Камерные гарики - Игорь Губерман 3 стр.


дивясь его паденьям и успехам,

топчусь между молчанием и криком,

мечусь между стенанием и смехом.

* * *

Течет апрель, водой звеня,

мир залит воздухом и светом;

мой дом печален без меня,

и мне приятно знать об этом.

* * *

Боюсь, что враг душевной смуты,

не мизантроп, но нелюдим,

Бог выключается в минуты,

когда Он нам необходим.

* * *

Везде, где наш рассудок судит верно,

выходит снисхождение и милость;

любая справедливость милосердна,

а иначе она не справедливость.

* * *

Вот небо показалось мне с овчину,

и в пятки дух от ужаса сорвался,

и стал я пробуждать в себе мужчину,

однако он никак не отозвался.

* * *

Я уношу, помимо прочего,

еще одно тюрьмы напутствие:

куда трудней, чем одиночество,

его немолчное отсутствие.

* * *

Не во тьме мы оставим детей,

когда годы сведут нас на нет;

время светится светом людей,

много лет как покинувших свет.

* * *

Неощутим и невесом,

тоской бесплотности несомый,

в тюрьму слетает частый сон

о жизни плотской и весомой.

* * *

Я рад, что знаю вдохновение,

оно не раз во мне жило,

оно легко, как дуновение,

и, как похмелье, тяжело.

* * *

Жаждущих уверовать так много,

что во храмах тесно стало вновь,

там через обряды ищут Бога,

как через соитие – любовь.

* * *

Как мечту, как волю, как оазис —

жду каких угодно перемен,

столько жизней гасло до меня здесь,

что тлетворна память этих стен.

* * *

Когда с самим собой наедине

обкуривал я грязный потолок,

то каялся в единственной вине —

что жил гораздо медленней, чем мог.

* * *

Мне наплевать на тьму лишений

и что меня пасет свинья,

мне жаль той сотни искушений,

которым сдаться мог бы я.

* * *

Волшебный мир, где ты с подругой;

женой становится невеста;

жена становится супругой,

и мир становится на место.

* * *

Надо жить, и единственно это

надо делать в любви и надежде;

равнодушно вращает планета

кости всех, кто познал это прежде.

* * *

Фортуна – это женщина, уступка

ей легче, чем решительный отказ,

а пластика просящего поступка

зависит исключительно от нас.

* * *

Не наблюдал я никогда

такой же честности во взорах

ни в ком за все мои года,

как в нераскаявшихся ворах.

* * *

Лежу на нарах без движения,

на стены сумрачно гляжу;

жизнь – это самовыражение,

за это здесь я и сижу.

* * *

Мы постоянно пашем пашни

или возводим своды башен,

где днем еще позавчерашним

мы хоронили близких наших.

* * *

Горит ночной плафон огнем вокзальным,

и я уже настолько здесь давно,

что выглядит былое нереальным

и кажется прочитанным оно.

* * *

Сгущается вокруг тугой туман,

а я в упор не вижу черных дней —

природный оптимизм, как талисман,

хранит меня от горя стать умней.

* * *

Здравствуй, друг, я живу хорошо,

здесь дают и обед, и десерт;

извини, написал бы еще,

но уже я заклеил конверт.

* * *

За то, что я сидел в тюрьме,

потомком буду я замечен,

и сладкой чушью обо мне

мой образ будет изувечен.

* * *

Мне жизнь тюрьму, как сон, послала,

так молча спит огонь в золе,

земля – надевши снежный саван,

и семя, спящее в земле.

* * *

Не сваливай вину свою, старик,

о предках и эпохе спор излишен;

наследственность и век —

лишь черновик,

а начисто себя мы сами пишем.

* * *

Любовная ложь и любезная лесть,

хотя мы и знаем им цену,

однако же вновь побуждают нас лезть

на стену, опасность и сцену.

* * *

Поскольку предан я мечтам,

то я сижу в тюрьме не весь,

а часть витает где-то там,

и только часть ютится здесь.

* * *

Любовь, ударившись о быт,

скудеет плотью, как старуха,

а быт безжизнен и разбит,

как плоть, лишившаяся духа.

* * *

Есть безделья, которые выше трудов,

как монеты различной валюты,

есть минуты, которые стоят годов,

и года, что не стоят минуты.

* * *

О чем ты молишься, старик?

О том, чтоб ночью в полнолуние

меня постигло хоть на миг

любви забытое безумие.

* * *

Нужда и несчастье, тоска и позор —

единственно верные средства,

чтоб мысли и света соткался узор,

оставшись потомку в наследство.

* * *

О том, что подлость заразительна

и через воздух размножается,

известно всем, но утешительно,

что ей не каждый заражается.

* * *

Сижу в тюрьме, играя в прятки

с весной, предательски гнилой,

а дни мелькают, словно пятки

моей везучести былой.

* * *

По счастью, я не муж наук,

а сын того блажного племени,

что слышит цвет и видит звук

и осязает запах времени.

* * *

То ли поздняя ночь,

то ли ранний рассвет.

Тишина. Полумрак. Полусон.

Очень ясно, что Бога в реальности нет.

Только в нас. Ибо мы – это Он.

* * *

Вчера я так вошел в экстаз,

ища для брани выражения,

что только старый унитаз

такие знает извержения.

* * *

Как сушат нас число и мера!

Наседка века их снесла.

И только жизнь души и хера

не терпит меры и числа.

* * *

Счастливый сон: средь вин сухих

с друзьями в прениях бесплодных

за неименьем дел своих

толкую о международных.

* * *

Нас продают и покупают,

всмотреться если – задарма:

то в лести густо искупают,

то за обильные корма.

* * *

И мы торгуемся надменно,

давясь то славой, то рублем,

а все, что истинно бесценно,

мы только даром отдаем.

* * *

Чтоб хоть на миг унять свое

любви желание шальное,

мужик посмеет сделать все,

а баба – только остальное.

* * *

Как безумец, я прожил свой день,

я хрипел, мельтешил, заикался;

я спешил обогнать свою тень

и не раз об нее спотыкался.

* * *

Со всеми свой и внешностью как все,

я чувствую, не в силах измениться,

что я чужая спица в колесе,

которое не нужно колеснице.

* * *

Беды и горечи микробы

витают здесь вокруг и рядом;

тюрьма – такой источник злобы,

что всю страну питает ядом.

* * *

Про все, в чем убежден я был заочно,

в тюрьме поет неслышимая скрипка:

все мертвое незыблемо и прочно,

живое – и колеблемо, и зыбко.

* * *

Забавно слушать спор интеллигентов

в прокуренной застольной духоте,

всегда у них идей и аргументов

чуть больше, чем потребно правоте.

* * *

Без удержу нас тянет на огонь,

а там уже, в тюрьме или в больнице,

с любовью снится женская ладонь,

молившая тебя остановиться.

* * *

Как жаль, что из-за гонора и лени

и холода, гордыней подогретого,

мы часто не вставали на колени

и женшину теряли из-за этого.

* * *

Ростки решетчатого семени

кошмарны цепкостью и прочностью,

тюрьма снаружи – дело времени,

тюрьма внутри —

страшна бессрочностью.

* * *

В тюрьме я понял: Божий глас

во мне звучал зимой и летом:

налей и выпей, много раз

ты вспомнишь с радостью об этом.

* * *

Чума, холера, оспа, тиф,

повальный голод, мор детей...

Какой невинный был мотив

у прежних массовых смертей.

* * *

Ругая суету и кутерьму

и скорости тугое напряжение,

я молча вспоминаю про тюрьму

и жизнь благословляю за движение.

* * *

В России мы сплоченней и дружней

совсем не от особенной закалки,

а просто мы друг другу здесь нужней,

чтоб выжить в этой соковыжималке.

* * *

А жизнь продолжает вершить поединок

со смертью во всех ее видах,

и мавры по-прежнему душат блондинок,

свихнувшись на ложных обидах.

* * *

Блажен, кто хоть недолго, но остался

в меняющейся памяти страны,

живя в уже покинутом пространстве

звучанием затронутой струны.

* * *

Едва в искусстве спесь и чванство

мелькнут, как в супе тонкий волос,

над ним и время, и пространство

смеются тотчас в полный голос.

* * *

Ладонями прикрыл я пламя спички,

стремясь не потревожить сон друзей;

заботливости мелкие привычки —

свидетельство живучести моей.

* * *

Кто-то входит в мою жизнь. И выходит.

Не стучась. И не спросивши. И всяко.

Я привык уже к моей несвободе,

только чувство иногда, что собака.

* * *

Суд земной и суд небесный —

вдруг окажутся похожи?

Как боюсь, когда воскресну,

я увидеть те же рожи!

* * *

В любом краю, в любое время,

никем тому не обучаем,

еврей становится евреем,

дыханьем предков облучаем.

* * *

Не зря ученые пред нами

являют наглое зазнайство;

Бог изучает их умами

свое безумное хозяйство.

* * *

Ночь уходит, словно тает, скоро утро.

Где-то птицы, где-то зелень, где-то дети.

Изумительный оттенок перламутра

сквозь решетки заливает наши клети.

* * *

Клянусь едой, ни в малом слове

обиды я не пророню,

давным-давно я сам готовил

себе тюремное меню.

* * *

Лишен я любимых и дел, и игрушек,

и сведены чувства почти что к нулю,

и мысли – единственный

вид потаскушек,

с которыми я свое ложе делю.

* * *

Когда лысые станут седыми,

выйдут мыши на кошачью травлю,

в застоявшемся камерном дыме

я мораль и здоровье поправлю.

* * *

Среди других есть бог упрямства,

и кто служил ему серьезно,

тому и время, и пространство

сдаются рано или поздно.

* * *

В художнике всегда клубятся густо

возможности капризов и причуд;

искусственность причастного

к искусству —

такой же чисто творческий этюд.

* * *

Весной врастают в почву палки,

шалеют кошки и коты,

весной быки жуют фиалки,

а пары ищут темноты.

Весной тупеют лбы ученые,

и запах в городе лесной,

и только в тюрьмах заключенные

слабеют нервами весной.

* * *

Мы постигаем дно морское,

легко летим за облака

и только с будничной тоскою

не в силах справиться пока.

* * *

Молчит за дверью часовой,

молчат ума и сердца клавиши,

когда б не память, что живой,

в тюрьме спокойно, как на кладбище.

* * *

Читая позабытого поэта

и думая, что в жизни было с ним,

я вижу иногда слова привета,

мне лично адресованные им.

* * *

В туманной тьме горят созвездия,

мерцая зыбко и недружно;

приятно знать, что есть возмездие

и что душе оно не нужно.

* * *

Время, что провел я в школьной пыли,

сплыло, словно капля по усам,

сплыло все, чему меня учили.

Всплыло все, чему учился сам.

* * *

Слегка устав от заточения,

пускаю дым под потолок;

тюрьма, хотя и заключение,

но уж отнюдь не эпилог.

* * *

Добру доступно все и все с руки,

добру ничто не чуждо и не странно,

окрестности добра столь велики,

что зло в них проживает невозбранно.

* * *

За женщиной мы гонимся упорно,

азартом распаляя обожание,

но быстро стынут радости от формы,

и грустно проступает содержание.

* * *

Занятия, что прерваны тюрьмой,

скатились бы к бесплодным разговорам,

но женшины, не познанные мной,

стоят передо мной живым укором.

* * *

Язык вранья упруг и гибок

и в мыслях строго безупречен,

а в речи правды – тьма ошибок

и слог нестройностью увечен.

* * *

В тюрьме почти насквозь раскрыты мы,

как будто сорван прочь какой-то тормоз;

душевная распахнутость тюрьмы —

российской задушевности прообраз.

* * *

У безделья – особые горести

и свое расписание дня,

на одни угрызения совести

уходило полдня у меня.

* * *

Тюремный срок не длится вечность,

еще обнимем жен и мы,

и только жаль мою беспечность,

она не вынесла тюрьмы.

* * *

Среди тюремного растления

живу, слегка опавши в теле,

и сочиняю впечатления,

которых нет на самом деле.

* * *

Я часто изводил себя ночами,

на промахи былого сыпал соль;

пронзительность придуманной печали

притушивала подлинную боль.

* * *

Доставшись от ветхого прадеда,

во мне совместилась исконно

брезгливость к тому, что неправедно,

с азартом к обману закона.

* * *

Спокойно отсидевши, что положено,

я долго жить себе даю зарок,

в неволе жизнь настолько заторможена,

что Бог не засчитает этот срок.

* * *

В тюрьме, от жизни в отдалении,

слышнее звук душевной речи:

смысл бытия – в сопротивлении

всему, что душит и калечит.

* * *

Не скроешь подлинной природы

под слоем пудры и сурьмы,

и как тюрьма – модель свободы,

свобода – копия тюрьмы.

* * *

Не с того ль я угрюм и печален,

что за год, различимый насквозь,

ни в одной из известных мне спален

мне себя наблюдать не пришлось?

* * *

Держась то в стороне, то на виду,

не зная, что за роль досталась им,

есть люди, приносящие беду

одним только присутствием своим.

* * *

Все цвета здесь – убийственно серы,

наша плоть – воплощенная тленность,

мной утеряно все, кроме веры

в абсолютную жизни бесценность.

* * *

Как губка втягивает воду,

как корни всасывают сок,

впитал я с детства несвободу

и после вытравить не смог.

* * *

Мои дела, слова и чувства

свободны явно и вполне,

но дрожжи рабства бродят густо

в истоков скрытой глубине.

* * *

В жестокой этой каменной обители

свихнулась от любви душа моя,

И рад я, что мертвы уже родители,

и жаль, что есть любимая семья.

* * *

В двадцатом – веке черных гениев —

любым ветрам доступны мы,

и лишь беспечность и презрение

спасают нас в огне чумы.

* * *

Тюрьма, конечно, – дно и пропасть,

но даже здесь, в земном аду,

страх – неизменно верный компас,

ведущий в худшую беду.

* * *

Моя игра пошла всерьез —

к лицу лицом ломлюсь о стену,

и чья возьмет – пустой вопрос,

возьмет моя, но жалко цену.

* * *

Тюрьма не терпит лжи и фальши,

чужда словесных украшений

и в этом смысле много дальше

ушла в культуре отношений.

* * *

Мы предателей наших никак не забудем

и счета им предъявим за нашу судьбу,

но не дай мне Господь

недоверия к людям,

этой страшной болезни, присущей рабу.

* * *

В тюрьме нельзя свистеть – примета

того, что годы просвистишь

и тем, кто отнял эти лета,

уже никак не отомстишь.

* * *

Какие прекрасные русские лица!

Какие раскрытые ясные взоры!

Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца.

Растлитель. И воры, и воры, и воры.

* * *

Как странно: вагонный попутчик,

случайный и краткий знакомый —

они понимают нас лучше,

чем самые близкие дома.

* * *

Я лежу, про судьбу размышляя опять

и, конечно, – опять про тюрьму:

хорошо, когда есть по кому тосковать;

хорошо, когда нет по кому.

* * *

В тюрьме о кладах разговоры

текут с утра до темноты,

и нежной лаской дышат воры,

касаясь трепетной мечты.

* * *

Тюрьма – не животворное строение,

однако и не гибельная яма,

и жизней наших ровное струение

журчит об этом тихо, но упрямо.

* * *

Сын мой, будь наивен и доверчив,

смейся, плачь от жалости слезами;

времени пылающие смерчи

лучше видеть чистыми глазами.

* * *

Смерть соседа. Странное эхо

эта смерть во мне пробудила:

хорошо умирать, уехав

от всего, что близко и мило.

* * *

Какие бы книги России сыны

создали про собственный опыт!

Но Бог, как известно, дарует штаны

тому, кто родился без жопы.

* * *

Тому, кто болен долгим детством,

хотя и вырос, и неглуп,

я полагал бы лучшим средством

с полгода есть тюремный суп.

* * *

Скудной пайкой тюремного корма

жить еврею совсем не обидно;

без меня здесь процентная норма

не была бы полна, очевидно.

* * *

Под каждым знаменем и флагом,

единым стянуты узлом,

есть зло, одевшееся благом,

и благо, ряженое злом.

* * *

Здесь очень подолгу малейшие раны

гниют, не хотят затянуться, болят,

как будто сам воздух тюрьмы и охраны

содержит в себе разлагающий яд.

* * *

Жизнь – серьезная, конечно,

только все-таки игра,

так что фарт возможен к вечеру,

если не было с утра.

* * *

Мне роман тут попался сопливый —

как сирот разыскал их отец,

и, заплакав, уснул я, счастливый,

что всплакнуть удалось наконец.

* * *

Беды меня зря ожесточали,

злобы и в помине нет во мне,

разве только облачко печали

в мыслях о скисающем вине.

* * *

Сея разумное, доброе, вечное,

лучше уйти до пришествия осени,

чтобы не видеть, какими увечными

зерна твои вырастают колосьями.

* * *

Под этим камнем я лежу.

Вернее, то, что было мной,

а я теперешний – сижу

уже в совсем иной пивной.

* * *

Вчера, ты было так давно!

Часы стремглав гоняют стрелки.

Бывает время пить вино,

бывает время мыть тарелки.

* * *

Страшна тюремная свирепость,

а гнев безмерен и неистов,

а я лежу – и вот нелепость —

читаю прозу гуманистов.

* * *

Я днями молчу и ночами,

я нем, как вода и трава;

чем дольше и глубже молчанье,

тем выше и чище слова.

* * *

Курю я самокрутки из газеты,

Назад Дальше