Упитанный английский поп представлял собой полную противоположность органисту. В серебряных очках, с седыми, благообразными, расчесанными на пробор волосами, с жирными и лоснящимися от сытой жизни щеками, в белой сутане, похожей на балахон, он неторопливо читал нараспев молитвы, а заключенные хором подпевали ему. После богослужения этот поп, тяжелый и неповоротливый, как вылезший из воды бегемот, неуклюже взбирался на кафедру и, расправляя неудобные, длинные и широкие рукава, в которых беспомощно путались его белые и пухлые, с детства холеные руки, принимался отчаянно и страстно громить русских большевиков. Мне становилось смешно, и я не мог совладать с непроизвольной улыбкой.
XVII
Зима в Лондоне мягкая. Туманы, дожди, мокрый снег, быстро тающий на земле. Больших морозов там не бывает. Но когда падали крупные хлопья влажного снега, то краснолицые, жирные, задыхающиеся от полноты тюремщики, громыхая связкой ключей, открывали мне дверь на двор и, потирая руки от холода, с ужасом восклицали: «Сайбирия, Сайбирия!» По-английски это означало Сибирь. Я смеялся и отрицательно качал головой. Несчастные, они не подозревали действительных холодов нашей Сибири, не сравнимых ни с какой лондонской зимой.
В Лондоне тюрем не топят, а если топят, то очень плохо. Во всяком случае, в камере было холодно. Все время приходилось носить бушлат. Моя камера находилась в первом этаже, и снизу с каменного пола распространялась сырость.
В ту зиму в Англии свирепствовала жестокая испанка. Ежедневно в газетах приходилось читать о вымирании от болезни целых семей. Я тоже простудился. На мое счастье, в Брикстонской тюрьме не было эпидемии гриппа. Все же пришлось записаться на прием к врачу. Английский доктор, выслушав меня, выдал лекарство и, узнав, что тюремной пищи мне не хватает, прописал усиленное питание. Оно состояло в том, что ежедневно вместе с утренним чаем мне стали подавать «порридж», иначе говоря густую овсянку.
Денег у меня было мало. Поэтому я был вынужден довольствоваться тюремным столом. Но, как и в царских тюрьмах, в Брикстоне за особую плату давались обеды лучшего качества. Такой обед стоил один шиллинг. Однажды для пробы я взял его. Он оказался вполне приличным: состоял из супа и английского ростбифа с зеленью.
В буржуазном обществе классовое различие существует повсюду. Состоятельным людям неплохо живется даже в английской тюрьме.
XVIII
Когда мои знания английского языка окрепли, я решил передать их моему товарищу Нынюку. Ускоряя свой шаг по кругу и обгоняя его, украдкой от тюремщика бросал ему: «Кошка — кэт, рыба — фиш». Быстрой походкой, согревающей тело, обегая круг, я снова подходил к Нынюку и шептал ему:
— Кошка — кэт, рыба — фиш. Повторите!
— Кошка — фиш, рыба — кэт, — неизменно отвечал он.
Из моих с ним занятий английским языком ничего не вышло. С гораздо большим успехом он усваивал политические новости, которые я тоже ухитрялся передавать ему на прогулке.
Когда выводили других арестантов, главным образом уголовных, нас как «опасных большевиков» старательно изолировали от них и заставляли гулять взад и вперед по прямой линии, касательной к кругу. Однажды вместе с нами был выведен на прогулку невысокий, горбатый человек без шапки, с копной густых волос на голове. При встречах с ним я начал переговариваться. Мне удалось выяснить, что его фамилия Кирхан. Он был членом Британской социалистической партии и сидел в тюрьме уже четыре года за агитацию против войны. Узнав, что мы — русские большевики, он отнесся к нам с явной симпатией. Когда тюремный надзиратель отвернулся в сторону, он, поравнявшись со мной, бросил на землю какой-то сверток. Я быстро подобрал его. Сверток состоял из нескольких номеров левых рабочих журналов: «The Call» («Колл») и «Herald» («Геральд»). Из этих журналов я узнал, что вождь английских рабочих Джон Маклин освобожден из тюрьмы и восторженно встречен рабочими. Эти же журналы помогли мне понять, какую энергичную кампанию против интервенции вел английский рабочий класс под руководством своих коммунистов. В огромном лондонском зале «Альберт-холл» состоялся многотысячный митинг под лозунгом «Руки прочь от России!». Английские рабочие не только протестовали, но и активно боролись против пособничества белогвардейцам, против интервенции английских войск. С этими настроениями рабочего класса Англии был принужден считаться даже Ллойд-Джордж.
XIX
Население тюрьмы было обширно и разнообразно. Подавляющее большинство ее обитателей составляли уголовные. Как-то на прогулке я познакомился с одним русским, который родился в Канаде, вместе с канадскими войсками участвовал в войне, а теперь за какое-то преступление попал в тюрьму. Он уже совершенно «инглизировался». На родном русском языке говорил очень плохо, с сильным акцентом, но зато свободно писал и разговаривал по-английски.
Как во всякой тюрьме, состав «Брикстонпризн» был текучим. Иногда к нам привозили и «политических». В то время в Англии шли массовые аресты русских, подозревавшихся в большевизме. Как нежелательные иностранцы, они высылались из Англии.
Миновала зима, и наступили весенние месяцы. На тюремном дворе пробилась чахлая травка, а я, словно забытый, все еще продолжал сидеть. Заключение мне порядочно надоело. Весна тянула на волю.
Пришла мысль о побеге, но ее сразу пришлось откинуть. Высокие кирпичные стены и зоркая стража тюремщиков ставили непреодолимые преграды. Вспомнился недавний побег из английской тюрьмы ирландского буржуазного революционера де Валера. Но его освободила организация «синфейнеров» [4]. А у меня не было в Англии никаких связей.
Вдруг как-то вечером в начале мая мне предложили взять все вещи и на автомобиле повезли в «Скотланд-ярд». Тов. Нынюк ехал вместе со мной. В «Скотланд-ярде» нам сообщили, что так как режим английских офицеров, находящихся в Москве, в настоящее время смягчен и они пользуются относительной свободой, то и мы будем поселены в гостинице под наблюдением полиции и с условием не отлучаться из Лондона. После этого в сопровождении какого-то шпика нас отправили в «Миллс-отель» на Гауэр-стрит, недалеко от Британского музея. Нам была предоставлена маленькая, скромно обставленная комната во втором этаже. В ней мы прожили двенадцать дней.
Сперва у нас не было денег. Но потом явился какой-то детектив из «Скотланд-ярда» и сообщил, что в датском посольстве на мое имя получены деньги из Москвы. Сыщик взялся сопровождать меня. По подземной железной дороге с какими-то сложными пересадками мы поехали в отдаленный аристократический квартал Лондона, где помещалось датское посольство. Через нарядную, как бонбоньерка, гостиную меня провели в строгий и деловой кабинет посланника. Высокий и седой мужчина передал мне пятьдесят фунтов стерлингов, полученных от Наркоминдела через посредство датской миссии Красного Креста, кажется, единственного иностранного представительства, находившегося тогда в Москве.
Навязчивый шпик снова проводил меня до самого дома. Затем мы с тов. Нынюком пошли в магазин готового платья на Оксфорд-стрит и переоделись в приличные костюмы. В шляпном магазине купили мягкие фетровые шляпы, которыми тотчас же заменили матросские фуражки без ленточек, выданные нам на «Кардифе».
За эти двенадцать дней почти полной свободы я успел ознакомиться с Лондоном и его достопримечательностями. Прежде всего осмотрел Британский музей, который богатством своих археологических и художественных коллекций произвел на меня грандиозное впечатление. Затем побывал в Зоологическом саду. В театре «Ковент-Гарден» мне удалось послушать оперу «Тоска» в исполнении первоклассных итальянских певцов.
В один из этих дней я посетил Центральный комитет Британской социалистической партии. Он ютился в темных и грязных комнатушках где-то на Друрилэн.
Меня там приняли вежливо и корректно, однако без признаков радушия.
Зашел и в адмиралтейство, чтобы узнать, когда же наконец нас отправят в Советскую Россию, куда я страстно стремился, чтобы снова принять участие в гражданской войне. Офицер во френче защитного цвета сказал, что переговоры о времени и месте обмена уже заканчиваются и в ближайшие дни, вероятно, через Финляндию я буду отправлен в Россию.
И вот наконец к нам явился какой-то молодой человек в штатском пальто и предложил собираться в отъезд. Он пояснил, что будет сопровождать нас до Руссайфа. Мы наскоро связали свои вещи и сами вынесли их на улицу. На автомобиле нас отвезли в «Скотланд-ярд». Здесь снова принял сэр Базиль Томпсон. Он объявил, что мы отправляемся в Россию через Финляндию, причем обмен на английских офицеров состоится на финско-советской границе.
На том же автомобиле в сопровождении молодого шпика мы были доставлены на вокзал. Там происходили проводы английских добровольцев, уезжавших в Мурманск и Архангельск на помощь русским белогвардейцам. В нашем купе оказался длиннолицый английский офицер. Из разговора выяснилось, что он тоже в качестве добровольца отправляется воевать против нас.
На том же автомобиле в сопровождении молодого шпика мы были доставлены на вокзал. Там происходили проводы английских добровольцев, уезжавших в Мурманск и Архангельск на помощь русским белогвардейцам. В нашем купе оказался длиннолицый английский офицер. Из разговора выяснилось, что он тоже в качестве добровольца отправляется воевать против нас.
Постепенно сгустились сумерки. Наступил вечер. В вагоне стало прохладно. Нынюк дрожал от холода. Тогда английский офицер снял с себя пальто и предложил его моему товарищу, хотя отлично знал, что имеет дело с большевиками. Что это? Джентльменство или рисовка классового врага, играющего в великодушие? Вернее, последнее. Но во всяком случае, это был красивый жест.
XX
В Руссайф мы прибыли рано утром. Шпик проводил нас до корабля «Гринвич» и, передав морским властям, тотчас откланялся. На «Гринвиче» мы были сданы под надзор круглолицему унтер-офицеру из морской пехоты, выполняющей на английских военных судах роль жандармерии.
«Гринвич» — довольно большой вооруженный корабль, служивший маткой подводных лодок, — шел в Копенгаген. Едва он снялся, седоусый механик, пыхтя трубкой, словоохотливо принялся мне рассказывать историю уничтожения немецкими моряками германского флота, интернированного в Скапа-Флоу.
Гористые зеленые берега Шотландии вскоре скрылись за горизонтом, и мы очутились в открытом море. Я спросил круглолицего унтера, знает ли он иностранные языки. Тот с какой-то глупой гордостью ответил, что не знает ни одного и считает совершенно излишним обременять себя их изучением, так как все иностранцы должны говорить на английском языке.
Погода все дни стояла прекрасная. На море был штиль. Я и Нынюк гуляли по палубе, разговаривали и любовались красотой голубого моря. Обедали мы внизу, в унтер-офицерском кубрике, но отдельно от всей команды. Денег у нас не было ни копейки, и никаких «экстра» мы заказывать не могли. Однако товарищ Нынюк по незнанию английского языка согласился взять какое-то блюдо, которое было ему предложено, хотя оно и не входило в казенное меню. Получилось недоразумение. Когда впоследствии за это блюдо потребовали плату, мы оказались в неловком положении, так как платить было нечем. Унтер-офицер с кислой миной заявил, что сумма невелика и он ее заплатит.
В Копенгагене нас пересадили на английский миноносец и поселили в коридоре офицерского помещения, рядом с кают-компанией. Тут же на ночь подвешивались похожие на гамаки веревочные койки, на которых мы спали. Пищу нам давали с офицерского стола. Здесь мы впервые попробовали английские национальные блюда: к обеду подавался «тост», то есть хлеб, поджаренный в масле, к чаю полагался жидкий мармелад.
Большей частью мы проводили время на верхней палубе. Миноносец шел полным ходом, подымая за собой пенистые бугры кипящей воды. Однажды вечером, перед заходом солнца, справа по борту показались остроконечные готические колокольни ревельских церквей Олая и Николая, мелькнула похожая на минарет узорчатая башня городской ратуши и зачернели высокие краны Русско-Балтийского завода.
Пройдя между Суропом и островом Нарген, миноносец на траверзе Ревельской гавани свернул влево и взял курс на север. Вскоре показались очертания Свеаборгской крепости. Миновав Свеаборг в такой непосредственной близости, что можно было отлично разглядеть не только орудия, но даже выражения лиц финских солдат, мы вошли на Гельсингфорский рейд и стали на бочку. Перед спуском на берег все наши вещи были подвергнуты обыску. У меня отобрали большую коллекцию вырезок из английских газет. Рукописи были пропущены.
После обыска нас с тов. Нынюком перевезли на берег. Здесь мы были отведены на гауптвахту — в маленький одноэтажный домик на берегу, по соседству с Мариинским дворцом. Ранним вечером нас вывели на улицу. При свете лучей заходящего солнца защелкали «кодаки». Среди фотографов были финские офицеры.
Затем нас отвезли на вокзал и посадили в вагон третьего класса. Высокий и сухой финский офицер, приставленный в качестве конвоира, глядел с нескрываемой враждой и обращался с нами грубо и надменно. Представитель английского консульства в Гельсингфорсе и уполномоченный датского Красного Креста, которые также сопровождали нас до границы, возмутились таким отношением и настояли на переводе нас в мягкий вагон.
Мы быстро заснули и не успели заметить, как утром приехали на финскую пограничную станцию. В сопровождении англичанина и датчанина, под конвоем финских солдат пешком с чемоданами в руках отправились к желанной советской границе. Была ясная, солнечная погода. Незаметно прошли расстояние, отделяющее финскую пограничную станцию от Белоострова. Показался белоостровский вокзал с огромным красным плакатом, обращенным в сторону Финляндии: «Смерть палачу Маннергейму!» Впереди обрисовался небольшой деревянный мостик с перилами через реку Сестру. Нам приказали остановиться у самого мостика перед спущенным пестрым шлагбаумом. Я поставил чемодан на землю, снял шляпу и с облегчением вытер со лба пот.
XXI
Как трепетно забилось мое сердце, когда по ту сторону моста, на советской земле, я увидел развевающиеся по ветру ленточки красных моряков! Медные трубы оркестра ярко блестели на солнце.
На советской стороне к мостику подошла группа людей, одетых в английские зеленые френчи и блинообразных фуражках с торчащими длинными козырьками. Коренастый финский офицер, руководивший церемонией обмена, распорядился поднять шлагбаум и вышел на середину моста. Советский шлагбаум также приподнялся, и оттуда один за другим стали переходить в Финляндию английские офицеры.
Первым прошел майор Гольдсмит, офицер королевской крови, глава английской кавказской миссии, арестованный во Владикавказе. Широкоплечий и рослый брюнет, он, с любопытством разглядывая меня, по-военному взял под козырек. Я приподнял над головой свою фетровую шляпу и слегка поклонился…
Когда границу перешел восьмой или девятый английский офицер, наши моряки запротестовали. У них зародилось сомнение, как бы финские офицеры не надули. Они потребовали, чтобы я немедленно был переведен на советскую территорию. Финны упрямились. Они тоже не доверяли нашим, явно опасались, что после моего перехода через границу обмен будет прекращен и остальные английские офицеры не вернутся из плена.
В результате коротких переговоров обе стороны сошлись на компромиссе. Было решено поставить меня и товарища Нынюка на середину моста, с тем что, когда от нас уйдет последний англичанин, мы тут же перешагнем через границу.
Едва лишь я и тов. Нынюк вступили на мост, как высланный для встречи нас оркестр торжественно заиграл «Интернационал». Финские офицеры, застигнутые врасплох, растерялись, не знали, что делать. Их выручили из неловкого положения англичане. Те, словно по команде, все, как один, взяли под козырек. Вслед за ними туго затянутые в белые перчатки руки лощеных финских офицеров неуверенно и неохотно тоже потянулись вверх, вяло согнулись в локте и едва прикоснулись к кокетливым каскам…
Безмерная радость охватила меня, когда после пяти месяцев плена я снова вступил на советскую землю. Сердечно поздоровался с товарищами, поблагодарил моряков за теплую встречу. Они в свою очередь крепко жали мне руку, поздравляли и удивлялись, как дорого котируются большевики на мировом рынке. Подумать только, двоих большевиков обменяли на девятнадцать английских офицеров! Оказывается, англичане, согласившись вначале обменять нас на одного своего офицера и четырех матросов, затем повели себя, как купцы, начали торговаться. И выторговали-таки девятнадцать своих офицеров.
Среди встречавших меня в Белоострове был, между прочим, покойный финский товарищ Иван Рахья. Он предложил мне поехать в Питер на автомобиле, но я отправился по железной дороге.
На белоостровском вокзале наши пограничники попросили меня поделиться своими западноевропейскими впечатлениями. С площадки вагона я произнес небольшую речь о международном положении. Особо остановился на интервенции против РСФСР.
Было это 27 мая 1919 года. С помощью английского флота Юденич вел тогда первое свое наступление на Питер — один из самых революционных городов мира.
1934
Примечания
1
С Германией покончено. Немецкий флот находится в английских портах
2
Просьба, заявление.
3
Выносите нечистоты!
4
Синфейнеры (шинфейнеры) — участники национального движения — шинфейна — в Ирландии.