Тут дядя Боря повернул наконец-то самолет куда надо, и как на ладони оказался немец. На самой границе видимости, еще немного — и уйдет, только недалеко, спорим на что угодно, дядя следом за ним покатится… Тяпа прибавил ходу — пора было этот балаган кончать. Брать немца живым, как заказывал капитан Ворон, он не собирался. Это надо было сначала распланировать, и опять с хитростью, с подковыркой, выдумать необычный трюк, чтобы взять гада наверняка, а думать — никаких сил не осталось у Тяпы. Убить проще. И намного безопаснее. Пора уже о себе позаботиться.
Тяпа побежал во всю прыть, а дядя Боря — поехал. Диверсант, покалеченный, не мог метаться по полю зайцем, он упал на колено и начал стрелять по фарам. Тяпа услышал, как пули барабанят в самолет. Черта с два ты попадешь в лампочку, гнида фашистская, у тебя сейчас перед глазами сплошное зарево! А дядю Борю мотор прикроет.
Сверху шарахнули из пулемета, теперь не для острастки — прицельно. Видно, тоже устали и решили положить конец веселью. Фонтан земли взлетел в двух шагах от немца. Тот молчал — должно быть, перезаряжался.
— Клёпа, вали его!
— Хенде хох, мать твою!
Немец дал очередь влево — на звук. В ответ прилетело, но мимо. Что там у Клёпы, прицел сбит? Или нарочно деликатничает? У тебя патроны кончатся сейчас, тюха! Лапоть ты замоскворецкий!
— Клёпа, вали его!!! — заорал Тяпа в полный голос и мигом схлопотал очередь в свою сторону, очень близко, неприятно близко.
— Ах ты, падла… — Тяпа пробежал еще немного, прикинул дистанцию: далековато, но сойдет. — Ну, получай!
На самой границе света и тени он встал в стойку для тировой стрельбы, заложив одну руку за спину, аккуратно выцелил противника, задержал дыхание на половине выдоха — и выстрелил.
Длинной очередью — на вспышку — ответил немец, только половина ее ушла в землю, потому что он уже валился лицом вниз.
— Хенде хох!
Из темноты выскочил Клёпа, подбежал к диверсанту, крепко пнул его сапогом, опустил автомат и сказал растерянно:
— Блин, сдох.
Прикрыл глаза ладонью, помахал автоматом призывно:
— Тяпа, ты где? Тяпа!
Тяпа не отзывался.
* * *Рожа у диверсанта оказалась самая что ни на есть рязанская. В кармане — удостоверение офицера СМЕРШ. А в вещмешке — тяжелый ящик. Внутри было что-то наподобие пишущей машинки.
— И вот из-за этой херни… — протянул Дима.
— Сдается мне, это не херня, — сказал замполит.
— А как по мне — вылитая. Променяли Тяпу на ремингтон.
— Напрасно вы так. Предполагалось, что в церкви узел связи армейского значения, не меньше. Тяглов накрыл его, но эта штука уцелела — значит, берегли ее как зеницу ока. Стояла она глубоко в подвале, вход завалило, а мы наступали очень быстро, немцам пришлось драпать, они просто не успели растащить завал и ее достать. Так думал Тяглов, и такое же на этот счет мое предположение.
— Ворон сказал, мы ее тоже ищем. Значит, там после немцев успел порыться Особый отдел. И не нашел. А эти двое за час ее отыскали!
— Может, там был тайник. Наши раскидали завал до конца и, сами того не желая, помогли немцам добраться до тайника… — Замполит равнодушно пожал плечами. — Всякое бывает, это же война. Где война, там неразбериха, все друг за другом бегают, и никто не владеет обстановкой в полном объеме. Вот как мы сейчас. Что за хрень нашли такую… Дядя Боря! Что за хрень?..
— Телеграфный аппарат, — сказал дядя Боря.
— А чего не самогонный? — разозлился замполит.
— С секретом, — добавил дядя Боря.
— Шифровальная машина?
— Откуда мне знать! Как будто я их видел. Откуда у старого механика шифровальная машина? У меня и швейной нету…
— Тогда это ценнейшая вещь. Тогда все было не зря.
— Только Тяпу не вернешь, — сказал дядя Боря. — Лежит себе с дырочкой в левом боку… А в остальном, прекрасная маркиза…
— Такое было звено веселое — и кончилось в считанные дни… — добавил Дима.
— Ну перестаньте вы, товарищи! Ничего не кончилось. Клепикову и Чекалову дадим молодых пилотов, пускай научат их воевать. Сколько раз это уже было!
— Эх раз, еще раз, еще много-много раз, — сказал дядя Боря. — Еще слишком много раз…
— Отставить, — сказал замполит. Захлопнул ящик, убрал его в вещмешок и огляделся. И принялся руководить.
Клёпа не плакал, не ругался, не проклинал судьбу и войну — он словно окаменел. Мертвый Тяпа улыбался. Наконец-то ему не над чем ломать голову, не надо суетиться и торопиться. Замполит взял Тяпу на руки, как ребенка, и они вдвоем с Димой уложили его в штурманскую кабину — так осторожно, словно боялись разбудить.
— Кто-то должен охранять матчасть, — напомнил дядя Боря и мотнул головой в сторону, где лежали рядком, вытянувшись, два покойника у перевернутого самолета.
— Я как раз хотел вас попросить, — мягко и совсем по-граждански сказал замполит. Сейчас все говорили вежливо и вполголоса, с оглядкой на спящего Тяпу.
— Утром вас подхватят отсюда. Привезем особистов, а вас заберем. Только в село не ходите, будьте на месте. Пистолет Тяглова оставляю вам и…
— Еще брезент надо, этих накрыть, а то ведь мокро.
— Нет у нас лишнего брезента. Себя накройте, а эти — обойдутся. Карманы мы вывернули, забрали документы, и хватит. Промокнут — и ладно, нам их не хоронить. Я что сказать хотел… Фирсов! Достаньте свой НЗ, отдайте товарищу Шмаровозу.
При упоминании НЗ Дима как-то замялся.
— Понятно, — сказал замполит. — Он его съел.
— И ничего не съел…
— Красавец… Старшина Шмаровоз, заткните уши на минуточку. Я не могу при младших по званию стыдить офицера, командира звена, который слопал неприкосновенный запас, предназначенный как раз для таких аварийных случаев.
— И ничего не слопал…
— Значит, обменял на водку. И это Герой Советского Союза, пример для всего полка! Благодарю вас, товарищ Фирсов, будет о чем поговорить на комсомольском собрании.
— Я отдал его детям, — заявил Дима.
— Надеюсь, не своим? И на том спасибо. Извините, товарищ Шмаровоз, сами видите… У вас хоть что-то найдется пожевать? До утра продержитесь?
— Найдется, спасибо за заботу, товарищ майор. И не только пожевать есть у старого механика, — сказал дядя Боря. — Обождите минуточку.
Он принес вещмешок, достал флягу, и все молча сделали по глотку, стоя у самолета, где в задней кабине уютно приткнулся головой к борту Тяпа.
— Спи спокойно, боевой товарищ, — сказал замполит.
Клёпа шмыгнул носом, дядя Боря крепко обнял его за плечи.
— Это, конечно, не мое дело, но… Вы, товарищ майор, в этой суматохе про одну птичку божию не забыли? А то она во чистом поле на дереве сидит небось и клювом долбит, долбит…
— Ее забудешь… Но вообще, товарищ Шмаровоз, нехорошо обзывать офицеров дурацкими кличками. И сами прекращайте, и молодежи отсоветуйте. Пора завязывать с этим в полку. А то совсем распоясались. Бырбырдировщики!
— Будет сделано, товарищ майор.
— Тогда по машинам, — сказал замполит, забрал Клёпу и увел с собой.
— Дядя Боря, крутани нас! — позвал Дима.
Дядя Боря крутанул. А потом вдруг Клёпа высунулся из кабины, поманил его и протянул какую-то свернутую веревку.
— Это что? — крикнул дядя Боря сквозь шум мотора.
— Это надо сохранить! Это от Тяпы! Он сказал — историческая вещь!
Дядя Боря хмыкнул, но веревку взял. Когда самолеты скрылись в черном небе, он подсветил себе фонариком и понял, что в руках у него оборванный страховочный фал.
— Ну и ну… — буркнул механик. — А говорили — невозможно!
* * *Уже совсем рассвело, когда со стороны села, до которого было километров пять-шесть, появился всадник. Он приближался очень медленно, и продрогший дядя Боря сначала обрадовался хоть какому-то разнообразию, а потом успел заново соскучиться. Дядя Боря всю ночь бродил вокруг перевернутого «У-2», кутаясь в брезент, и ругал себя последними словами за то, что сразу не пошел в село. Обладая такой ценностью, как авиационное топливо из разбитого самолета, в селе можно было развернуть коммерцию: млеко, яйки, «гитлеркапут». И замполит, конечно, выругал бы механика, но полк в целом был бы ему признателен.
Всадник при ближайшем рассмотрении оказался сивым от старости дедом на заезженной до полного безразличия кобылке. Одет он был по-зимнему: треух да зипун, а на ногах — трофейные сапоги, не простые, офицеру впору. Дед затормозил свое унылое транспортное средство и молча оглядел самолет, дядю Борю, двух покойников. Вытащил кисет, скрутил не спеша козью ножку, задымил… И протянул кисет механику.
— Угощайся, служивый.
Дядя Боря оживился. Похвалил дедов самосад. Щедро сыпанул в ответ своей махорочки — особой, авиационной! Извлек флягу, которой только и спасался всю ночь от простуды. Посетовал, что осталось всего ничего, зато бензину хоть залейся, но летчики бензин, к сожалению, не пьют, им нельзя…
Когда они обстоятельно поговорили о погоде и во фляге, увы, действительно совсем ничего не осталось, а лошадь уснула так крепко, что, казалось, вот-вот свалится, дед показал глазами на самолет и спросил:
— Разбился, значит?
Дядя Боря объяснил, что это не он разбился, а летели фашистские шпионы и мы их того-сего… опустили с небес на землю. И он, дядя Боря, оставлен тут охранять материальную часть до прибытия сил поддержки.
— Немцы, значит, — сказал дед с непонятным выражением.
И попросил разрешения посмотреть.
— Там один только на человека похож, второго и глядеть нечего, — предупредил дядя Боря. — Мордой стукнулся.
Дед сказал, что еще в германскую насмотрелся на стукнутые фашистские морды, и полез с лошади. Косолапо прошагал к мертвецам, долго их разглядывал и буркнул:
— Немцы, значит? А на вид и не подумаешь.
— Вот те крест, немцы. Стали бы мы своих убивать. У нас погиб хороший парень из-за них! Такой хороший парень…
Дед покосился на дядю Борю и чего-то ждал. Тот не сразу понял, а потом, внутренне усмехнувшись, ловко перекрестился.
— Ишь ты, — сказал дед. — А я слыхал, летают одни коммунисты.
— Все летают, дорогой ты мой. Против Гитлера все полетели дружно: и коммунисты, и беспартийные.
— И что, правду говорят, когда по небу шастаешь — не видать там ангелов?
— Ангелы выше порхают, куда самолеты пока не достают, — осторожно сказал дядя Боря. — Вот сделаем такие самолеты, чтобы потолок километров двадцать пять — тогда и поглядим на ангелов.
— Во дурак-то, — сказал дед. — А еще пилот называется. Ну чего ангелы в стратосфере забыли? Ладно, помоги обратно сесть.
Дядя Боря упихал деда в седло и остался ждать развития событий. Дед вдруг спросил документы. Дядя Боря предъявил.
— А-а, ты механик, — сказал дед. — Механик — это хорошо. А чего придуривался?
— Да кто же тебя знает, дорогой, что ты за фрукт?
— А кто тебя знает? Эти вон тоже… Вчера… Меня народ ехать сюда не пускал, а я говорю: мне уже все едино. И поехал. Стрельбу-то хорошо слышно было и моторов несколько.
— И чего эти?..
— Чего, чего… Когда твои-то прилетят?
— Жду. Дядя Боря развел руками. — Обещали с утра, но как показывает мой опыт, утро у ночных бырбырдировщиков наступает после обеда.
— Бензину много у тебя?
— Приблизительно одна вторая от дохренища, — посчитал дядя Боря. — Тебе хватит.
— Техника немецкая интересует?
— Смотря какая. Танки принципиально не беру.
— Электрическая техника, — сказал дед. — Телефонные аппараты, радио, провода и еще всякая ерунда — я не разбираюсь.
— Черт знает… — честно признался дядя Боря. — Надо руками пощупать.
— Ну так пошли, — сказал дед и похлопал кобылу промеж ушей. Та проснулась и без дальнейших понуканий легла на обратный курс.
Дядя Боря оглянулся на самолет, на два трупа — он был слегка растерян. Потом решил, что, раз карманы у диверсантов вывернуты, а в самолетах тут километров на полста окрест никто не понимает, значит, собственно, охранять нечего. А сведения — они всегда сведения. Да ему и самому было любопытно. Он подхватил вещмешок и заспешил вслед за дедом.
По дороге выяснилось следующее. Вчера поздно вечером прилетели двое военных с автоматами. Сели возле церкви, но туда не сунулись, а нагрянули в уцелевшую часть села. Спросили, где Михайла Поп, зашли к нему, и сначала было тихо, а потом заголосила Михайлова баба. Народ высыпал на улицу, но к людям вышел один — дед его опознал, это тот, у которого лицо на месте, — и очень спокойно показал красную книжечку про «смерть шпионам». И пообещал, что, если кто вякнет, того возьмут в оборот как фашистского пособника. Пока один Михайла Поп пособник, вот с ним и разбираются, а что круто — так чего гниду жалеть?
Народ притих: военный был в своем праве, только не совсем прав. Когда церковь разбомбили, немцы пару дней шуровали в ней, разбирая завал, а потом кинулись искать Михайлу. Очень его искали, так искали, что снесли хату до основания, расковыряли весь подпол и натурально перепахали огород. Михайле это было побоку — он со всем селом прятался от войны в лесу, — а видела немецкое шевеление одна бабка, которой даже Армагеддон побоку, и та лежала дома на печи. Немцы ее допросили, куда Михайла делся, бабка показала в лес, те плюнули и убежали. Когда немцев из села вышибли и Михайла Поп вернулся к разоренному жилищу, он не особо горевал, переселился в бывшую женину хату и вообще глядел бодрячком.
— А он в натуре поп? — спросил дядя Боря.
— Да какой поп, заведующий складом. А склад-то в церкви был.
— Мать-перемать… — сказал дядя Боря и от волнения даже остановился.
— Соображаешь, — одобрил дед.
Когда немцы пришли, Михайла как лицо материально ответственное, а в целом выжига и фармазон, имел намерение при них развернуться. Но те отняли у него ключи от церкви и послали подальше. Михайла пытался стребовать с немцев расписку в том, что подотчетное помещение у него изъято, но вместо расписки схлопотал прикладом в ухо и сапогом по заднице. После чего немцев страсть как невзлюбил. И больше не совался к ним. И грозился, что они еще пожалеют. За каковую угрозу был немцами показательно высечен, да так, что потом неделю отлеживался.
И в общем, когда прилетела к Михайле «смерть шпионам», это было вроде правильно, а вроде и неправильно.
— И что дальше-то? — спросил дядя Боря, уже примерно догадываясь что.
Дальше военный ушел в дом, там опять завопили, потом стихли. И видно было, как эти двое задами ведут Михайлу на огород и в руках у Попа лопата. Через какое-то время на огороде стрельнули, снова заголосила баба, стрельнули еще раз. И военные ушли к самолету. И спокойно улетели в ночь. Потом на горизонте застрекотало несколько моторов, видны были сполохи — и все. Народ с факелами пошел смотреть, как и что. В хате лежала мертвая баба, а на огороде убитый Михайла съехал простреленной головой в раскопанный схрон, где валялось сколько-то немецкой электрической техники. Еще там была куча форменных немецких сапог, причем некоторые — в засохшей крови… Ну и так всего по мелочи, не твое дело. Сапоги и мелочевку народ поделил, а на технику дед наложил лапу. Потому что был сейчас как бы за старосту. Прежнего-то старосту забрала «смерть шпионам», только не поддельная, а самая настоящая, когда пришла в село вместе с наступающими советскими войсками. И между прочим, «смерть шпионам» сразу полезла в церковь, где принялась шуровать так остервенело, что только кирпичи летели. Немцы там копались без толку, потом наши, а искать-то надо было у Михайловой жены на огороде.
— Как же он это вытащил… — пробормотал дядя Боря.
— Известно как — через подземный ход.
— Откуда знаешь?
— Если подвал в храме глухой, с одним выходом только внутрь, будь уверен: подземный ход есть, — сказал дед назидательно. — Вот когда бомба в церковь ухнула, Михайла на другую ночь и полез. И еще ходил, думаю. У немцев одна команда завал в церкви разбирает, другая пробует в подвал через стену продолбиться — очень старались, очень, — а Михайла ползет себе да посмеивается. Отомстить решил и прибарахлиться заодно.
— М-да… — только и сказал дядя Боря.
— Меня другое занимает: там, в подвале, все были мертвые после бомбы или только пришибло их да придавило, а Михайла — добивал? Ему годков-то всего пятьдесят было, и колотушка — ого-го. И злой был на немчуру — не то слово.
— Господи, какая гадость… — пробормотал дядя Боря и снова остановился.
— Ты чего, механик? — спросил дед.
— Не пойду я с тобой, староста, извини уж, — сказал дядя Боря. — Сил моих нету на технику немецкую смотреть. Все это муть какая-то и глупость. Мерзость, понимаешь? Я тебя выслушал, и мне сейчас умыться хочется. А из-за этой мерзости такой славный мальчишка погиб… Золотой буквально мальчишка. И пилот божьей милостью, как у нас говорится. И руку свою, которой я глаза ему закрывал, пачкать в этой дряни — не могу… Присылай за бензином, староста. Пускай тащат хлеб, молоко, яйца, если колбаса домашняя — совсем хорошо, и самогон беру в неограниченных количествах. А технику электрическую — даром не возьму.
— Ну… Понимаю и сочувствую, — сказал дед. — Война, она вообще гадость. Чего она из человека наружу достает — иной раз посмотреть страшно. Вроде был человек, а стало — чистое дерьмо.
— Ты прямо как наш замполит. Слово в слово. Правильно говоришь.
— Может, я и есть в своем роде замполит, — усмехнулся дед.
— Из нашего мальчика война выплавила золото. Вот тебе святой истинный крест.
— Неплохо у тебя получается, — оценил дед. — Со смыслом. Ты из выкрестов, что ли?
— Из маслопупов я, — сказал дядя Боря. — Это такие механики, что сидят в корабельном трюме, в машинном масле по самый пуп и света белого не видят. Революционный матрос Одесской флотилии Шмаровоз, разрешите представиться. Веру отцов похерил, а на гражданской войне столько видел дерьма человеческого — во всем разуверился. А на этой — наоборот, взял да уверовал. Нашлись поводы, скажем так.