— У вас есть семья? Дети?
— Да, но я оставил им только тяготы и дурные воспоминания. И поэтому я теперь один.
— Мы передаем что-то свое не только детям, — заговорил Габриэль. — Случайная встреча, неожиданный поворот судьбы тоже предоставляют нам такую возможность. Вы же сами говорили мне о дверях, которые открываются. С них и началась наша дружба. Иногда достаточно беглого знакомства, нескольких слов. Они врезаются в память навсегда, становятся точкой отсчета, помогают двигаться вперед, расти. Я уверен, что ваша мудрость помогла очень и очень многим.
— Может, и так, — прошептал растроганный Жозеф.
— Во всяком случае, знайте: я счастлив, что мы с вами встретились, и я буду о вас помнить. Ваши слова запали мне в душу, и они всегда будут мне помогать.
Старик отвернулся к окну, пытаясь совладать с волнением.
— Вы в этом уверены? — переспросил он, вновь поглядев на Габриэля.
Почему больной старичок сомневается? Он догадывается о том, чем Габриэль не имеет права поделиться?
— Я не понял, почему вы задали мне этот вопрос? — отважился спросить Габриэль.
— От вас ускользает главное.
— Что именно?
— Скажите, кто я такой для вас? Не стесняйтесь, говорите откровенно, кого вы перед собой видите.
— Больного… который размышляет о смерти.
— А еще?
— Человека, умудренного житейским опытом.
— Вы пока ничего не поняли, Александр. Мое стремление поделиться с вами означает, что вы почерпнете у меня крупицу истины, которая поможет вам двигаться дальше.
— Так что я должен узнать или понять?
— Правду об одиночестве. Я человек, совершивший непоправимые ошибки, и, умирая, могу рассчитывать только на случайный визит чужого человека. Я всего лишь больничный пациент, объект для суровых рук медсестер и врачей, ждущих, когда я освобожу койку для другого больного. Для вас я представляю некоторый интерес: больной, размышляющий о смерти. И вы меня утешаете. Но ведь не размышлений о смерти вы искали.
— Я вообще ничего не искал.
— Вспомните, что я сказал вам о дверях, которые вдруг распахиваются, — прервал Габриэля Жозеф. — И спросите себя еще раз: кто я такой для вас?
Габриэль напрягся, ему стало не по себе. Возникло ощущение, что ему хотят сказать что-то очень важное, а он никак не может уловить сути.
— Вы тот, кем могу стать и я? — отважился он спросить, не зная до конца я — это Габриэль или Александр.
Жозеф, явно довольный, рассмеялся.
— Да, это начало правильного ответа. А теперь пора! Спешите! Она, наверное, уже одна.
* * *Габриэль подходил к Клариному боксу и вдруг увидел, что дверь открылась. Вышла Клара, придерживая обеими руками на груди халат. Она безнадежным взглядом окинула коридор, словно прикидывала, хватит ли у нее сил одолеть его, и двинулась вперед. Любовь его, его девочка, превратилась в тень былой Клары. Спутанные волосы, обострившиеся черты лица, сгорбленная спина, волочащиеся ноги. Где летящая грациозная танцовщица? Клара едва ползла по коридору.
Габриэль осторожно следовал за ней — он догадался, куда она направляется.
Клара дошла до бокса, где лежало безжизненное тело Габриэля, и с опаской подошла к кровати.
Габриэль затаился за приоткрытой дверью.
Клара наклонилась, поцеловала любимого в губы, села рядом и взяла бессильную руку.
— Здравствуй, любовь моя, — тихонько начала она, ласково гладя его волосы и щеку. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Очень важное.
Она замолчала, ища слова. Потом снова заговорила:
— Возможно, скажи я тебе раньше, ничего бы не произошло. А вернее, все произошло бы именно из-за этого.
Клара, похоже, погрузилась в воспоминания об их былом счастье и позабыла о признании, которое собиралась сделать. Но вот она выпрямилась, потом со всхлипом припала к Габриэлю и выдохнула с душераздирающей безнадежностью:
— Я жду ребенка, любовь моя…
* * *Признание как громом оглушило Габриэля. Мозг взорвался. Он вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. Горло перехватило, дыхание прервалось. Клара носила под сердцем их ребенка! Неужели поэтому Габриэль так хотел, чтобы она осталась жить?
Клара подождала немного, словно ждала, что ее признание полетит туда, где пребывает душа ее возлюбленного. Но он лежал все так же неподвижно, и она снова расплакалась.
— Теперь ты знаешь, любовь моя, почему мне вдруг захотелось, чтобы наша связь стала более прочной. Я не хотела ребенка, Габриэль. Конечно, я видела себя матерью твоих детей, но хотела, чтобы это чудо произошло, когда мы оба так решим, чтобы это было завершением нашей любовной истории и началом семейной жизни. Но судьба распорядилась иначе. Несмотря на все наши предосторожности, я забеременела. Когда я купила в аптеке тест, руки у меня дрожали, но я не знала, от страха или от надежды. Увидев положительный результат, я засмеялась. Сочла, что судьба посылает нам знак. Я ведь принимала противозачаточные и все-таки забеременела. Сначала наивно собралась сделать тебе сюрприз, какой делают все счастливые женщины: оставить тест в комнате на виду и посмотреть на твое лицо. Потом задумалась и поняла, что все не так просто, как мне кажется. Что я не знаю, обрадуешься ты или нет, потому что ты никогда ничего не говорил о нашем будущем. Сказать тебе о беременности означало заставить тебя принять решение. Мне этого не хотелось. Кто знает, а вдруг ты попросил бы меня сделать аборт? Я бы не послушалась и потеряла бы тебя. А если бы ты захотел сохранить нашего ребенка, то по какой причине? Из любви ко мне или из чувства долга? И что сказала бы твоя семья, которая настроена против меня? Что я хочу вытянуть из тебя деньги? Вот о чем я думала все последнее время, Габриэль. Вот почему я стала гораздо требовательнее и раздражительнее. Я убрала тест и стала ждать от тебя какого-то знака. Я хотела подтолкнуть тебя к проявлению чувств, но у меня ничего не получалось…
По щекам Габриэля-Александра катились слезы. Как ему хотелось утешить Клару, которая так мучилась, так страдала в одиночестве перед тем, как случилась авария. Страдала из-за его легкомыслия, неспособности вникнуть в происходящее.
А она продолжала говорить:
— Теперь все это не имеет смысла. Твои родители оказались правы: мне не судьба быть с тобой. Я твоя жена? Я мать твоего ребенка? Бред! Жизнь настигла меня, и я уже никто.
Клара замолчала, словно ждала, пока последние ее слова займут все пространство, опустошив ее сердце. Она больше не плакала. На лице ее не осталось живого волнения, каким оно дышало во время исповеди, — только смертный холод, свидетельство твердости ее решения. Увидев ее лицо, Габриэль чуть с ума не сошел от отчаяния.
— Скоро увидимся, любовь моя, — сказала Клара и поцеловала Габриэля.
Она приняла решение, сделала худший из всех выборов. Габриэль теперь знал это совершенно точно.
Клара встала и провела рукой по волосам Габриэля.
Александр-Габриэль отступил назад, теперь его нельзя было увидеть, и он чуть ли не побежал.
Ему нужен был укромный угол, чтобы спокойно посидеть, утихомирить расходившееся сердце, обдумать услышанное. Будь у него возможность выразить обуревавшие его чувства, он бы вопил в голос от отчаяния и гнева, жалуясь на несправедливую судьбу, на обрушившийся на них безысходный кошмар.
* * *Габриэль сам не знал, сколько просидел в больничном парке. Он опустился на скамью сразу же, как только вышел из больницы, чувствуя, что не в силах двинуться дальше. Парк полыхал яркими цветами, словно бы насмехаясь над человеком, считающим себя царем природы, однако трагедии в стенах больницы свидетельствовали скорее совсем о другом. Сознание Габриэля словно бы отключилось, не желая участвовать в буре чувств, потрясших его душу до самой глубины. О чем, собственно, он мог думать? Искать смысла в том, что случилось? Мечтать о ребенке, который мог бы у него родиться? О жизни, предложившей ему лучшее, что могло с ним случиться, а он этого испугался и отверг из боязни нарушить свои планы? О Кларе, выбравшей смерть, несмотря на то, что ждала ребенка? Как это могло случиться? Слова, произнесенные Кларой, вспыхивали у него в мозгу, кружились в бешеном танце, мешая ему думать и рассуждать.
Теперь и он точно так же, как Клара, опустошенная после исповеди, чувствовал, что готов покориться судьбе, зажавшей его в тиски, чтобы раздавить и перемолоть.
В конце концов он все-таки встал со скамьи и направился к стоянке машин. Сделал несколько шагов и остановился. В его сторону двигались две знакомые фигуры, они шли медленно, поддерживая друг друга.
Появление родителей удивило Габриэля, их вид вызвал нестерпимую жалость.
Землистое лицо матери пересекали глубокие морщины, которых раньше Габриэль никогда не замечал. Она больше не заботилась о том, как выглядит, утратила лоск, высокомерие, холеность. Отец старался держаться, оставаясь для жены опорой, но и он поддался отчаянию, о котором говорили мятая рубашка, непричесанные волосы, взгляд, устремленный под ноги.
Землистое лицо матери пересекали глубокие морщины, которых раньше Габриэль никогда не замечал. Она больше не заботилась о том, как выглядит, утратила лоск, высокомерие, холеность. Отец старался держаться, оставаясь для жены опорой, но и он поддался отчаянию, о котором говорили мятая рубашка, непричесанные волосы, взгляд, устремленный под ноги.
Габриэль остановился, не в силах сделать ни шагу. Наверное, ему надо было бы убежать. Как Кевин, его родители наверняка видели фотографию Александра. И только он подумал о такой возможности, как взгляд матери скользнул по нему. Сначала невидящий, равнодушный, в следующую секунду с затеплившимся интересом, который вмиг превратился в ненависть.
— Это он, — прошептала она.
Габриэль застыл на месте, не понимая, как ему себя вести.
Теперь на него пристальным, суровым взглядом смотрел отец.
— Это он, — сказала чуть громче мать, обвиняюще ткнув в него пальцем. — Убийца нашего сына! — И она устремилась к нему. Подбежала и, охваченная ненавистью, бессильно ударила кулачком в грудь. — Убийца! Вы убийца! Вы убили моего сына! Единственного моего сына!
Габриэль стоял неподвижно, получая удары кулачками, с испугом отмечая, как жестоко горе обошлось с его матерью: она постарела, впала в отчаяние, исходила ненавистью, хотела причинить ему боль, злилась на свое бессилие.
Отец подошел к ней, взял за талию, почти что поднял, стараясь увести.
Неожиданное воспоминание вспыхнуло в мозгу Габриэля: ему пять лет, он переоделся, нацепил маску, и все, кто встречается ему на пути, делают вид, что не узнают его, пугаются, когда он издает громкий крик. Ему припомнилось удивившее его ощущение. Он сделался злым незнакомцем, в нем открылись возможности причинять зло. И сейчас он почувствовал себя тем самым злым ребенком. Но сейчас его обличье в самом деле внушало ужас, а он ничего, совершенно ничего не мог поделать.
Мать перестала молотить его. Голосом, сдавленным гневом и слезами, она повторяла одно и то же:
— Убийца! Вы отняли у меня моего единственного сына!
Отец поднял голову, Габриэль увидел его суровое лицо, холодный взгляд.
— Успокойся, — сказал он, продолжая вглядываться в Александра, словно стремился прочесть причины, которые привели его к преступлению. Потом обратился к нему: — Не думайте, что содеянное сойдет вам с рук. Вы наняли знаменитого адвоката, надеясь, что он избавит вас от тюрьмы, но вы ошиблись. Я сделаю все, чтобы вы отсидели полный срок. Но если у меня это не получится, ваша жизнь будет адом до тех пор, пока я буду жив.
Габриэль опустил глаза, он не хотел разжигать мучительную для них ненависть и не мог вынести ненависть, направленную на него, какую читал у них в глазах. Родители отошли и продолжили свой путь. Габриэль снова опустился на скамейку.
Все, что переполняло его, все чувства, все горе нашли наконец исход — из глаз его хлынули слезы. Он закрыл лицо руками и, сгорбившись, разрыдался.
Он не видел, что мать его обернулась и была удивлена, что чудовище, лишенное, по ее мнению, каких бы то ни было человеческих чувств, так искренне горюет. И еще, сама не отдавая себе в этом отчета, невольно откликнулась на этот плач, потому что он был ей знаком.
25
Габриэль добрался до особняка Деберов. Остановил машину, выключил зажигание и замер, не в силах двинуться дальше, в чужую для него реальность.
Легкий стук. Габриэль от неожиданности вздрогнул. Элоди стучала в стекло.
Габриэль вылез из машины. Девочка ему улыбнулась, побежала к дому и вошла первой. Оставила в прихожей сумку и отправилась на кухню, где Дженна готовила обед.
— Вот и мы, — объявила Элоди.
— Кто — мы? — спросила мать, не видя никого, кроме дочери.
— Я и папа, мы с папой вернулись одновременно, — объявила Элоди.
Дженна заглянула в гостиную.
— Ты ездил на машине? Не думаю, что при твоих обстоятельствах это разумно, — сказала она, глядя на мужа.
Хватит ли у него сил на очередной спектакль? Габриэлю необходимо было расслабиться, забыть все, что только что с ним произошло. Он поискал бар, нашел, налил себе в стакан виски и выпил одним глотком. Почувствовал, как алкоголь затуманивает голову, снимает возбуждение, успокаивает.
Дженна поставила на стол две тарелки. Элоди принесла и поставила третью.
Дженна, не показав удивления, села на привычное место.
Габриэль тоже сел за стол.
— Ты всегда сидишь тут, — объявила девочка и показала на другой стул.
Габриэль пересел, и Дженна вручила ему салатницу.
— Я так рада, что мы обедаем вместе, — сказала она.
— Да, большой подарок, — насмешливо подхватила Элоди.
Дженна предпочла в ответ промолчать.
— Чем занимался сегодня? — спросила она Габриэля.
Габриэль жевал листок салата, соображая, что ответить.
— Сначала заехал на работу, — начал он. — Потом навестил адвоката.
— А потом?
— Потом гулял.
— Гулял?
— Ну да, мне нужно было подумать.
— Что сказал адвокат?
— Сказал, что постарается избавить меня от тюрьмы.
Элоди резко положила вилку на стол, не скрывая раздражения.
— Я считаю это безнравственным! — заявила она.
— Что именно? — спросила ее Дженна.
— Считаю безнравственными хлопоты об избавлении от тюрьмы.
— Да неужели? — оскорбилась Дженна. — А ты, значит, хочешь, чтобы твоего отца отправили за решетку?
— Не неси чушь! — вспыхнула Элоди. — Мне кажется, кроме как о себе, нужно побеспокоиться и о судьбе двух несчастных!
Габриэль готов был улыбнуться. Эта девчонка, честное слово, ему нравилась!
— Мы о них все время думаем! — тут же отозвалась Дженна. — Почему твой отец в таком состоянии? Из-за разбитой машины, что ли?
— Нет, конечно… Но речь-то все время об адвокатских штучках, а не о жертвах!
— Какие еще штучки? — снова возмутилась Дженна. — Для адвоката закон на первом месте.
— Ладно, не спорю… Но поставьте себя на место пострадавшей семьи. Трудно пережить, если виновник гибели твоего ребенка избегнет наказания просто потому, что у него хватило бабок на хорошего адвоката.
— И что, по-твоему, должен делать отец? — продолжая кипятиться, спросила Дженна. — Постараться сесть в тюрьму, чтобы помочь их горю? Ты считаешь, горе их утихнет?
— Да я же не про это, — возразила девочка. — Мне кажется, он бы мог… извиниться.
— Пойти к ним в гости?
— А почему нет? Лично я пошла! — заявила Элоди с бравадой.
Оба взрослых застыли от удивления.
— Не поняла, — осторожно начала Дженна.
— Я хотела узнать, как себя чувствует эта девушка, — объяснила Элоди. — Когда мы приходили к папе в первый день, я вышла из бокса и наткнулась на ее брата. Мы познакомились, выкурили по сигаретке в парке.
— Ты сказала ему, кто ты? — спросила Дженна.
— Нет, сказала, что навещаю подругу.
— И что же?
— Он был очень встревожен. Мы немного поговорили. На следующий день я опять была в больнице.
Родители внимательно ее слушали.
— И что? Ты всерьез думаешь, что отцу стоит пойти, поговорить, извиниться?
— Нет, пока еще рано, а вот написать…
— Написать?
— Ну да, мы же с тобой знаем, что папа не убийца. Мы видим, как он переживает, как все это его мучает. Может, если он честно все напишет…
— Они откажутся от своего иска, так, что ли? — закончила Дженна.
— Ну, не знаю. Но все-таки им будет не так тяжело. Я видела одну передачу: родители погибшего говорили, как непереносимо им молчание человека, отнявшего жизнь у их сына. Молчание казалось им безразличием и переполняло их ненавистью. И папе тоже стало бы легче.
Родители молчали, размышляя над словами дочери, а дочь смотрела на них пронзительным, полным ожидания взглядом.
— Почему бы и нет? — высказала наконец свое мнение Дженна. — А ты как думаешь, Алекс?
Габриэль кивнул.
— Хорошая мысль, — негромко сказал он. — Просто замечательная.
Элоди поднесла ко рту вилку, вздохнув с облегчением: впервые после аварии на лице отца появилась тень улыбки.
День шестой
26
Нетерпение мешало Габриэлю сосредоточиться. Он шагал по кабинету, стараясь продумать до конца пришедшую в голову идею и опасаясь, что волнение помешает ему предусмотреть все возможные последствия. Сейчас он не имел права на ошибку. Если ошибется, времени что-то поправить уже не будет.
Значит, в первую очередь нужно успокоиться. Он сел в кресло, вытянул ноги и постарался дышать как можно глубже. И тут же понял, что так расслабиться не удастся. Ему непременно нужно было действовать. И как можно скорее.
Он взял листок бумаги и написал несколько первых попавшихся слов. Опасения оказались ненапрасными, почерк был не Габриэля, а Александра. Но он не впал в отчаяние. Подумал несколько секунд и сообразил, как обойти возникшее препятствие.