Те, кто ел грустнику, понимали язык птиц и зверей. Но всему свое время, и для каждого из них непременно наступал день, когда, подойдя к ягодному кусту, малыш замечал, что ягоды покраснели. Для каждого грустника краснела в свой, особый день. И, покраснев, становилась для него ядовитой. Об этом твердили птицы, прилетавшие из леса. Они предостерегали детей, и дети их слушались.
Однажды девочка, придя к воротам, увидела, что грустника вся красная-красная.
«Никто ведь не знает, какой именно я ее вижу, белой или красной. Я еще никому не сказала!» — подумала она. И съела сперва одну ягодку, а потом, распробовав, и целую горсть. А к вечеру захворала, занемогла и вскоре умерла. И жизнь потекла в деревеньке уже без нее.
Но была и другая девочка. Когда и для нее покраснела белая грустника, она решила попробовать — всего одну ягодку. Красная была слаще, чем вчерашние белые, и хотелось съесть еще и еще, но девочка удержалась. И назавтра была все так же здорова. Тогда стала она есть понемногу, по одной ягодке каждый день.
Как-то раз, гуляя у самого забора, услышала она птичьи разговоры. Птицы болтали без умолку, не думая, что она все еще понимает их язык. Но девочка понимала. Они твердили о большом и красивом мире, простиравшемся за темным лесом. Тогда девочка перелезла через забор и отправилась в лес.
В лесу клубился туман, было тоскливо и боязно, и из-за каждого дерева смотрели чьи-то глаза, но девочка все шла и шла. Вдруг прямо на тропинку выскочило чудище лесное, мохнатое и свирепое. Девочка испугалась, но все равно решила заговорить с ним. Это оказалось не сложнее, чем говорить с птицами — ведь она все еще ела по одной красной ягодке, а их был у нее целый карман. И тогда чудище, удивившись ее смелости, предложило проводить ее через лес. «Если ты захочешь вернуться, пока мы будем в лесу, я доведу тебя обратно, но как только мы выйдем из лесу, повернуть назад будет уже невозможно». Девочка решила, что в деревеньке ее ничто не держит, да и очень уж хочется хоть одним глазком заглянуть, что же там, за лесом…
Долго они шли с чудищем, переправляясь через бурливые реки, обходя топкие болота, отбиваясь от диких зверей. И наконец вышли из лесу и увидели мир вокруг. Он был больше и краше всего, что девочка видела в своей лесной деревушке, чудеснее того, о чем твердили птицы. И когда лес сомкнулся за нею и чудищем, превратившись в непролазную чащу, они даже не обернулись. И зашагали дальше, встречая повсюду грустничные кусты, усыпанные красными ягодами. Чудище сплело корзинку из ивовых прутиков, и на привалах девочка, напевая, собирала грустнику, которую теперь, оставив лес позади, можно было есть без опаски.
Сорочиха сосредоточенно пожевала губы и кивнула, давая понять, что «сказке конец, а кто слушал…»
— Зачем? — подала голос Лара. — Зачем собирать ягоду, если она и так растет повсюду?
— А она вообще девочка запасливая. Варенья наварит, — отозвалась Сорочиха.
Старуха как ни в чем не бывало улеглась на диванчик и укрылась до самого носа покрывалом. Лара в нерешительности помолчала, не зная, идти ей уже или нет, пока не услышала тихий храп с присвистом.
— Спасибо за чай, — пробормотала она в растерянности, но Сорочиха не отозвалась. Тогда Лара пожала плечами и вышла на улицу.
Теперь, когда уже полностью рассвело, и в пернатое от облаков небо на востоке поднималась пылающая кромка солнца, Лара рассмотрела палисадник Сорочихи и приоткрытую дверь сарая, который ночью не заметила. Из чистого любопытства она заглянула внутрь.
Повсюду лежали алюминиевые смятые банки. Наваленные кучами, разложенные по пакетам, мешкам, старым картонным коробкам — целый сарай металлолома. Лара заметила тот мешок, что помогала наполнить старухе минувшей ночью, — он был небрежно брошен у самого входа. Должно быть, навсегда.
Егор был рассержен, хотя и пытался скрыть облегчение от появления Лары: она видела переливы его сливового гнева с тонким золотистым отсветом. Но он не позволил голосу выдать свою внутреннюю бурю.
— Где ты была?
— Гуляла, а что? — нарочно невинно улыбнулась она.
— Прекрасно…
Его влажные волосы топорщились после душа, а на чистом, выбритом подбородке свежо краснели два бритвенных пореза. Лара поймала себя на том, что надеется: порезался он, потому что переживал из-за ее отсутствия. Ей все же удалось досадить Арефьеву, пусть даже она этого и не планировала.
— Собирайся. Буду ждать тебя внизу, в кафе. Через полчаса выезжаем, — объявил он и вскинул на плечо ремень спортивной сумки. Лара взяла из его рук кожаный рюкзачок с урной:
— Это мое, не трогай. И вообще… Приказывать будешь своим подчиненным, у тебя это наверняка отлично получается. Только вот офис остался в Москве, какая незадача! Может, тебе вернуться?
Егор смерил ее свирепым взглядом, но выпад снес молча. Только дверь за ним захлопнулась чуть громче нужного.
Быстро приведя себя в порядок, Лара повесила рюкзачок на живот, как носят маленьких детей, и ласково погладила мягкую выделанную кожу. Почувствовав, как накатывает щемящее чувство, ставшее таким привычным за последнее время, она поспешила спуститься вниз.
Женщина-администратор, угрюмая, с нездорово припухшим лицом, не обратила на нее никакого внимания, даже глаз не отвела от маленького телевизора, в котором мельтешили беспричинно радостные ведущие ток-шоу.
— Извините…
— Да? — вяло бормотнула она, все еще уткнувшись в экран.
— Вы знаете женщину, которая тут ночью… топчет банки? От пива.
Администраторша довольно хмуро покосилась на Лару:
— Ну?
— Сорочиха ее зовут, — пояснила девушка. — По крайней мере, она мне так сказала.
— Сорочиха, да, а в чем дело? — женщина еще больше насупилась. — Если на шум жалуетесь, то это дохлый номер, сразу говорю. Не в себе она.
— В смысле? — нахмурилась Лара, сознавая, что ее опасения подтверждаются. Администратор вздохнула и любовным движением руки пригладила желтоватые волосы с отросшими черными корнями. Возможность выболтать местные сплетни добавила ее облику живости:
— Она же… это… Чеканашка, чокнутая, не видно, что ли? Детей нет, мужа нет, а на старости лет еще и история эта. Ехала на своей задрипанной «четверке», ночью, в дождь. И под колеса вылетел пацаненок на велике. Детдомовский. Алюминиевые банки собирал, как раз вез сдавать. Ну она его и сбила. Банки по всей дороге разлетелись…
— А мальчик, спасли?
Женщина махнула рукой:
— Какой там, как же, у нас спасут… Говорят, она рядом с ним «Скорую» ждала и все рассказывала ему какую-то сказку. Ну, как утешала, что ли… чтоб не боялся. Посадить-то ее не посадили, свидетели были, что он сам выскочил не глядя. Но ей все равно хватило… Теперь вот как бессонница — тащится банки собирать. Из ума совсем выжила. Да и к пенсии, поди, прибавка. Я вот иной раз думаю, почем сдает-то? Дорого, нет? Вы не знаете случайно?
Лара покачала головой и вышла на улицу. «Время собирать банки», — звучали в памяти слова ночной знакомой. Потом она долго разыскивала продуктовый магазин, а найдя, купила килограмм конфет «Раковые шейки», отнесла к фонарю, под которым ночью познакомилась с Сорочихой, и оставила под рослым кустом полыни, взломавшим старый асфальт.
За этими хлопотами она безнадежно опоздала на завтрак и спохватилась, только увидев, что Егор дожидается ее возле джипа, готовый ехать. Выражение его глаз не сулило ничего приятного, и без того чеканный подбородок совсем окаменел, так что она уже приготовилась ко взбучке или выговору и, вышагивая к машине, лихорадочно придумывала, как поэффектнее дать Арефьеву отпор. Это вдруг напомнило ей искристое и шипучее, до покалывания в носу, предвкушение новой проделки — как в детском саду или начальной школе.
Но Егор не доставил ей такого удовольствия. Он сел за руль, завел двигатель, и машина рванула с места, едва Лара забралась на заднее сиденье.
Несколько километров они пронеслись в гнетущей тишине.
Вдруг, без видимой причины, Егор припарковался у обочины и заглушил мотор. Потом обернулся к Ларе, положил руку на спинку свободного кресла рядом с собой и долго, испытующе глядел на нее. Глаза его стремительно темнели.
Своего он добиваться умел: Лара разнервничалась, даже живот свело. Егор неожиданно показался ей большим и опасным, было в этом мужчине что-то львиное, и не только благодаря кудрявой гриве волос или светлым бровям-кисточкам.
— Ты знаешь, что животные специально распушают мех, чтобы казаться противнику больше своих размеров? Коты даже скачут боком… Не желаешь попробовать? — ехидно предложила Лара. Это была отчаянная попытка расхорохориться, она не могла придумать, как еще вести себя с ним. Внутри Арефьева явно созрело какое-то решение.
— Лара. Нам надо прийти к согласию.
— Какое у нас может быть согласие, с ума сошел? — вставила она, но стоило ему шевельнуться, как она замолкла: в едва заметном движении ей почудилась угроза.
— Лара. Нам надо прийти к согласию.
— Какое у нас может быть согласие, с ума сошел? — вставила она, но стоило ему шевельнуться, как она замолкла: в едва заметном движении ей почудилась угроза.
— Ты не пришла на завтрак. А нам далеко ехать.
— Я не голодна!
Это была неправда, она не ела со вчерашнего обеда, и, что гораздо хуже, Арефьев это знал. Но Лара упрямо поджала губы, предпочитая скорее умереть с голоду, чем признать, что ведет себя неразумно.
Егор нахмурился. Ей показалось, что он собирается сказать что-то резкое, но речь его осталась все так же спокойна и строга одновременно:
— Давай я объясню, как обстоят дела. Отношения у нас не очень. Раньше мы ладили, теперь нет. Я не понимаю, что стало причиной, потому что то, что ты говоришь про мои чувства к Лиле, полнейший бред. Но! — он повысил голос, видя, что Лара хочет вставить комментарий, и в этом слове сквозила незнакомая ей властность. — Но речь сейчас не об этом. Мы все равно едем, уже едем. И в любом случае мы все дальше от Москвы. Ни ты, ни я не собираемся отступать, так что нам нужно определяться. Ты, похоже, не совсем отдаешь себе отчет в том, что мы в дороге, и в дороге нас с тобой только двое. Путь неблизкий, дальняя дорога — предприятие рискованное, случиться может всякое. Мне нужен надежный спутник, если угодно, даже сообщник.
Он дал Ларе время осмыслить сказанное, кивнул и продолжил:
— Я хочу быть уверен в тебе. Хочу доверять тебе. Хочу знать, что ты не будешь вот так уходить, не предупредив и заставляя меня гадать, где ты, все ли в порядке с тобой и когда ты вернешься. Что не будешь больше играть в молчанку. Мне надо быть уверенным, что ты не голодна, не терпишь, если хочешь в туалет, только потому, что тебе взбрело в голову мне насолить. Понимаешь, о чем я? Я хочу тебе доверять.
Лара в задумчивости покусывала щеку:
— Но я-то тебе не доверяю.
— Переживу, — хмыкнул Егор. — Раз уж не могу это исправить. Но мне нужно, чтобы я мог тебе доверять.
Арефьев не нападал, не давил, и Лара вынуждена была признать, хотя ей это и не особо нравилось, что в его словах есть доля здравого смысла. Вчерашнее враждебное и ребячливое молчание выматывало ее больше, чем тысяча километров, пронесшаяся под колесами. Но признавать это вслух? Ни за что.
— То есть ты пасуешь! — вскинула она голову, строя из себя победительницу. — Мне, лично, великолепно едется, это у тебя какие-то проблемы. И если ты просишь меня о перемирии — пусть так. Только это ты должен идти на уступки. Потому что это ты сдаешься, а не я.
Она не ожидала от себя такой детской наглости и замолчала. Но Егор был по-прежнему сдержан, а в глубине его глаз промелькнула теплая искорка веселья:
— Хорошо, слушаю встречное предложение.
— Ты даешь мне руль. Скажем, — она быстро прикинула в уме, — меняемся каждые четыре часа.
— Я в состоянии вести машину, кажется, я это уже доказал, — Егор поморщился. — Вчера мы проехали тысячу километров. Надеялся тебя утомить дорогой, чтобы не сильно вредничала.
Лара проигнорировала рискованную реплику:
— Или меняемся, или все продолжится!
— Хорошо, ты будешь вести, — согласился он.
Лара расцвела. Она не ожидала, что Егор так легко сдастся, и уже потянулась к двери, чтобы выйти и пересесть. Но он, как выяснилось, и не сдался, и дверные замки с тихим щелчком заблокировались. Солнце заливало салон горячим светом, и Егор сощурил один глаз. Вид у него был шутливый, а в улыбке засквозил азарт:
— Ведешь один час, потом я три, потом снова ты один час.
— Не-ет! Нечестно! — задохнулась Лара. — Я три часа, потом ты три часа!
— Давай ты два, а я три. Соглашайся, это хорошее предложение.
Она еще колебалась. Егор протягивал ей руку, широкую открытую ладонь. Вздохнув, Лара пожала ее. Кожа у Арефьева была горячая, сухая, и от его длинных пальцев в Ларину руку, чуть покалывая, потекло надежное спокойствие и сила.
— Только первым веду я, — Егор улыбнулся и повернул ключ в зажигании. С уютным урчанием машина встроилась в дорожный поток.
— А ты отличный переговорщик, — заключил мужчина. — Может, бросишь свою фотографию? Возьму тебя к себе в штат, в компанию.
Лара легкомысленно фыркнула.
Синяя снежинка в атласе намекала на новое сообщение, и Егор, уже без Лариного напоминания, включил заветный диск.
— Немыслимо… — с готовностью вздохнула Лиля. — Уже не верится, что где-то там далеко шумит Москва, правда? А ведь еще недавно мы были там! В дороге все отдаляется быстрее, и сейчас Нижнекамская плотина ГЭС гораздо реальнее, чем гигантский город-дракон, оставшийся дышать где-то там… Да и вообще, что такое реальность без человека, наблюдающего ее? Только идея. А плотина, наверное, производит впечатление. Великолепное зрелище, да?
Никакой плотины Лара не заметила. Егор, внимательно следя за дорогой, все равно ощутил ее вопрос и счел нужным пояснить:
— Вчера проехали. Прямо перед ночевкой. Было и впрямь красиво, но я не стал тебя будить.
— Итак, — перебила его Лиля. — Мы проехали первую тысячу километров. Не буду говорить, что дальше будет легче и первая тысяча самая сложная. Все равно что утверждать: первый год брака самый тяжелый. Какой дурак это придумал! Первый год после свадьбы как раз легче легкого, потому что всем еще кружат голову гормоны, молодожены влюблены и счастливы одним присутствием в жизни друг друга. Сложнее становится позже. Так и с дорогой. Вчера мы были влюблены в саму идею дороги. А сегодня осознаем, что дорога — это все, что у нас есть, она еще только предстоит, хотя уже началась, и нужно собрать все силы, чтобы преодолеть это. Преодоление…
Лиля тихо вздохнула и поставила очередную песню — «Sweet dreams». Лара помнила ее с юности, с энергичной басовой партией группы «Eurythmics», под которую протанцевала не один раз на всевозможных вечеринках, под которую при помощи сестры перекрашивала однажды волосы в зеленый цвет, запачкав всю ванную. Но сейчас Лиля, удивив сестру, выбрала самую медленную кавер-версию, давая вслушаться в неожиданно глубокие слова:
Сладкие грезы сотканы из этого…
Кто я такая, чтоб не согласиться?
Пересекая мир и семь морей, вижу:
Каждый на свете чего-то ищет.
Кто-то хочет использовать тебя,
Кто-то — быть использованным тобою,
Кто-то хочет оскорбить тебя,
А кто-то — быть оскорбленным тобою…
Что имела в виду Лиля, рассуждая о первой тысяче километров, что хотела этим сказать? Почему вдруг такой выбор музыки? Лара снова чувствовала себя лишней в этом джипе, летящем на восток. Салон автомобиля был до краев полон Егором, его мыслями, подернутыми синей дымкой, и вздохом Лили, чей прах — в урне, на кресле возле ее вдовца. Не осмеливаясь признаться даже самой себе, Лара вздохнула с облегчением, когда трек с Лилиного диска закончился.
Через час ее стал одолевать голод, и, несмотря на уговор, Лара все еще не находила в себе сил сказать об этом Егору. Она молча гадала, через сколько времени они завернут на заправку, и раз за разом делала тоскливый вывод: нескоро.
— Я захватил кое-что, если вдруг захочешь перекусить. Посмотри в пакете, — посоветовал Егор, словно невзначай прочтя ее мысли.
Лара постаралась не разводить суеты, чтобы не давать ему лишнего повода убеждаться в собственной правоте. Но блины с мясом оказались жирными и вкусными, и крепкий кофе, побулькивающий в колбе термоса, разлил утренний аромат по всей машине. Лара почувствовала, как ее охватывает благодарность. Она мысленно согласилась с сестрой: сейчас этот завтрак, эта дорога и этот человек за рулем были ее реальностью. Все остальное сквозило за окнами, оставалось позади, мимо и в стороне.
Это была Россия, которую она так любила и которая иногда ее тяготила. Деревушки, хмурые и живописные в своем упадке, с серыми неприветливыми заборами, щедро и снисходительно прикрытые густой зеленью разгорающегося лета, так не похожие на ухоженные селенья, что она видела в Англии, — те и деревнями-то назвать язык не поворачивался. Двухполосная дорога то ныряла меж холмов и оврагов, то снова выравнивалась, направляясь к очередному мосту через речку с каким-нибудь смешным названием. У Лары давно уже зрело желание записывать забавные топонимы, которыми изобиловали все их с сестрой путешествия: Недомерки, Долгая Щека, Добрые Пчелы… Но в отличие от Лили ей недоставало организованности, и это желание год за годом так и оставалось желанием.
На границе Татарстана и Башкортостана сменился часовой пояс, о чем не преминула сообщить из динамиков Лиля. Наручные часы показывали на два часа меньше, чем вдруг стало в окружающем мире. Условность, решила про себя Лара, хотя в ее голове и заворочалось ощущение разлада, несовпадения: пролетая сквозь время на самолете, она принимала такие правила игры, но ехать на машине и знать, что по эту сторону указателя восемь утра, а по ту — уже десять… Удивительно и вместе с тем как-то тревожно.