова, Denny Jaeger (Александра)
Испуганная, я открываю глаза. В моих руках зажата простыня. Но я вовсе не бегу по улицам города или коридорам Бесстрашия. Я нахожусь в кровати, в Дружелюбии, и в воздухе витает запах опилок.
Я поворачиваюсь и вздрагиваю, когда что-то упирается мне в спину. Протягиваю руку, и пальцы крепко обхватывают пистолет.
На мгновение я вижу Уилла, стоящего передо мной. Наши пистолеты направлены друг на друга… Его рука, я могла бы прострелить ему руку, почему я не сделала этого, почему? И я едва не выкрикиваю его имя.
А потом он исчезает.
Я встаю с кровати и одной рукой приподнимаю матрас, поддерживая его коленом. Потом засовываю пистолет под него, тем самым, разрешая ему похоронить оружие. Как только оно скрывается из виду и больше не давит на меня, голова проясняется.
Сейчас, когда вчерашний выброс адреналина исчерпал себя, и то, что помогло мне уснуть, ослабило свое действие, глубокая, пульсирующая боль в моем плече только усилилась. Я все в той же одежде, в которой была прошлой ночью. Уголок жесткого диска выглядывает из-под моей подушки, куда я сунула его прямо перед тем, как заснуть. На диске данные моделирования, которые контролировали Бесстрашных, и свидетельство того, что сделали Эрудиты. Этот диск слишком важен, даже чтобы просто притронуться к нему, но я не могу оставить его здесь, поэтому беру и засовываю его между комодом и стеной. Часть меня считает хорошей идеей уничтожить его, но я знаю, что только он содержит запись смерти моих родителей, так что решаю оставить его спрятанным.
Кто-то стучит в мою дверь. Я сажусь на краю кровати и пытаюсь пригладить волосы.
— Входите, — говорю я.
Дверь открывается и Тобиас заходит в комнату лишь наполовину, останавливаясь в дверном проеме. Он одет в те же джинсы, что и вчера, но вместо черной футболки на нем темно-красная, наверняка одолженная у кого-то из Дружелюбных. Этот цвет странно смотрится на нем, слишком яркий, но когда он прислоняет голову к дверному косяку, я вижу, что он делает его синие глаза светлее.
— Дружелюбные собираются через полчаса, — он хмурит брови и добавляет с драматической ноткой в голосе: — Чтобы решить нашу судьбу.
Я трясу головой.
— Никогда бы не подумала, что моя судьба будет в руках кучки Дружелюбных.
— Я тоже. У меня для тебя кое-что есть. — Он откручивает крышку маленькой бутылочки и протягивает пипетку, наполненную прозрачной жидкостью. — Лекарство от боли. Принимай целую пипетку каждые шесть часов.
— Спасибо. — Я выжимаю жидкость из пипетки в горло. Лекарство на вкус, как старый лимон.
Он подцепляет пальцем одну из шлевок на поясе и спрашивает:
— Ты как, Беатрис?
— Ты только что назвал меня Беатрис?
— Решил попробовать, — улыбается он. — А что, не очень?
— Только по особым случаям. Дни Инициации, дни Выбора… — Я останавливаюсь. Я собиралась назвать еще несколько праздников, но их отмечали только в Отречении. В Бесстрашии свои праздники, полагаю, но я не знаю, какие именно. И вообще, идея о том, что мы будем что-то отмечать, сейчас кажется совершенно нелепой, поэтому я не продолжаю.
— Договорились. — Его улыбка исчезает. — Как ты, Трис?
Это не такой уж странный вопрос после всего, что мы пережили, но я напрягаюсь, когда он задает его, опасаясь, что он каким-то образом увидит, что у меня в голове. Я еще не рассказала ему о Уилле. Я хочу, но не знаю как. Одна мысль о том, чтобы произнести эти слова вслух, заставляет меня чувствовать себя так тяжело, словно я вот-вот провалюсь сквозь деревянный пол.
— Я… — Я качаю головой. — Я не знаю, Четвертый. Я проснулась и я… — Я все еще трясу головой. Он проводит ладонью по моей щеке. Затем он наклоняет голову и целует меня, посылая теплую боль сквозь мое тело. Я обхватываю его руку своими ладонями, удерживая его так долго, как только могу. Когда он касается меня, пустота в груди и животе не так заметна.
Мне не надо ему ничего говорить. Я могу только попытаться забыть… он поможет забыть.
— Я знаю, — произносит он. — Прости. Мне не стоило спрашивать.
Единственное, что сейчас приходит мне на ум — откуда он может знать? Но что-то в выражении его лица напоминает мне о том, что он знает, что такое потеря. Он потерял маму, когда был маленьким. Не помню, как она умерла, помню только, что мы были на ее похоронах.
Внезапно я вспоминаю, как девятилетний Тобиас, одетый во все серое, сжимает в руках занавески в гостиной, его темные глаза закрыты. Видение мимолетно, возможно, это лишь мое воображение, а вовсе не воспоминание.
Он отпускает меня:
— Я оставлю тебя, чтобы ты собралась.
Женская ванная находится двумя этажами ниже. На полу темно-коричневая плитка, а в каждой душевой деревянные стены и пластиковая перегородка, отделяющая их от центрального прохода. Знак на задней стене гласит: «ВНИМАНИЕ: ДЛЯ СОХРАНЕНИЯ РЕСУРСОВ ДУШ РАБОТАЕТ ТОЛЬКО ПЯТЬ МИНУТ».
Вода такая холодная, что мне бы и не захотелось находиться тут дольше, даже если бы была возможность. Я быстро моюсь левой рукой, правая безвольно висит. Лекарство, которое мне дал Тобиас, быстро сработало — боль в плече превратилась всего лишь в ноющее пульсирование.
Когда я прихожу из душа, куча вещей ждет меня на кровати. Желтые и красные от Дружелюбия и серые от Отречения, эти цвета редко сочетают. Не трудно догадаться, что Отреченные собрали для меня эту кучу. Этого можно было ожидать.
Я натягиваю пару темно-красных джинсовых брюк таких длинных, что мне приходится подвернуть их трижды, и серую рубашку Отреченных, которая тоже слишком велика. Рукава доходят до кончиков пальцев, ее тоже приходится подвернуть. Мне больно двигать правой рукой, так что мои движения отрывистые и неторопливые.
Кто-то стучит в дверь.
— Беатрис? — мягкий голос принадлежит Сьюзен.
Я открываю дверь. У нее поднос с едой, который она ставит на кровать. Я ищу на ее лице признаки горя утраты — ее отец, лидер Отречения, умер при нападении — но вижу лишь спокойную решимость, характерную для моей старой фракции.
— Жаль, что вещи не подходят, — говорит она. — Уверена, мы сможем найти что-нибудь получше, если Дружелюбные позволят нам остаться.
— Все нормально, — отвечаю я. — Спасибо.
— Я слышала, что в тебя стреляли. Может, помочь тебе с волосами? Или с обувью?
Я бы отказалась, но мне на самом деле нужна помощь.
— Да, пожалуйста.
Я сажусь на стул перед зеркалом, Сьюзен становится позади меня, глаза сфокусированы на задаче, а не на ее отражении в зеркале. Она не поднимает их даже на мгновение, пока расчесывает мои волосы. Она не спрашивает о моем плече, о том, как я была ранена, что случилось, когда я покинула безопасное место в Отречении, чтобы остановить моделирование. У меня такое ощущение, что если бы я смогла добраться до самой ее сущности, она бы все равно осталась Отреченной.
— Ты уже видела Роберта? — спрашиваю я. Ее брат, Роберт, выбрал Дружелюбие, когда я выбрала Бесстрашие, поэтому он где-то в этом здании. Интересно, их воссоединение будет похоже на наше с Калебом?
— Мельком, вчера вечером, — отвечает она. — Я оставила его, чтобы он горевал со своей фракцией, как я со своей. Хотя было очень приятно увидеть его снова.
Я чувствую завершенность в ее тоне, которая сообщает мне, что тема закрыта.
— Как обидно, что это случилось именно сейчас, — говорит Сьюзен. — Наши лидеры собирались сделать нечто чудесное.