А еще у него было очень приличное образование, полученное в Донецком горнорудном техникуме, и колоссальный опыт работы. В каких только уголках России не побывал Андрей Павлович! Донецк, Кузбасс, Кемерово, Норильск, Воркута, Канск, Экибастуз… Он первый картографировал карстовые пещеры Восточного Алтая, эта его работа до сих пор считалась образцовой, вошла в учебники горного дела.
И при всем том жизнь как-то не сложилась. Что тому виной? То ли злой рок, то ли непрактичность и отсутствие бульдожьей хватки, без которой в обновленной России приходится туго, то ли еще чего… Хоть пуще всего, конечно, национальная наша радость и беда: слишком горячая, на грани страсти неутолимой, любовь к выпивке.
Как бы то ни было, но к пятидесяти годам занесло Андрея Павловича на архипелаг Шпицберген, в трест «Арктуголь». Все бы ничего: денег хватало с избытком при его скромных потребностях, на работе уважали и ценили как уникального специалиста, молчаливо закрывая глаза на регулярные запои, но… Но неудержимо, до волчьего воя, тянуло домой, в Россию. Хотя, казалось бы, чему тянуть? Родители его давно померли, с женой Стеценко развелся больше десяти лет назад, обе взрослые дочери удачно повыскакивали замуж и об отце вряд ли вспоминали. Был он, по большому счету, один как перст, однако хотелось вот просто посидеть под яблонькой русской, в Ярославле, на родине побывать, пройтись берегом Волги…
Стеценко выбросил докуренный почти до фильтра бычок, грустно покачал начинающей седеть головой. Становилось зябко. Надо было решать, что делать дальше, как скоротать остаток вечера. Не стоять же на крыльце закусочной, как памятник собственному величию! Идти домой, сидеть там в одиночестве, смотреть идиотские мыльные оперы и еще более идиотские ток-шоу по опротивевшему ящику не хотелось до дрожи. Хотелось еще немного выпить, поговорить с кем-нибудь. Но в «Белочку» возвращаться к зубоскалу этому Витьке… Нет уж! Андрей Павлович снова чуть не засопел от обиды.
Но тут, отвлекая Стеценко от печальных мыслей о людской тупости и недоверчивости, кто-то легонько потрогал его за плечо. Андрей Павлович обернулся. Перед ним стоял один из норвежцев, привезших сегодня в «Белочку» продукты. Внешность у этого молодого парня была классическая: высокий, с прямыми соломенно-желтыми волосами и такого же цвета шкиперской бородкой, бледно-голубые глаза… Прямо словно из саги какой выскочил!
– Э-э, мистер… господин… то-ва-риссч… – обратился потомок викингов к Стеценко, – я ненамеренно имел услышать ваш говор с приятелем. Я очень заинтересованный услышать больше еще! Мне имя Олаф. Олаф Хендриксон из Лонгйира. Я хотел предлагать вам немного – как это – о! – де-ряб-нуть. Вы вдвоем быть со мной только. Я выслушивать вас внимательно хочу. Вы будете соглашаться?
По-русски молодой норвежец говорил с чудовищным акцентом, перевирая почти все ударения и головоломно строя фразу, но смысл его предложения до Андрея Павловича дошел.
– Вот, – горестно сплюнул он, обращаясь к самому себе, – свои русаки не верят ни хрена, а забугорники…
Затем поднял взгляд на улыбающегося Олафа Хендриксона, улыбнулся в ответ:
– Дерябнуть, говоришь? Это можно. Отчего ж не выпить да не поговорить с хорошим человеком? Ты, случаем, не шпион? Нет? Вот и славненько, тогда пошли в зал. Только угощаю я, так уж у нас, русских людей, принято.
После совместно усиженной поллитровки все языковые и прочие барьеры были окончательно сломлены.
– Это у меня вид такой дурацкий, – похлопывая по плечу вновь обретенную родственную душу, говорил Стеценко. – Ну и выпил сегодня чуток больше, чем нужно. С кем не бывает? А вообще-то голова у меня работает неплохо. Трудно поверить, правда? А ты вот поверь. В рассказ мой еще труднее поверить, но мамой покойной клянусь – ни слова не соврал! Видел я хрень летучую, вот прям как тебя сейчас вижу! И куда упала, тоже видел!
– Что есть «хрень»? – поинтересовался Олаф.
– Н-ну… Фиговина эта самая, которая вчера с неба на моих глазах звезданулась, – Стеценко, чуть не свалив уже почти опустевшую бутылку, сделал размашистый жест, долженствующий изображать низвержение «хрени» с небес в пучину волн морских. – Я ж без понятия, что это такое было. Может, и впрямь тарелка марсианская. А может, еще чего.
Хендриксона подобное объяснение вполне устроило. Его куда больше интересовал вопрос: сможет ли его русский друг указать на карте, куда именно свалилась загадочная «фи-го-ви-на»?
– Я же тебе сразу и толком объяснил, – с гордостью в голосе ответил норвежцу Стеценко, – я маркшейдер! И без хвастовства скажу: не из последних. Ты у кого хочешь в поселке спроси, про меня здесь каждая собака знает! – Он помолчал и с гордостью добавил: – И не только собака. И не только здесь… Да я любое расстояние и направление нутром чую, даже там, под землей! А уж когда своими глазами вижу, так и речи нет! И карта любая мне как родная. Ты мне только карту дай, вот хоть двухверстку обычную, нашего Баренцбурга и участка побережья Ис-фьорда, я тебе место в точности укажу, можешь не сомневаться!
Но топографической карты в «Белочке» почему-то не оказалось. Такое вот упущение администрации. Тогда Олаф Хендриксон предложил завтра утром вместе с русским другом съездить в «одно недалекое место», где такая карта, конечно же, найдется. А еще в «недалеком месте» имеются хорошие люди, борцы за чистоту природы, которые внимательно выслушают рассказ Андрея Павловича о таинственном феномене летучей хрени. И, наконец, он, Хендриксон, должен ответно угостить Стеценко! Так уж у них, норвежцев, принято… Единственно, чего он опасается, так того, что если завтра утром его русский друг не появится на работе, отправившись с ним в «недалекое место», то у друга могут возникнуть нежелательные осложнения с начальством…
Давно известно, что подначка – лучший способ подвигнуть нашего брата-славянина на все что угодно. А уж если славянин «под газом»… Поставьте на перилах моста табличку с надписью «С моста не прыгать!», так замучаетесь прыгунов из воды вылавливать… Сработал этот простенький психологический приемчик и на этот раз.
– Да клал я на них всех с прибором! – возмущенно заявил Андрей Павлович, грозя пальцем воображаемому «начальству». – Что, не врубишься, как это «клал с прибором»? Ну и не надо тебе… У меня за этот год отгулов до чертовой матери, и вообще я птица вольная! Куда хочу – туда лечу. Значит, так: я тебя завтра жду здесь в девять, в «Белке», она как раз откроется. Посмотрим, что это там за друзья у тебя любопытные.
На том и порешили, после чего расстались, предельно довольные друг другом.
7
В тесном командном отсеке подводной лодки чувствовался застоявшийся запах нагретого пластика и отработанного дизтоплива. Резкий свет люминесцентных ламп заливал узкое помещение, пол отсека слегка вибрировал: субмарина продолжала двигаться на северо-восток – к архипелагу Шпицберген.
За небольшим столом, застланным картой западного участка Гренландского моря и побережья архипелага, сидело четверо человек: капитан подлодки Ричард Мертон, его старший помощник, подвижный улыбчивый молодой моряк Энтони Купер, командир группы «морских котиков» Уильям Хаттлен по прозвищу Большой Билл, высокий широкоплечий блондин с загорелым лицом и ярко-синими глазами. В его лице с выступающим вперед по всем голливудским стандартам подбородком чувствовалась сила, упорство и, пожалуй, жестокость.
Четвертым был Роберт Хардер, который и собрал это оперативное совещание.
– Таким образом, – резюмировал Хардер, – наша задача предельно ясна. Найти спутник и поднять его. Поисками займутся ваши пловцы, Билли, а подлодка будет выполнять функции обеспечивающего судна, подстраховывать вас. Норвежцы со станции спутникового мониторинга молодцы, они сработали четко: теперь мы знаем координаты точки падения с погрешностью менее двух миль. Это вот здесь, рядом с Ис-фьордом. Нам повезло: спутник упал на шельф. Правда, донный рельеф на этом участке довольно сложный, но я верю в профессионализм ваших ребят, Хаттлен. Ведь справитесь?
– Обычно справляемся, – коротко ответил Большой Билл. В его речи чувствовался тягучий южный акцент – Хаттлен был уроженцем Алабамы. – Не думаю, чтобы найти эту штуку окажется легко, подводный поиск дело сложное, но… Отыщем, это вопрос времени. Лишь бы нам не помешали!
– Я тоже об этом хотел спросить, – заметил Мертон. – Боб, насколько велика вероятность, что нам попытаются помешать… гм-м… хозяева спутника, как вы думаете?
– Я не думаю, – усмехнулся Хардер, – я знаю. Наверняка попытаются. Сейчас в ту же точку, что и мы, направляется русское гидрографическое судно «Арктур». Цель у русских, как сами понимаете, та же, что и у нас: отыскать и поднять спутник. Вооружения «Арктур» не несет, но на его борту имеется боевой подводный аппарат, новейший российский скоростной транспортировщик. Они называют его «Нерпой». Вам приходилось слышать о такой мини-субмарине, Уильям?
– Да, – коротко ответил «морской котик». – Приходилось. Замечательная штука. Жаль, что у нас ничего подобного нет. Наши «Шарк-Снейки» не дотягивают. Ни по скорости, ни по маневренности, ни по вооружению.
– Я даже знаю, – продолжил Хардер, – кто будет управлять этой славной игрушечкой. Старший лейтенант российского Северного флота Сергей Павлов, слышали о таком?
– О! – воскликнул Большой Билл. – Еще бы я не слышал! Это один из самых сильных боевых пловцов в мире, вот уж действительно – профессионал каких мало! Мне лично с ним схватываться не доводилось, но вот парням с калифорнийского побережья три года тому назад пришлось познакомиться. Наших было пятеро против троих русских, и ситуация сложилась так, что миром разойтись не удалось.
– И чем закончилась стычка? – поинтересовался помощник капитана.
– Шесть трупов, – меланхолически ответил «котик». – Четверо наших, двое – русских. А третьим в их группе был как раз этот самый Павлов. Он ушел без единой царапины. Вот так…
– Интересно, – мрачно буркнул Ричард Мертон, ни к кому конкретно не обращаясь, – откуда бы такие точные сведения о русских и их намерениях? Кстати, про этого русского подводника я тоже наслышан.
Роберт Хардер поднял на капитана взгляд немигающих глаз. Словно сверкнули два фотографических объектива со зрачками ирисовых диафрагм. Складка у тонкогубого рта стала жесткой.
– А вот задавать подобные вопросы, дружище Дик, я бы вам впредь не советовал, – его голос словно бы изморозью подернулся. – Это может быть неправильно понято. И не только мной. Уж будьте уверены: если я что-то говорю, то хорошо знаю что. Источники же моей информации вас интересовать никоим образом не должны… Занимайтесь своим делом, а мне предоставьте заниматься моим.
– Допустим, – недовольно ответил Мертон, тщательно подбирая слова, – хотя попросил бы не забывать, что я пока еще капитан этого судна! Впрочем, оставим это. Сейчас не время для дрязг и межведомственных разборок. Меня вот что интересует: если встречи с русскими не удастся избежать, то насколько далеко мы можем зайти в применении силы? Я не знаю, какие приказы и инструкции на сей счет получили вы, Боб, от своего начальства, но весь личный состав американского военно-морского флота тщательно проинструктирован адмиралтейством: по возможности избегать любых, даже незначительных конфликтов с русскими военными.
– А мы не станем уклоняться от встречи с русским гидрографическим судном, – невозмутимо откликнулся Роберт Хардер. – Напротив. Мы проведем небольшую такую демонстрацию. И вежливо попросим русских моряков убраться восвояси. Если дело будет происходить в территориальных водах, то совсем хорошо – подключим норвежцев.
– Не думаю, чтобы русские легко согласились с вашим предложением, – покачал головой Мертон. – Они скорее всего откажутся. И что тогда? Не топить же мне их судно: наши страны, хвала всевышнему, не воюют!
– Отправить их на грунт, – мечтательно полуприкрыв глаза, заметил Хардер, – было бы наилучшим решением всех проблем, но, увы… Слишком много свидетелей вокруг! Взять хотя бы этих треклятых экологов из «Гринписа».
– А «зеленые»-то тут с какого бока? – недоуменно поинтересовался Энтони Купер, помощник капитана подлодки.
– Вот посмотрите, – остро отточенным карандашом Хардер дотронулся до карты. – Это норвежский поселок Лонгйир на побережье Ис-фьорда, а тут, в пяти километрах от него, международная станция экологов «Гринписа».
– Терпеть не могу этих чокнутых, – командир «котиков» только что на пол отсека не сплюнул, хотя весь его вид красноречиво свидетельствовал – очень хотелось Большому Биллу сплюнуть!
– Что чокнутых, так это в самую точку, – согласился с Билли Хаттленом помощник капитана. – У моей старшей сестры муж влип по уши в это безобразие. Мужику под сорок, а ведет себя как подросток. Представьте, в знак протеста приковал себя наручниками к воротам военно-морской базы в Хэрроу-Бич. Автогеном отрезали… Позорище! Дали идиоту шесть месяцев тюрьмы… Сестренку жалко: за что ей такое! Нет, ей-богу, лучше бы пил! С ума они все со своей экологией посходили, вот что я вам скажу!
– Ну, зачем вы так, – попытался вяло возразить Мертон. – Цели ведь у них хорошие – чтобы планета чище стала. Замыслы самые благородные…
– Ага, – хмыкнул Хардер и снова смерил капитана холодным, словно бы ничего не выражающим, взглядом. – Благородные замыслы – это, дорогой Дик, такие замыслы, в которых очень много благородства и очень мало здравого смысла и шансов на успех! Моя… организация наладила прослушку их радиообмена и телефонных разговоров. У меня есть распечатки. Можете ознакомиться, чтобы предметно представлять, с кем, возможно, придется иметь дело. Гринписовцы подвинулись на идее создания на территории Западного Шпицбергена эколого-ландшафтного заповедника. Требуют полного запрета на любую хозяйственную деятельность. Уже успели выйти с этим предложением в норвежский стортинг, где этот бред вовсю поддерживает оппозиция. А главные враги у них – это, конечно, мы, военные. Причем без разницы: русские ли, норвежцы, американцы или еще кто. Впрочем, – он поднялся из-за стола, – есть хорошее правило: решать проблемы по мере их возникновения. Капитан, как скоро мы доплывем в расчетную точку?
«Это дерьмо доплывает, – хотелось огрызнуться Мертону, – а боевая подлодка доходит!»
– При такой скорости, – недовольно ответил он, – ранним утром будем в нужном районе.
…Плотно прикрыв за собой дверь капитанской каюты, Ричард Мертон достал из встроенного в переборку небольшого сейфа початую бутылку шотландского виски «Катти Сарк». На его умном живом лице проступила усталая и тщательно скрываемая горечь. Мертон налил себе на три пальца виски, выпил одним глотком, как лекарство. Настроение было отвратительным: присутствие на его лодке этого цэрэушника Хардера выводило капитана из равновесия. Чувствовалось в «офицере» что-то самодовольное, высокомерное, вызывающее у капитана рефлекторную неприязнь.
Кроме того, Мертон никак не мог понять: почему это у него буквально горло перехватывает от недобрых предчувствий…
8
Раннее утро следующего дня застало гидрографическое судно «Арктур» на траверзе Земли Принца Карла, небольшого скалистого островка у западной оконечности архипелага Шпицберген. Нижняя кромка мощных кучевых облаков в свете поднимающегося все выше над горизонтом солнечного диска переливалась пурпурными бликами, отражавшимися в холодных водах Гренландского моря. Дул порывистый северо-восточный ветер, было свежо. В небольшом палубном закутке, прикрытом от порывов ветра выносной тумбой локатора кругового обзора, стояли двое: Сергей Павлов и капитан Мезенцев.
– Вот здесь тебе, Полундра, и работать, – сказал капитан «Арктура», обращаясь к Павлову и обводя широким жестом руки северную часть горизонта. – Если вообще имеет смысл вести подводный поиск, то вон там, северо-восточнее, на шельфе.
– Тебе, Василий Капитонович, раньше в этих водах бывать доводилось? – поинтересовался Сергей. – Отлично! Поделись опытом – какая тут гидрографическая обстановка, в чем особенности района?
Мезенцев помолчал, вспоминая и мысленно анализируя свои воспоминания о прошлых плаваньях «Арктура» в этих широтах. Достал из кармана кителя пачку сигарет, ловко прикурил, прикрывая огонек зажигалки от порывов ветра.
– Я дам тебе лоцию этого участка побережья, прочти ее внимательно. А на словах… Сложная здесь гидрография! Очень запутанная геоморфологическая картина что на суше, что под водой. Сплошные узости: шхеры, фьорды, весь берег изрезан. И потому здесь необычайно высокие приливы, это может здорово осложнить тебе жизнь. В шхерах уровень воды колеблется порой до пяти-шести метров. Словом, прятаться здесь или что-то прятать – одно удовольствие, а вот искать… Замучаешься! И на удивление крутые перепады глубин даже на шельфе, там по дну такие вроде как долинки идут, а поперек шельфа – гребни. Не донный рельеф, а настоящий лабиринт, причем трехмерный.
Их беседу прервало появление старпома, тот доложил Мезенцеву, что вахтенный гидроакустик поймал четкий сигнал: характерный шум винтов на глубине около полусотни метров, чуть вперед и вправо по курсу.
– Давай-ка, Полундра, в акустический отсек спустимся, – заинтересованно сказал капитан. – Пошарим по нашей базе данных, вдруг кто знакомый шумит?
Еще со Второй мировой войны известно: шум винтов, акустический след каждого судна уникален, как отпечатки пальцев или рисунок радужной оболочки глаза у человека. Нет двух судов, оставляющих одинаковый звуковой след, и если иметь реперные данные, акустические характеристики, то по звуковой картинке можно установить не только тип судна, но и его название, порт приписки и чуть ли не фамилию капитана. Это стало возможным относительно недавно, лет двадцать назад, когда появились сверхчуткие высококачественные гидроакустические системы нового поколения с повышенной разрешающей способностью. За эти последние двадцать лет все крупные военные флоты мира накопили колоссальное количество «звуковых отпечатков» как своих кораблей, так и чужих. Переведенные в интерактивную цифровую форму, эти акустические автографы заносились в электронные базы данных. И теперь распознавание корабля, который позволил себя услышать, стало довольно рутинной процедурой. Хотя и сейчас многое зависело от опыта и профессионализма гидроакустика, поймавшего сигнал.