Я ложусь сразу, как только из моего лица уходит жар, а из бока боль.
Стоит закрыть глаза, как перед моим внутренним взором возникает образ родителей. Однажды, когда мне было лет одиннадцать, я остановилась на пороге их спальни, чтобы посмотреть, как они застилают постель. Мой отец улыбнулся маме, когда они синхронно разложили простыни и разгладили их. По тому, как он смотрел на нее, я знала, что он ценил ее намного больше, чем самого себя.
Ни эгоизм, ни смущение не помешали ему увидеть ее доброту, как это часто бывает с другими. Такая любовь может существовать только в Отречении? Не знаю.
Мой отец — рожденный Эрудированным, ставший Отреченным. Ему, как и мне, приходилось нелегко в рамках правил избранной им фракции, но он старался, и, видя истинную самоотверженность, узнавал ее.
Я прижимаю подушку к груди и зарываюсь в нее лицом. Я не плачу. Мне просто больно.
Горе не так мучительно, как чувство вины, но изматывает куда больше.
— Стифф!
Я резко просыпаюсь. Мои руки до сих пор сжимают подушку. Вижу мокрое пятно на матрасе под моим лицом. Я сажусь, вытирая глаза кончиками пальцев.
— Что случилось?
Явно не случилось ничего хорошего.
— Твоя казнь назначена на завтрашнее утро на восемь часов.
— Моя казнь? Но она… она же еще не разработала правильное моделирование. Она не могла…
— Она сказала, что вместо тебя продолжит эксперименты на Тобиасе, — ответил он.
Все, что я могу произнести — это вздох ужаса.
Я впиваюсь пальцами в матрас и качаюсь вперед и назад, вперед и назад. Завтра моя жизнь закончится. Тобиас сможет продержаться достаточно долго, чтобы сбежать при вторжении Афракционеров. Бесстрашные изберут нового лидера. Все дела, которые я оставлю, можно легко доделать.
Я киваю. Нет семьи, нет недоделанных дел, нет большого ущерба.
— Я могла бы простить тебя, — признаюсь я. — За то, что пытался убить меня во время инициации. Я, наверное, могла бы.
Мы оба молчим некоторое время. Не знаю, почему сказала ему об этом. Может быть, просто потому, что это правда, а сегодня, именно сегодня, самое время быть честной. Сегодня я буду и честной, и самоотверженной, и храброй. Дивергент.
— Я никогда не просил тебя, — говорит он, и разворачивается, чтобы уйти, но потом останавливается в дверном проеме и говорит:
— Сейчас 9:24.
То, что он сказал мне время — небольшое предательство, а значит обычный подвиг. И я, наверное, впервые вижу в Питере настоящего Бесстрашного.
Я умру завтра. Прошло столько времени с тех пор, как я была уверена хоть в чем-то, так что это похоже на подарок. Сегодня — ничего. Завтра — все, что бывает после смерти. И Джанин до сих пор не знает, как управлять Дивергентами.
Я прижимаю подушку к груди и просто позволяю себе расплакаться. Плачу сильно, как плачет ребенок, до тех пор, пока мое тело не заливает жар, и я не начинаю чувствовать себя заболевшей. Можно притвориться смелой, но я не такая.
Мне кажется, что сейчас самое время просить прощения за все, что я сделала, но я уверена, что мой список не будет полным. Я также не верю, что все, что бывает после смерти, зависит от того, насколько точно я перечислю список моих преступлений — это слишком похоже на загробную жизнь для Эрудированных: сплошная точность и никаких чувств. Я не верю, что все то, что будет после смерти, вообще зависит от моих поступков.
Я лучше сделаю так, как учили меня Отреченные — абстрагируюсь от себя, мысленно перенесусь наружу и буду надеяться, что, что бы ни случилось, все к лучшему.
Мои губы трогает легкая улыбка. Если бы я могла сказать родителям, что умру Отреченной, они бы, наверное, гордились.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Перевод: Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Этим утром на мне чистая одежда: черные штаны — слишком свободные, но кого это волнует? — и рубашка с длинными рукавами. Обуви нет.
Еще не время. Я ловлю себя на том, что переплетаю собственные пальцы и склоняю голову. Иногда мой отец поступал так перед завтраком, я никогда не интересовалась у него, что это значит. Тем не менее, мне хочется снова почувствовать связь со своим отцом… до того, как я… ну, до того, как это закончится.
Спустя несколько мгновений тишины Питер говорит мне, что пора идти. Он почти не смотрит в мою сторону, адресуя хмурые взгляды стене позади меня. Наверное, этим утром просьба взглянуть в дружелюбное лицо была бы большой наглостью. Я встаю, и мы вместе идем по коридору.
Мои пальцы холодные. Мои ноги прилипают к плитке. Мы поворачиваем за угол, и я слышу приглушенные крики. Сначала слов не разобрать, но по мере того, как я приближаюсь, голос обретает форму.
— Я хочу… ее! — Тобиас. — Я… увидеть ее!
Я смотрю на Питера:
— Можно поговорить с ним в последний раз?
Питер качает головой.
— Там есть окно. Может быть, если он увидит тебя, то, наконец, заткнется.
Он ведет меня по коридору, который заканчивается тупиком. В конце дверь; Питер прав, там есть небольшое окно в верхней части, приблизительно на фут выше моей головы.
— Трис! — здесь голос Тобиаса звучит яснее. — Я хочу увидеть ее!
Я тянусь и прижимаю свою руку к стеклу. Крики прекращаются, и его лицо появляется за стеклом. Его глаза красные, лицо в пятнах. Красивый. Он смотрит на меня сверху вниз в течение нескольких секунд, а затем прижимает руку к стеклу напротив моей ладони. Я притворяюсь, что чувствую его тепло.
Он прислоняет лоб к двери и жмурится.
Я опускаю руку и отворачиваюсь до того, как он откроет глаза. Я чувствую боль в груди еще худшую, чем когда была ранена в плечо. Сжимаю рубашку, смаргиваю слезы и присоединяюсь к Питеру в главном коридоре.
— Спасибо, — говорю я тихо, хотя хотела сказать громче.
— Не важно, — Питер снова хмурится. — Давай, просто идти.
Я слышу грохот где-то впереди нас, звуки толпы. Следующий коридор заполнен Бесстрашными предателями, высокими и низкими, молодыми и старыми, вооруженными и невооруженными. Все они носят синюю повязку предательства.
— Эй! — Питер кричит. — Очистить путь!
Самые близкие к нам Бесстрашные предатели, слышат его и прижимаются к стенам, чтобы освободить дорогу. Другие Бесстрашные предатели следуют их примеру, и все затихают. Питер отстраняется, чтобы позволить мне идти перед ним. Мне знаком этот путь.
Не знаю, что послужило сигналом, но кто-то барабанит кулаками по стене, кто-то присоединяется, а я иду по проходу сквозь строй Бесстрашных предателей. Вокруг меня двигаются их руки. Стук такой ритмичный, что мое сердце гонится за ним.
Некоторые Бесстрашные предатели склоняют голову в мою сторону — я не уверена, почему. Это не имеет значения.
Я дохожу до конца коридора и открываю дверь в камеру.
Она не заперта.
Коридор переполнен Бесстрашными предателями; комнату исполнения приговора заполняют Эрудиты, расступаясь у меня на пути. Они молча изучают меня, когда я иду к металлическому столу в центре комнаты. Джанин стоит в нескольких шагах. Царапины на ее лице видны через торопливо наложенный макияж. Она не смотрит на меня.
Четыре камеры свисают с потолка, по одной в каждом углу стола. Я сажусь, вытираю руки о штаны, и лишь затем ложусь.
Стол холодный. Холод проникает под кожу в кости. Подходящее ощущение, ведь это именно то, что произойдет с моим телом, когда его оставит жизнь; оно станет холодным и тяжелым, тяжелее, чем я когда-либо была. Что до остального, то я не уверена: некоторые люди полагают, что я никуда не уйду, и возможно они правы, а возможно и нет. В любом случае, догадки совершенно бесполезны.
Питер подсовывает электрод за воротом моей рубашки и прижимает его к моей груди, прямо на сердце. Он присоединяет провода к электроду и включает кардиомонитор. Я слышу свое сердцебиение, быстрое и сильное. Скоро на месте ритма не будет ничего.
И тогда внутри меня все сведется к одной единственной мысли:
Я не хочу умирать.
Все это время Тобиас ругал меня за то, что я рискую своей жизнью, а я никогда не принимала его всерьез. Я верила, что хочу быть с моими родителями, где все это закончится. Была уверена, что, как и они, хочу совершить самопожертвование. Но нет. Нет, нет.
Жжение и кипение внутри меня — это стремление выжить.
Я не хочу умирать, я не хочу умирать, я не хочу!
Джанин выходит вперед со шприцем полным фиолетовой сыворотки. Ее очки отражают люминесцентную лампу над нашими головами, так что я едва могу видеть ее глаза.
Каждая частичка моего тела кричит: жить, жить, жить. Я считала, что отдать свою жизнь за жизнь Уилла, за жизни моих родителей — это правильно. Считала, что мне следует умереть, но я была не права; мне нужно жить своей жизнью, несмотря на их смерти. Мне нужно жить.
Джанин придерживает мою голову рукой и вставляет мне в шею шприц.
Со мной не покончено! — крик лишь в моей в моей голове. — Я здесь еще не закончила!
Она нажимает на поршень. Питер наклоняется вперед и заглядывает в мои глаза.
— Сыворотка вступит в силу через одну минуту, — сообщает он. — Будь храброй, Трис.
Я поражена, это именно те слова, что сказал Тобиас, помещая меня в мое первое моделирование.
Сердце бешено бьется в моей груди.
Зачем Питеру просить меня быть храброй? Зачем ему вообще что-то мне говорить?
Все мышцы в моем теле одновременно расслабляются. Тяжелое, жидкое чувство заполняет мои конечности. Если это смерть, то все не так уж плохо. Мои глаза остаются открытыми, но голова опускается в сторону. Я пытаюсь закрыть глаза, но не могу — не могу пошевелиться.
Тогда кардиомонитор прекращает сигналить.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Перевод: Инна Константинова, Екатерина Забродина, Маренич Екатерина, Ania Lune
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Но я все еще дышу. Не глубоко, недостаточно чисто, но дышу. Питер закрывает мне веки. Он знает, что я не мертва? Джанин? Она может видеть, что я дышу?
— Отнеси тело в лабораторию, — велит Джанин. — Вскрытие назначено на сегодня.
— Хорошо, — отвечает Питер.
Он толкает стол вперед. Я слышу бормотание вокруг меня, когда мы идем через группу Эрудитов. Моя рука падает с края стола, когда мы поворачиваем за угол, и ударяется о стену. Я чувствую болезненное покалывание в кончиках пальцев, но не могу двигать рукой, это трудно, как ни стараюсь.
Когда мы идем по коридору Бесстрашных предателей, они молчат. Питер идет сначала медленно, затем поворачивает за другой угол и набирает обороты. Он почти бежит вниз по следующему коридору и резко останавливается. Где я? Я не могу быть уже в лаборатории. Почему он остановился?
Руки Питера скользят под колени и плечи, и он поднимает меня. Моя голова падает на плечо.
— Для такой маленькой, ты тяжелая, Стифф, — бормочет он.
Он знает, что я жива. Он знает.
Я слышу серию гудков и звук открывающейся двери.
— Что… — голос Тобиаса. Тобиас! — О Боже. О…
— Избавь меня от своего нытья, ладно? — бросает Питер. — Она не умерла; просто парализована. Это приблизительно на минуту. Сейчас приготовься бежать.
Я не понимаю.
Откуда Питер знает?
— Позволь мне понести ее, — говорит Тобиас.
— Нет. Ты стреляешь лучше, чем я. Возьми мой пистолет. Я понесу ее.
Слышу, как вытаскивают пистолет из кобуры. Тобиас проводит рукой по моему лбу. Они оба начинают бежать.
Сначала все, что я слышу — это удары ног, и моя голова болезненно падает назад. Я чувствую покалывание в руках и ногах. Питер кричит Тобиасу:
— Слева!
Потом крик в коридоре.
— Эй, что за!?
Выстрел. И ничего.
Больше бега. Питер кричит:
— Справа!
Я слышу еще один выстрел и еще.
— Стоп, — бормочет он. — Подожди, постой здесь.
Покалывание в спине. Я открываю глаза, когда Питер толкает другую дверь. Входит в нее, и, перед тем, как он ударит меня головой о дверную коробку, я уворачиваюсь, заставляя нас остановиться.
— Осторожней! — говорю я, мой голос напряжен.
В горле першит, как тогда, когда он впервые хотел убить меня, и мне было трудно дышать. Питер поворачивается боком, чтобы перенести меня через дверь, а затем толкает ее ногой, чтобы закрыть, и роняет меня на пол.
В комнате почти пусто за исключением ряда пустых урн вдоль одной стены и квадратной металлической двери, способной вместить не больше одной урны.
— Трис, — зовет Тобиас, присаживаясь рядом со мной. Его лицо бледное, почти желтое.
Я так много хочу сказать! Но первое, что приходит на ум:
— Беатрис.
Он слабо смеется.
— Беатрис, — исправляет он и касается своими губами моих. Я цепляюсь за его рубашку.
— Если вы не хотите, чтобы меня вырвало на вас, ребята, вам придется оставить нежности на потом.
— Где мы? — спрашиваю я.
— Здесь сжигают мусор, — говорит Питер, хлопая по двери. — Я выключил его. Так мы попадем в переулок. И тебе лучше целиться поточнее, Четвертый, если хочешь выйти из сектора Эрудитов живым.
— Не переживай за мой прицел, — возражает Тобиас. Он, как и я, босиком.
Питер открывает дверь для сжигания отходов.
— Трис, ты первая.
Мусоропровод около трех футов в ширину и четырех в высоту. Я скольжу одной ногой вниз по желобу, другую ногу переношу с помощью Тобиаса. Мой желудок сжимается, когда я скатываюсь вниз по короткой металлической трубе, затем ложусь на спину и скольжу.
Чувствую запах огня и пепла, но я не горю. Я лечу вниз, моя рука ударяется о металлическую стену, провоцируя стон. Тяжело приземляюсь на цементный пол, боль от удара пронзает мои голени.
— Ау, — я хромаю в сторону от отверстия и кричу: — Давай!
Питер приземляется на бок, а не на ноги. Он стонет и оттаскивает себя от отверстия.
Я осматриваюсь. Мы находимся внутри печи сжигания, в которой было бы совершенно темно, если бы не линии света в форме двери. Пол из твердого металла в некоторых местах и металлические решетки на другой стороне. Пахнет гниющим мусором и пожаром.
— Не скажу, что изменил свое к тебе отношение, — признается Питер.
— Я об этом даже не мечтаю, — отвечаю я.
Тобиас падает на пол, приземляется сначала на ноги, а затем наклоняется вперед и становится на колени, морщась. Я помогаю ему подняться. Все запахи, звуки и чувства кажутся преувеличенными. Я почти умерла, но вместо этого жива. Благодаря Питеру.
Из всех возможных людей именно ему.
Питер проходит решетку и открывает маленькую дверь. Свет струится внутрь печи. Мы с Тобиасом уходим подальше от запаха гари, от металлических печей, к цементной стене, туда, где Питер.
— Есть пистолет? — спрашивает Питер у Тобиаса.
— Нет, — отвечает тот. — Решил стрелять пулями из ноздрей, так что оставил его наверху.
— Ох, заткнись.
Питер держит пистолет перед собой и выходит из комнаты сжигания. Нас встречает промозглый воздух коридора с открытыми трубами на потолке, но он всего лишь десять футов в длину. Знак над дверью говорит: "Выход". Я жива, и я ухожу.
Отрезок пути между штабом Бесстрашных и штабом Эрудитов на обратном пути выглядит несколько иным. Наверное, все, что связано с тобой, выглядит по-разному, когда ты не на пути к смерти.
Когда мы доходим до конца переулка, Тобиас прижимается плечом к одной из стен и выглядывает за угол. Его лицо ничего не выражает, он придерживается за стену здания и стреляет. Я затыкаю уши, стараясь не обращать внимания на выстрелы и вызванные ими воспоминания.
— Быстрее, — говорит Тобиас.
Мы бежим — Питер первый, я вторая, за мной Тобиас — вниз по улице. Я смотрю через плечо, чтобы увидеть в кого Тобиас стрелял, и вижу двух человек на земле за штабом Эрудитов. Один не движется, другой хватается за руку и бежит к двери. Они отправят за нами погоню.
Моя голова кажется затуманенной, скорее всего от истощения, но адреналин заставляет меня бежать.
— Выбери наименее логичный маршрут! — кричит Тобиас.
— Что? — переспрашивает Питер.
— Наименее логичный маршрут, — говорит Тобиас. — Так, чтобы они нас не нашли!
Питер сворачивает влево, вниз по другой аллее, заваленной картонными коробками, в которых лежат потертые одеяла и подушки, бывшие, я думаю, старыми жилищами Афракционеров. Он перепрыгивает через окно, я с грохотом следую за ним.
В конце переулка он поворачивает влево, в сторону болота. Мы вернулись на Мичиган-авеню. На пустырь, хорошо просматриваемый из штаба Эрудитов.
— Плохая идея! — кричу я.
Питер поворачивает вправо. По крайней мере, на улицах нет дорожных знаков, которые пришлось бы избегать, или отверстий, через которые необходимо перепрыгивать. Мои легкие горят, будто я дышу ядом. Мои ноги, которые сначала болели, в настоящее время онемели, что ничуть не лучше. Где-то далеко я слышу крики.
Потом мне в голову приходит мысль, что логичнее остановиться.
Я хватаю Питера за руку и тащу его в сторону ближайшего здания. Оно шестиэтажное с широкими окнами в форме сетки с колоннами из кирпича. Я пытаюсь разблокировать дверь, но Тобиас разбивает пожарное окно рядом, залезает в него и открывает дверь изнутри.
Здание полностью пустое. Ни одного стола или стула. И слишком много окон. Мы идем к эвакуационной лестнице, я проползаю под первый пролет так, чтобы оставаться невидимой с лестницы. Тобиас садится рядом со мной, Питер напротив нас, прижимая колени к груди.
Я пытаюсь отдышаться и успокоиться, но это не так просто. Я была мертва. Я была мертва и не была. И почему? Из-за Питера? Питера?