«Были бы деньги, – мучительно вертелось у него в голове, – сам бы эту квартиру выкупил! Только бы…»
– Все, – решительно произнесла Элиза Карловна и встала. – Долгие проводы – лишние слезы.
Слез в ее глазах не было – что-то совсем другое, неназываемое, стояло в них. И Георгий вдруг подумал, что надо будет почитать Чехова. Потому что она сказала, что он суров и прост.
Ее черные ботинки стояли у двери. Не садясь, Элиза Карловна надела сначала правый, потом, стоя на одной ноге, левый. Георгий видел все это с пронзительной ясностью, как будто в просветленную оптику, – как она стоит на одной ноге, совсем старая, тонкая и прямая, и, не садясь, надевает растоптанный ботинок.
Шофер долго кружил по дворам, пока наконец нашел серую панельную пятиэтажку на Десятой улице поселка Текстильщиков.
– Кажись, доехали, – сказал он. – Не близкий свет! Ничего, зато зелено. Давай, парень, выгружай бабку.
Пока Георгий с водителем выгружали вещи из кузова, пока составляли их у подъезда, Элиза Карловна сидела на лавочке и смотрела перед собой остановившимся взглядом. Оживление, которое еще чувствовалось в ней во время сборов, теперь совсем угасло.
Георгий поглядывал на нее с тревогой.
«Может, хоть сюда дочка ее придет, – думал он. – Ну как ее одну оставить?»
– Элиза Карловна… – Он нерешительно остановился перед старушкой. – Может, вы в квартиру подниметесь? Холодно же на улице. Я за вещами присмотрю, вы не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь, Егорушка. – Она улыбнулась, но улыбка получилась такая, что лучше бы она заплакала. – Конечно, я поднимусь.
Видно было, что силы полностью изменили ей. Дойдя до второго этажа, Элиза Карловна остановилась на лестничной площадке и попросила, тяжело дыша:
– Пожалуйста, постоим минуту. Как жаль, что нет лифта! Действительно, двор очень зеленый, я могла бы выходить…
Взглянув на номера квартир, Георгий понял, что подниматься предстоит на пятый этаж.
– Элиза Карловна, – решительно сказал он, – давайте-ка я вас лучше отнесу. – И, встретив ее изумленный взгляд, добавил: – Еще сто раз подниметесь-спуститесь, а сегодня зачем? Вы же устали. Давайте-давайте, ничего тут такого!
Старушка молчала. Не глядя больше ей в глаза, Георгий взял ее на руки и пошел наверх, шагая через две ступеньки, чтобы сократить тягостное время ее смущения и молчания. Она была легкая, почти невесомая; ему казалось, что он несет не человека, а птицу.
Квартира и в самом деле находилась на последнем этаже. Прямо у двери начиналась железная лестница, ведущая на чердак.
«Что тут еще за крыша, неизвестно, – мельком подумал он, открывая дверь. – В дождь заливать будет. Да и бомжи будут шастать – вон, даже кода нет на подъезде».
Элиза Карловна стояла у него за спиной и по-прежнему молчала.
Квартира оказалась трехкомнатная. Но то ли из-за отвратительных обоев – грязных, с потеками, в убогий розовый цветочек, – то ли из-за примитивной планировки «распашонкой» вся эта квартира выглядела даже меньше, чем единственная комната на Патриарших. Георгий хотел сказать что-нибудь бодрое, но ничего подходящего в голову не пришло. А когда он оглянулся на старушку, слова и вовсе застряли у него в горле. Ее наконец покинули не только силы, но и мужество. Она стояла, схватившись за дверной косяк, и слезы текли по ее лицу бесконечными как дождь дорожками.
– Элиза Карловна! – испугался Георгий. – Вам плохо? Черт, я и не подумал… Лекарства-то в коробку уложили! У вас с собой есть что-нибудь – ну, валидол или что еще нужно?
Не отвечая, она махнула рукой и вдруг села прямо на дырявый линолеум; наверное, у нее просто подкосились ноги. Георгий присел рядом на корточки, попытался заглянуть ей в лицо.
– Боже мой! – Элиза Карловна отняла от лица руки; слезы по-прежнему текли по ее щекам. – Жизнь, целая жизнь, такая долгая!.. И ничего… никого… никому все это не нужно… Только мальчик – как божья улыбка!..
– Сейчас придет кто-нибудь из ваших, точно придет! – Георгий почувствовал, что и его выдержке приходит конец. – Рабочий день как раз же кончился! Может, позвоним вашей дочке?
Элиза Карловна всхлипнула последний раз и сказала, безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе:
– Кажется, здесь нет телефона. Извините, Егорушка, ради бога извините! Я не хотела вас пугать. Помогите мне, пожалуйста, встать. – Она оперлась о его руку и поднялась с пола. – Конечно, Ира придет, она ведь живет совсем рядом. Если можно, подождите еще немного? Я боюсь оставаться одна, – добавила она знакомым извиняющимся тоном. – И не осуждайте ее, прошу вас!
– Да я не осуждаю… – пробормотал Георгий.
То, что он думал в эту минуту о дочери Элизы Карловны, и в самом деле нельзя было назвать мягким словом «осуждение».
– Поймите, это все ее неудачное замужество! – горячо проговорила Элиза Карловна. – Мужчины просто не понимают, как много значит для женщины замужество, а ведь от этого зависит, как сложится ее жизнь!
«Тоже мне, новобрачная!» – зло подумал он, но вслух ничего не сказал.
– Если бы Ирочка вышла за алкоголика, подлеца – как ни странно, все было бы проще, – несмотря на его молчание, принялась объяснять старушка. – Она сразу поняла бы, да и я чувствовала бы себя вправе… Но Николай… Он не подлец, совсем нет! И почти не пьет. Во всяком случае, не больше, чем любой другой мужчина его круга. Он просто… Он примитивен, вы понимаете? – Она умоляюще посмотрела на Георгия. – Увидев его впервые – так давно, тридцать лет назад! – я сразу поняла: его интересы и душевные возможности не простираются дальше еды, питья и житейских удобств, и дело здесь не в отсутствии высшего образования. Но это я понимала, потому что я знала других мужчин – папу, Ивана Андреевича. А Ирочка… Ведь она не знала никого! Она росла без отца, без дедушки и к тому же не была ослепительной красавицей. У нее развился комплекс неполноценности, она панически боялась, что не выйдет замуж, а тут все-таки положительный мужчина… Я не могла ее переубеждать, это было бы просто непорядочно. А ее отдаление от меня – это так понятно! Ведь вся ее жизнь свелась к быту, только к быту. Дети-погодки, муж потребовал, чтобы она бросила институт… Нет, вы не подумайте, я ни в коем случае не считаю детей обузой. Наоборот, это самое большое счастье, которое может быть у женщины! – с той же горячностью добавила она. – Но, к сожалению, их воспитание свелось все к тому же убожеству: одеть, накормить, внушить какие-то несложные житейские понятия про верный кусок хлеба… Николай с самого начала терпеть меня не мог, это правда. И его отношение передалось детям. Но как это могло быть иначе, если я была для него олицетворением того, что он всю жизнь полагал излишеством? И как было требовать, чтобы Ирочка ему противоречила? Это значило бы превратить ее семейную жизнь в сплошной конфликт, а то и развод, и дети без отца… А теперь… Ведь с ним прожита вся ее жизнь, ничего теперь не изменить, Ира немолода, здоровья уже нет. Она будет приходить, конечно, будет, – торопливо проговорила Элиза Карловна. – Ведь теперь мы живем совсем рядом, это не займет у нее много времени… Да вот и она! – воскликнула старушка, оборачиваясь.
– Что это дверь не закрыта? – услышал Георгий. – И вещи на улице, того и гляди унесут! Здравствуй, мама.
В комнату вошла женщина, при одном взгляде на которую невозможно было не убедиться в справедливости слов Элизы Карловны. Первое впечатление, которое производила ее дочь, было впечатлением беспросветной житейской тягости. Она была полная, вся какая-то рыхлая, и лицо ее казалось старым, хотя из-за полноты на нем почти не было морщин. Но сквозь печать постоянной убогой заботы Георгий мгновенно разглядел в глазах этой женщины и другое – то, о чем не говорила Элиза Карловна: мелочную хватку, готовность зубами вцепиться в каждый, даже небольшой кусок, который подаст ей жизнь.
– А это кто? – настороженно спросила она, глядя на Георгия.
– Это Георгий, Федин друг, он помог мне с переездом, – объяснила Элиза Карловна.
– Да? – недоверчиво переспросила Ирина. – Где ж он помог, когда вещи не внесены? Мы так не договаривались! Переезд за их счет, и вещи до квартиры, не до подъезда, Федор обещал.
– Вещи сейчас внесем, – сказал Георгий. – Не беспокойтесь, Ирина Ивановна, все как договорились.
Наверное, он произнес это таким тоном, что Элиза Карловна взглянула на него удивленно, а ее дочь торопливо проговорила:
– Нет-нет, я ничего… Работайте, не буду вам мешать. Ну, как тебе квартира? – обратилась она к матери. – Лучшей у нас в Текстильщиках не найдешь. И ведь без доплаты! Коля говорит, за счастье надо считать.
«Интересно, про шесть тысяч компенсации скажут они ей?» – подумал Георгий, спускаясь по лестнице.
– Ну где ты ходишь! – набросился на него шофер. – Хочешь, чтоб меня за левак с работы поперли?
– Еще пять минут подожди, – попросил Георгий. – Я сейчас магазин поищу, приведу грузчиков.
– Еще пять минут подожди, – попросил Георгий. – Я сейчас магазин поищу, приведу грузчиков.
Горечь снова приглушилась суетой, и все время, пока носили на пятый этаж мебель и коробки, он почти не думал о той жизни, которая ожидала Элизу Карловну Кнебель в этой унылой квартире на Десятой улице поселка Текстильщиков.
– Расплатился с тобой Федор? – деловито спросила Ирина, когда Георгий в последний раз поднялся в квартиру.
– Расплатился, расплатился, – усмехнулся он. – Вы удачно поменялись, Ирина Ивановна. Повезло вам!
Ему было так тошно, что он даже не удивился тому, как мгновенно притихает, словно скукоживается под его взглядом эта женщина.
– Егорушка! – Элиза Карловна прикоснулась к его руке. – Я… Выйдем на кухню, – попросила она. – Ирочка, побудь, пожалуйста, здесь.
Последние слова она произнесла так спокойно и непреклонно, что дочь остановилась как вкопанная и только проводила их настороженным взглядом.
– Егорушка! – повторила Элиза Карловна, когда Георгий прикрыл за собой кухонную дверь. – То, что я хотела бы вам сказать… Это высказать невозможно. Ведь самое главное – как раз то, что не высказать словами, вы заметили? Я очень давно не была счастлива, Егорушка. С тех пор как погиб папа, а потом и Иван Андреевич, счастья у меня не было, да и не могло быть, я и не ждала. Я думаю, счастье женщины все-таки связано только с мужчиной, все остальное – радость, или удовольствие, или удовлетворение своим делом, или самоуважение… Все это очень важные вещи, но все-таки они – не счастье. И я благодарна судьбе за то, что она позволила мне под конец жизни встретить вас.
– Я… Извините, Элиза Карловна… – с трудом проговорил Георгий. Он не знал, куда девать руки, куда девать всего себя, такого огромного; ему казалось, что он заполнил собою всю эту маленькую кухню. Он почти не слышал того, что говорила Элиза Карловна, но все запоминалось так, будто, как он читал у какого-то поэта, каждое слово вели по его сердцу железом.
– Я благодарна судьбе за это последнее счастье, – повторила Элиза Карловна. В ее голосе не слышалось теперь ни слез, ни извиняющихся интонаций. – И надеюсь, бог услышит мою благодарность и пошлет счастье вам.
– Да за что же – благодарность?.. – Лучше бы она снова заплакала, даже это было бы ему легче! – Я же ничего… Только… Я просто…
– Вы только не изменяйте себе, Егорушка, – сказала она. – Прислушивайтесь к своему сердцу, и все у вас будет хорошо. Поверьте мне, это самый верный камертон. Извините мою патетику. – Старушка улыбнулась, и Георгий перевел дыхание. – Идите, милый мой, идите. Я и так отняла у вас целый день. Но благодаря вам этот день был прекрасен вопреки всему.
– Вы… Спасибо вам за все, только зря вы, честное слово. Я и правда пойду, ладно? Будьте здоровы, Элиза Карловна! – выговорил Георгий, пятясь к двери.
Всю дорогу до автобусной остановки он чувствовал, как пылают щеки и щиплет в носу от стыда.
«Будьте здоровы! – про себя повторял он. – Как будто она чихнула! Идиот, придурок! – И тут же, отвлекаясь от этой своей оплошности, думал: – Как же она жить тут будет? Совсем одна, от Ирочки этой толку как от козла молока… А сюда и ученики ее навряд ли из центра приедут. Бедная! Нет, не бедная – другая…»
Стыд, боль, сердечный трепет, что-то еще, неназываемое и раньше неведомое, – все смешивалось в эти минуты в его душе, и душа была полна жизнью, как никогда прежде.
Глава 12
Сдавать летнюю сессию Георгию не пришлось. Регина выполнила свое обещание, и без зачета по английскому его просто не допустили к экзаменам.
– Не журись, Рыжий, – успокаивал Федька. – Думаешь, ты один такой? Да у тебя, считай, все в ажуре, кроме этого английского поганого! У Лерки с Лоркой, вон, пропусков больше, чем дней в году, и ничего, не плачут.
– Да и я вроде не плачу, – сердито сказал Георгий. – Но и радоваться нечему. Пока только стипендию не дали, а осенью вышибут на хрен. Думаешь, она мне в сентябре зачет поставит?
– Стипендию! – хмыкнул Казенав. – Взрослый мужик, а рассуждаешь как девочка. Что тебе та стипендия? Кошкины слезы. Да на нее хлеба не купишь! А и выгонят – тоже невелика потеря. Я ж тебе говорил, Рыжий… – В последнее время Федька все чаще разговаривал с ним вот так, серьезно глядя в глаза. – Говорил тебе: по-другому надо. Знаешь, за что менеджера ценят? За умение взглянуть на ситуацию новым взглядом.
– Я не менеджер, – пожал плечами Георгий.
– А тебе и не надо, – усмехнулся Казенав. – Что тот менеджер? Шестерка чья-то, больше ничего. Ты сам себе хозяин будешь, вот же в чем кайф! Люди за свободу на баррикадах гибнут, а тебе она сама в руки идет. Знаешь анекдот?
– Ну, какой еще анекдот? – вздохнул Георгий.
– А как мужик пристает ко всем на улице: «Скажите, пожалуйста, как пройти в библиотеку?» Наконец один ему отвечает: «Делом займись, делом!»
– Хорош выбор между делом и библиотекой! – рассердился Георгий. – Сам выбирай, если хочешь.
– А тебя никто и не заставляет выбирать, – спокойно ответил Казенав. – Прикинь: ну, выгонят тебя осенью – и что? А ничего! Пойдешь, побираясь дорогой, или как там у классика написано? А если при своем деле будешь, при нормальных деньгах – да фиг ты им пойдешь, куда не захочешь! Ты эту учебу копейка в копейку оплатишь на коммерческом, и не над зачетом несчастным будешь трястись, а учиться по индивидуальному плану, и тебе же еще спасибо скажут! А хоть и не выгонят… Жорик, пять лет пролетят – не заметишь. Думаешь, сладко после всего этого на малую родину возвращаться?
Федька дернул головой назад. Он сидел на подоконнике, занавески на только что вымытом окне были раздвинуты, и Москва простиралась у него за спиной, насколько хватало взгляда – огромная, живая, сияющая под солнцем, окутанная чистой майской зеленью.
– Н-не сладко… – невольно ответил Георгий, хотя вопрос был, пожалуй, риторическим.
– Вот и я о том же, – кивнул Казенав. – Так что думай, Жорик, думай. Только головой, а не другим местом. Да и чего тут думать, если подумать? – засмеялся он. – Будет дело – скажу, и все дела.
С сессией не повезло, зато, кажется, повезло с летней практикой. Вообще-то и к ней могли не допустить, но помог Валера Речников. Он перехватил Георгия в стеклянном коридоре, ведущем к учебной студии, и, по своему обыкновению без предисловий, спросил:
– На съемки поедешь со мной? Зачтут тебе как практику.
– Конечно! – обрадовался Георгий. – А почему «поедешь»? Ты разве не в павильоне снимаешь?
– Да вообще-то не совсем со мной. – Валерино широкое как лопата лицо осветилось щербатой улыбкой. – И даже совсем не со мной. Я и сам там с боку припека. Но уж больно интересно посмотреть! Я даже диплом пока снимать бросил – подождет меня вечность. Ишь, Гора, у тебя аж нос от любопытства зашевелился! – вдруг засмеялся он.
– Ну и что? – слегка смутился Георгий. – Мне же тоже интересно.
– Правильно, что интересно, – кивнул Валера. – С Джованни Порта поедем, вот с кем! Слышал, надеюсь, про такого?
Еще бы не слышать! Режиссера Джованни Порта называли живым классиком итальянского кино, а некоторые из институтских снобов даже уверяли, что он круче, чем «чересчур раскрученный» Феллини. Насчет чрезмерной раскрученности Феллини Георгий мог бы поспорить, но имя Порта его ошеломило.
– В каком смысле – поедем с Джованни Порта? – проговорил он. – В Италию, что ли?
– А вам, городским, сразу бы за бугор, – поморщился Валера. Он слегка бравировал своим деревенским уральским происхождением и, скорее всего, втайне сравнивал себя с Шукшиным, но эта слабость не была у него настолько сильной, чтобы мешать общению. – В деревню поедем. В обычную русскую деревню. Он «Дом с мезонином» будет снимать – ну, по Чехову твоему.
Георгий уже привык к тому, что многие по простой ассоциации связывают с ним имя таганрогского жителя Чехова – писателя, совсем ему не близкого. Воспоминание об Элизе Карловне на миг кольнуло сердце, но любопытство оказалось сильнее воспоминаний, и он принялся расспрашивать:
– А где снимать будет? А когда? А меня кем возьмет?
– Погоди, Гора, не сыпь все сразу! – Валерин смех казался таким же широким, как его лицо. – Отвечаю по порядку. Натуру он уже выбрал – во Владимирской губернии, неподалеку от города Александрова. Это от Москвы сто километров, но Россия настоящая, не та, что в пределах Садового кольца. Приезжает в июне, так что договаривайся, чтобы сессию перенесли тебе.
– Да мне ее и так уже… перенесли, – пробормотал Георгий. – Ладно, это неважно. А мы-то ему зачем нужны?
– Мы? – хмыкнул Валера. – Эх, Гора, да пока мы с тобой кому-то будем нужны, много воды утечет! А тем более Порте. Просто дешевые мы с тобой, вот и понадобились. Не конкретно мы, а вся страна. Бюджет у него не голливудский, вот он и готов в дикой России снимать, лишь бы копейку сберечь.
– При чем тут копейка? – не согласился Георгий. – Он же из-за натуры, наверное. Что ему, русский дом с мезонином в Италии снимать?