Но он был без претензий, поэтому работа ему находилась – тот же свет помочь поставить, например. Правда, возможности стареньких осветительных приборов разочаровывали, но других все равно не было, так что Георгий и этим был рад.
Он как всегда быстро перезнакомился со всеми, кто работал на студии, и так же быстро понял, что интереснее всего ему общаться с Валерой Речниковым с четвертого курса. Валера учился на режиссерском и уже готовил свою дипломную короткометражку. Еще не поняв, интересно ли то, что делает Валера, Георгий почувствовал в нем спокойную основательность, которой самому ему так не хватало. Валера словно приглядывался к каждому, кто оказывался рядом, словно прикидывал: годится ли на что-нибудь человек, которого неизвестно зачем подогнала к нему жизнь? Но это его приглядывание почему-то не обижало, а, наоборот, располагало к нему людей. В Валерином дипломном фильме рвались сниматься даже самые эффектные и капризные девчонки с актерского, которые участвовали в каких-то бесконечных пробах и были уверены в своей совсем близкой, совсем скорой заоблачной славе.
Георгию жаль было, что как первокурсник он не может работать на Валерином дипломе оператором. Ему казалось, что они сработались бы легко и ко взаимной пользе, что с Валериной помощью он быстро научился бы чему-то практическому. Уж, во всяком случае, быстрее, чем с помощью своего мастера…
От Муштакова, собственно, помощи никакой и не было. Он собрал своих студентов в самом начале семестра, в феврале, и сообщил, что уезжает в Америку.
– Месяца на три, – пообещал Роман Иннокентьевич, – на вас это не скажется. Учитесь пока поактивнее, читайте побольше, чтобы встретить меня во всеоружии и быть готовыми к делу, – добавил он.
Георгий удивился только тому, что его это почему-то даже не расстраивает. Он не обиделся на торопливую банальность этого совета, на неуверенность обещаний, не почувствовал разочарования… Непонятно, как это получилось, но Муштаков словно переместился в слепое пятно его жизни – присутствовал где-то, подразумевался, но не влиял ни на что.
Читал он действительно много, но в этом не было ничего особенного: он всегда много читал, это было для него естественно. Какое-то глубокое любопытство жило в нем, оно то притихало, то разгоралось сильнее – в зависимости от того, чем подпитывалось.
– Ты бы документальным кино поинтересовался, – посоветовал однажды Валера.
– Почему документальным? – удивился Георгий.
– А приметливый ты, – объяснил Речников. – Мозгов подкопишь, может что-нибудь интересное выйти. И по городу любишь бродить, – улыбнулся он. – Типа Дзиги Вертова. «Человека с киноаппаратом» видел?
О режиссере-документалисте Дзиге Вертове Георгий только слышал, поэтому тут же заскочил в институтскую библиотеку и взял все книги, которые о нем нашлись. И увлекся им мгновенно, со всей страстью, на которую был способен!
Он читал, как Вертов снимал фильм «Человек с киноаппаратом» – именно о том, что было так привлекательно для самого Георгия, и именно так, как он сам хотел бы снять жизнь огромного города. Он даже не расстроился, когда, читая о Вертове, понял наивность собственного открытия: сравнения суровых и усталых человеческих лиц с металлическими лицами мухинских рабочего и колхозницы. Он вообще не расстраивался, когда видел что-нибудь яркое, живое, и ему неважно было, принадлежит это открытие яркой жизни ему или кому-то другому.
– Понимаешь, Федот, ведь я и сам об этом думал!
Георгий ходил по комнате от окна к двери, держа в руке чашку с чаем, а Федька лежал на кровати и прихлебывал пиво из блестящей немецкой банки.
– Тише, Рыжий, руками не махай, а то чаем обольешь. – Отодвинувшись к стенке, Федька увернулся от чайных брызг. Его круглые черные глаза весело блестели. – Ну-ну, так чего, говоришь, ты там думал?
– Где – там? Не там, а о том же самом думал. О том, что камера должна работать, как человеческий глаз! Видеть – и одновременно создавать образ. Ведь мы не просто смотрим на предметы, а сразу что-то думаем, с чем-то их сравниваем, вот и камера должна…
– Должна-то она, может, и должна, только как? Притом прикинь, это какая ж камера нужна? – хмыкнул Казенав. – Покруче той, что тебе Марфутка давала.
– Ну, у Вертова, положим, камера вообще примитивная была. Не в этом дело…
– При Вертове, может, и не в этом было дело, – кивнул Федька. – Двадцатые годы, что возьмешь? У всех одно и то же. А теперь – замени-ка «Арифлекс» говном совковым, посмотрю я, много ли ты наснимаешь. Разве что замалевочки для студии «Мухосранск-фильм». Хоть ты, Жорик, эту херню не порол бы! У нас же все так: как денег нет, так сразу «не в этом дело», «зато як спиваемо»… Ты возьми аппаратуру приличную, пленку, а потом уже про духовность гони.
– Где ж я ее возьму? – усмехнулся Георгий. – И что мне теперь, сидеть и ждать, пока деньги на аппаратуру появятся?
– Зришь в корень, – согласился Казенав. – Ждать, пока бабки появятся, – занятие для идиотов. Но и развиваться в пустоту – тоже дебилизм. Я тут прикидываю: по-другому надо…
Георгий на эту тему не думал, точнее, старательно отодвигал от себя подобные размышления. Он видел, что точно так же ведут себя многие люди, в том числе и те, которые вызывали у него уважение, – Речников, например. Слишком уж унылыми были мысли о деньгах, даже о тех сравнительно небольших деньгах, которые требовались на повседневную, очень непритязательную жизнь. А уж тем более о деньгах, как говорил Казенав, «в глобальном смысле»…
Федька с хрустом потянулся и пружинисто вскочил с кровати.
– Иэ-эх, Рыжий, хорош киснуть! – Он отшвырнул пустую жестянку. – Что-то ты последнее время совсем монахом заделался! По Марфутке сохнешь? – подмигнул он.
– Да нет, – пожал плечами Георгий, – не сохну. Ну так что мне теперь, в оргиях участвовать?
– А почему бы и нет, между прочим? – улыбнулся Федька. – Вон конь какой, таким в оргиях цены нет. Будто не знаешь, сколько девок недотраханных!
– Считал ты их, что ли? – засмеялся Георгий.
– Всех не сосчитаешь, – философски заметил Казенав. – Но процесс подсчета увлекает, – добавил он деловым тоном. – Так что кончай чай хлебать, пошли в гости. Только поедим сперва, там фиг накормят. А бутылку по дороге возьмем.
Федька быстро пожарил яичницу, аккуратно собрав в пакет скорлупки. Благодаря этим скорлупкам яйца в их рационе не переводились. Скорлупки Казенав сдавал знакомой продавщице, та предъявляла их как яичный бой, а Федьке время от времени выдавала за это свежую продукцию.
Георгий думал, что оргия намечена где-нибудь в общаге. Собственно, процесс этот шел постоянно: в одной из комнат, да и не в одной, всегда можно было застать пьянку, и даже перерыв на занятия в институте делался далеко не всеми.
«А чего, в самом деле, не сходить? – подумал он, заражаясь Федькиной веселой бесшабашностью. – Оргия не оргия, а выпить надо. Хоть мозги перекрутятся, а то и правда закис совсем».
Но оказалось, что Казенав был приглашен куда-то в город.
«Столичную» купили рядом с метро у бабки. Федька деловито перевернул бутылку, посмотрел, правильно ли перемещаются в жидкости пузырьки, потер ладонью дно и вынес вердикт:
– Ничего вроде, не паленая. Смотри, бабуля, отравишь нас, молодых-красивых, – на том свете черти жарить будут.
– Тьфу на тебя! – обиделась старушка. – Какие еще черти? Это молодежь глупостям научили, а я атеистка.
– Так это ты храм Христа Спасителя взрывала? – поинтересовался Федька. – Ладно, бабань, давай две бутылки. Выпьем за спасение души твоей грешной.
По дороге Федька сообщил Георгию, что они идут на празднование Восьмого марта, но, поскольку праздник вообще-то прошел месяц назад, подарок необязателен.
– Тем более, там в основном девки будут, – объяснил он. – Всех все равно не одаришь. А хозяйка без претензий. Ее Лолка зовут, она в Гнесинке учится, если не выгнали еще.
Ехать пришлось сравнительно недалеко, в Медведково. Георгий неплохо знал этот район, потому что расклеил здесь не одну сотню квартирных объявлений. В хрущевские времена домов здесь понастроили много, простецкого жилья было теперь в избытке, поэтому купить вместо комнаты в центре довольно большую квартиру в Медведках можно было быстро и без доплаты.
Федька и подавно ориентировался отлично.
– И кто, блин, нумерацию такую придумал? – хмыкнул он, заглянув в бумажку, где был записан адрес. – Квартира пятьсот сорок восемь, как в небоскребе! Хотя правильно, вообще-то: что тот дом, что этот – один хрен, хрущоба. Как начали с первого корпуса, так и погнали квартиры нумеровать до десятого включительно. Ни тебе код поставить, уж я не говорю домофон, – заметил он уже в подъезде, – ни хотя бы не ссать на лестнице. Нет, у хохлов все-таки почище. Помнишь песню, Рыжий: «Надо б лампочку повесить – денег все не соберем»? Еще они жить хотят по-человечески всей страной поголовно! За какие, спрашивается, заслуги? За кухонный треп?
На крошечной кухне, куда они попали чуть ли не прямо с лестничной площадки, стоял не треп, а гвалт. Из-за невероятной тесноты – кухонька была метров пять, а то и меньше – казалось, что туда набилось человек сто. К тому же народ все время менялся: кто-то выглядывал из комнаты, кто-то куда-то уходил и через пять минут возвращался с кем-то еще – в общем, беспорядочное и живое веселье было в самом разгаре.
– Да-а, девочки, зря я дружка с собой привел! – громко сказал Федька, заметив, что Георгий, улыбаясь, остановился на пороге кухни. – С его габаритами у вас не развернуться.
– Не зря, не зря! – раздалось сразу несколько веселых девичьих голосов. – Мы в комнату пойдем, там у нас просторно, как в гареме. Ой, какой парнишечка хорошенький, рыженький какой! Федь, а, Федь, как его зовут?
– Он уже большой мальчик, сам говорить умеет, – оповестил девчонок Федька. – Ну-ка, рыженький, представься любопытным девочкам.
Не вписаться в такую развеселую компанию было просто невозможно, и уже через пять минут трудно было понять, пришли Федька с Георгием только что или провели здесь сутки, как некоторые из гостей.
Переместились в комнату, которая, несмотря на удручающе низкие потолки, и в самом деле казалась довольно просторной из-за почти полного отсутствия мебели. Здесь стояло только несколько стульев, к одному из которых была прислонена виолончель – наверное, хозяйкина. Правда, на стульях все равно никто не сидел: по полу были разбросаны довольно живописные, восточного вида одеяла и подушки, и гости расположились прямо на них.
Как раз перед приходом Федьки и Георгия кого-то послали за водкой, и в ожидании гонцов хозяйка предложила поиграть во французские жмурки.
– Это как? – заинтересовался Георгий.
Он уже выпил немного водки, которую принесли они с Федькой, залакировал пивом, нашедшимся в хрипящем холодильнике, поэтому настроение, и прежде неплохое, стало у него и вовсе отличным. К тому же девчонки оказались на редкость милыми, и даже их непрерывный звонкий мат не портил впечатления, хотя сам Георгий так и не привык материться при женщинах, даже проведя больше полугода в стенах ВГИКа.
– Ну о-очень просто! – сказала Лолка – по-азиатски узкоглазая, наголо стриженная девушка с сережкой в брови. – Завязываем кому-нибудь из вас глаза, потом все его по очереди целуют, а он угадывает, кто был первый, кто второй, кто десятый.
– А если не угадает? – спросил Георгий.
– Будем целовать, пока не угадает! – радостно объяснила хозяйкина подруга Жанна – не лысая, а, наоборот, с длинными спутанными волосами.
– За что ж именно нам такое счастье? – хмыкнул Федька. – Нет, я не против, конечно…
– Да вы же новенькие! – засмеялась Лолка. – Вы нас не знаете, не сразу угадаете, и мы вас зацелу-уем!
– Ну, Жорик, с кого начнем? – В Федькиных круглых глазах плясали чертики. – Может, жребий бросим?
– С рыженького начнем! – воскликнула лохматая Жанна. – Ну, Федечка, ну, маленький, давай с рыженького? А тебя я и так поцелую, – добавила она и немедленно чмокнула Казенава в губы.
– Эй, девочки, девочки, погодите! – засмеялся Георгий, заметив, что Лолка уже направляется к нему с пестрой косынкой в руке. – Дайте я вас хоть разгляжу, а то как распознавать-то буду? Вон вас сколько, всех и не упомнишь!
– А мальчики, кстати, тоже целовать его будут? – поинтересовался Федька. – Учтите, у Жорика ориентация убогая, старомодная, так что для мальчиков он интереса не представляет.
– Мальчики уже пьяные, – махнула рукой Жанна. – Они и нас-то не целуют, зачем им Жорик?
Два парня, о которых она говорила, не обиделись на ее слова и, кажется, даже не обратили на них внимания. Судя по отрешенному виду, с которым они возлежали на подушках, они были не только пьяные, но и обкуренные и потому казались чужими на этом празднике жизни.
Георгий обвел взглядом девчонок, которые как паиньки уселись вокруг него на полу. Оказывается, их было в общем-то немного, всего человек семь.
– Да-а… – Он картинно почесал затылок, разглядывая этот цветник и едва сдерживая смех. – Звать-то вас как? Ну, надо же как-то обозначать, кто меня поцелуем осчастливит.
– А ты зови, как в «Белом солнце пустыни», – засмеялась Лола. – Абдулла ты наш! Джамиля, Зухра, Лейла, Гюльчатай…
Передразнивая товарища Сухова, она тыкала пальцем в каждую из сидевших кружком девушек. Георгий сразу обратил внимание на одну из них – ту, которой досталось имя Гюльчатай. Правда, оно совсем ей не подходило: она нисколько не была похожа на маленькую смешную девочку, которая играла эту героиню в фильме. Хоть «Гюльчатай» и сидела, по-турецки скрестив ноги, но по ее осанке и развороту плеч видно было, что она высокая и такая, какую принято называть эффектной, а если присмотреться, то и просто красавицей. Лицо у нее было бледное, но именно эта бледность странным образом подчеркивала выразительную яркость всего ее облика – темных прямых волос, ровными крыльями падающих на плечи, больших, чуть удлиненных к вискам черных глаз, прямой резкой челки, доходящей до тонких, вразлет, бровей.
Девушка смотрела на Георгия, чуть заметно улыбаясь. И он обомлел, уловив эту улыбку на ее потрясающе изогнутых губах…
Никогда ни одна женщина так не улыбалась, глядя на него! Да что там – ни одна женщина так не улыбалась ему. Он сразу понял, что эта девушка улыбается не вообще, не от веселого настроения, а именно ему, и улыбается с откровенной, едва сдерживаемой страстью; не понять этого было невозможно. Пожар, который горел в ее темных глазах, словно перетекал в губы, заставляя их жить вот этой отдельной, страстной жизнью.
Поймав его взгляд, девушка откинула назад голову, провела рукой по лбу, как будто поправляя челку, – и у Георгия пересохло во рту и все перевернулось внутри от этого простого и беспредельно чувственного движения.
Он даже про французские жмурки забыл, заглядевшись на нее, но девчонки, конечно, не забыли.
– Ну что, Жорочка, всех запомнил? – Жанна подергала его за рукав. – Лолик, давай завязывай!
Пока они под веселый визг поочередно целовали его, пока Георгий с хохотом разгадывал эту восхитительную шараду, – он ждал только одного поцелуя и, конечно, сразу узнал его. Даже не узнал, а почувствовал всем телом. Сначала ее рука обвилась вокруг его шеи, и он в ту же секунду вспомнил про джунгли Амазонки и про какие-то фантастические лианы; потом он почувствовал на своих губах ее дыхание – горячее, немного отдающее вином; и наконец задохнулся от ее поцелуя – долгого, безоглядного, такого откровенного, словно они лежали голыми в темноте, а не стояли друг перед другом на коленях посередине людной комнаты.
– Ну а это, это кто? – раздались голоса. – Угадывай, угадывай, а то она от тебя не отлипнет, до смерти целовать будет!
Но вместо того чтобы оторваться от ее губ и что-нибудь сказать, Георгий откинулся назад и с восторгом почувствовал, что она не отпускает его – наклоняется, пытается удержаться, но не удерживается и падает на него сверху, не прерывая поцелуя.
– Так не че-естно! – Он узнал голос Лолки. – Трахаться не договаривались, это сверх программы!
– Да ладно тебе, Лолит.
Не снимая повязки с глаз, Георгий почувствовал, как, произнося это, девушка медленно, словно нехотя, отпускает его шею, отрывается от его губ. Голос у нее был под стать всему остальному – звонкий, но с хрипотцой; он сводил с ума одними только интонациями.
– Гюльчатай, открой личико!.. – простонал Георгий, срывая с глаз косынку.
Все засмеялись, захлопали и принялись чмокать и тормошить его уже без очереди.
– Умница, рыженький! – воскликнула Жанна. – Всех угадал, особенно Нинку. Она тебе за это, может, даст, если хорошо попросишь.
– А я и по-любому дам, – заверила Лола. – Даже если плохо попросишь. Ой, да ты хорошо-о попросишь, сразу ви-идно!
Но тут в комнату ввалилась очередная компания, как выяснилось, та самая, которую посылали за водкой, и все забыли про Георгия и про французские жмурки.
Через полчаса, догнавшись свежей выпивкой, девчонки затеяли танцевать под виолончель, на которой Лолка принялась наяривать какие-то немыслимые, но очень темпераментные мелодии. Потом виолончель оставили в покое, включили магнитолу, выключили свет, зажгли свечи, рискуя спьяну устроить пожар, растормошили отдыхающих парней, и танцы приобрели более чем откровенный характер.
Что и говорить, обещанная Федькой оргия удалась! Георгий увидел Казенава, окруженного несколькими девчонками. Он танцевал с каждой по минуте, и за эту минуту, несмотря на его деланое сопротивление, каждая успевала расстегнуть на нем какие-нибудь заклепки и «молнии», что-нибудь снять с него или хотя бы немного стянуть. После пятой партнерши Казенава впору было выпускать к шесту в стриптиз-клубе.
Впрочем, Георгий наблюдал за блаженствующим Федькой только краем глаза. Он оглядывался в поисках Нины, и все остальное интересовало его очень мало.