И самое плохое, от постоянной влажности пострадали навигационные книги Уорсли. Если они пострадают, «Кэйрд» будет обречен, он потеряется среди этой морской пустыни. Было сделано все возможное, чтобы защитить книги, но их все равно приходилось каждый раз доставать, чтобы произвести очередные расчеты.
Обложка судового журнала промокла насквозь, и сырость начинала распространяться на внутренние страницы. Астрономический календарь со всеми таблицами о положении Солнца и звезд вообще выглядел плачевно. Напечатанный на дешевой бумаге, он быстро намокал. Приходилось всякий раз аккуратно отклеивать влажные станицы друг от друга.
Что касается замеров, сначала Уорсли пытался делать их в каюте. Но из этого ничего не выходило. Практически невозможно было не только сидеть прямо, но и получать точные данные. Он обнаружил, что лучше всего работать, стоя на коленях на скамье рулевого, пока Винсент и Маккарти держали его за пояс.
Днем 29 апреля относительно приемлемые погодные условия с присутствием северо-западного ветра закончились, подул ветер с запада, заметно посвежело. К сумеркам ветер уже дул с юго-юго-запада и разогнался почти до бури. Наступила ночь, облака закрыли звезды. Управлять шлюпкой можно было лишь одним способом — глядя на вымпел, развевавшийся на верхушке мачты, плыть так, чтобы он отклонялся строго влево.
Только раз за всю ночь им удалось свериться с приборами и убедиться, что плывут правильно. Затем они зажгли спичку, осветив ею компас, чтобы удостовериться, что ветер не поменял направление. У них было всего две свечи, которые хранили как зеницу ока до того момента, когда будут подходить к Южной Георгии.
На рассвете пятого дня, 29 апреля, море было неспокойным, а небо серым. По нему стремительно проносились низкие тяжелые облака, почти касаясь поверхности воды. Ветер дул практически ровно за кормой, и «Кэйрд» плыл вперед, как недовольная старуха, которую тащат быстрее, чем она может идти.
Незадолго до полудня небо слегка прояснилось. Уорсли тут же достал секстант. И как раз вовремя, потому что спустя четыре минуты солнце, сверкнув последним лучом, исчезло по-зимнему быстро. Но они успели: Уорсли сделал необходимые замеры, а Шеклтон записал показания хронометра. Оказалось, что «Кэйрд» находился на 58°38′ южной широты и 50°0′ западной долготы — следовательно, с момента отплытия с острова Элефант шесть дней назад они прошли двести тридцать восемь миль.
Это была почти треть всего пути.
Глава 34
Итак, одна треть пути была позади. Они продержались.
Весь день и всю ночь продолжал дуть юго-западный ветер, постепенно набиравший силу. И к тому времени, как мрачное серое небо слегка посветлело утром 30 апреля, поверхность воды угрожающе вспенилась, в снастях засвистела буря, бешено подбрасывая «Кэйрд» на каждой новой волне. Температура приближалась к нулю, а пронизывающий ветер, по всей видимости, дул со стороны находившихся недалеко от них льдов.
После рассвета стало значительно труднее управлять шлюпкой. Буря со скоростью шестьдесят узлов в час бросала ее из стороны в сторону, огромные волны постоянно угрожали перевернуть шлюпку. К середине утра она уже скорее барахталась, чем плыла, беспомощно переваливаясь с одного борта на другой, почти с каждой волной зачерпывая воду. Откачивать воду насосом в какой-то момент стало невозможно, и все бросились ее вычерпывать. К полудню шлюпка начала покрываться льдом.
Решение, казавшееся неизбежным, Шеклтон откладывал так долго, как только мог. Они откачивали и вычерпывали воду, пытались сбивать лед, упорно направляя шлюпку по заданному курсу. Полдень… час дня… два часа дня. Но все усилия оказались тщетны. Море было сильнее, «Кэйрд» больше не мог ему противостоять. Шеклтон нехотя отдал приказ разворачиваться. Спустили паруса, бросили за борт морской якорь на длинном канате — сложенный в форме конуса кусок парусины длиной около четырех футов, наполненный камнями. Он тормозил движение шлюпки и помогал противостоять ветру.
Эта уловка почти сразу помогла. По крайней мере теперь в шлюпку попадало не так много воды. Но она вела себя, словно одержимая. С каждой новой волной вздымалась вверх, затем падала на бок как будто только для того, чтобы якорь резкими рывками то и дело возвращал ее в горизонтальное положение. И при этом не было ни одного момента для передышки, ни единого спокойного мгновения. Оставалось держаться и терпеть.
Вскоре после этого на свернутых парусах образовалась наледь, и с каждым всплеском брызг они становились все тяжелее. Через час паруса превратились в цельную массу льда, шлюпка стала подниматься очень вяло. Паруса надо было снять. Это поручили Крину и Маккарти. Сбив наледь, они спустили их вниз, в и без того переполненное пространство под палубой.
Затем наледь стала образовываться вокруг весел. Все четыре весла лежали вдоль бортов. Когда лед начал нарастать, они превратились во что-то, напоминавшее небольшой фальшборт, который не позволял воде до замерзания попадать в шлюпку. Шеклтон с тревогой наблюдал за происходящим в надежде, что слой льда на палубе не станет слишком тяжелым. В наступающих сумерках он понял, что оставлять ситуацию на самотек до утра слишком опасно. Он приказал Уорсли, Крину и Маккарти выйти с ним на качающуюся палубу.
С большим трудом им удалось отбить образовавшийся вокруг весел лед и перевесить два из них за борт. Оставшиеся два весла привязали к канатам, поддерживавшим мачты примерно в восемнадцати дюймах над настилом, чтобы вся вода могла беспрепятственно стекать вниз. На это потребовалось больше двадцати минут, и к тому времени, как они закончили, стало совсем темно, все насквозь промокли и снова забрались под настил. Наступила очередная ночь.
Дежурные все четыре часа подряд дрожали, съежившись под настилом, промокшие и полузаледеневшие, стараясь сидеть прямо на ненавистных камнях, когда ветер изо всех сил раскачивал шлюпку.
Семь мучительных дней из-за этих камней было неудобно есть, они мешали откачивать и вычерпывать воду, серьезно затрудняли любые перемещения, делали сон практически невозможным. Но сущим мучением было передвигать их. Иногда это требовалось, чтобы сбалансировать шлюпку, причем поднимать их приходилось в полусогнутом состоянии, опираясь коленями на другие камни, что было, как правило, очень больно. К этому времени каждый острый краешек, каждая скользкая поверхность были всеми хорошо изучены и ненавидимы.
Помимо этого досаждали еще и волоски оленьей шерсти. Выбиваясь из спальных мешков, поначалу они лишь немного мешали. Неважно, сколько волосков оттуда выбивалось, казалось, их запас неиссякаем. Они были повсюду: на бортах шлюпки, скамьях, балласте. Они мокрыми комками прилипали к лицу и рукам. Людям постоянно приходилось их вдыхать, иногда они даже просыпались от удушья. Вездесущие волоски забивались в насос, их маленькие частички все чаще и чаще оказывались в еде.
Ночь постепенно подходила к концу, и в шлюпке произошли небольшие изменения. Струйки воды, затекавшей под настил, стали значительно меньше, а затем и вовсе перестало течь. В то же время шлюпка начала вести себя спокойнее, не взмывая резко вверх, а тяжеловесно поднимаясь на волнах.
С первыми солнечными лучами стало понятно, в чем причина. Всю шлюпку выше ватерлинии сковал лед, толщина которого в некоторых местах достигала одного фута, а веревка, к которой крепился якорь, была теперь толщиной с бедро человека.
Под таким весом «Кэйрд» осел минимум на четыре дюйма — полузатопленная развалина, а не судно на ходу.
Уорсли был на дежурстве, он тут же послал Маккарти разбудить Шеклтона, который мгновенно поднялся наверх. Оценив ситуацию, он приказал всем собраться на палубе, затем взял небольшой топорик и осторожно пополз вперед по настилу.
Очень аккуратно, чтобы не повредить настил, он начал отбивать лед задней частью топора. Иногда волна, ударяясь о шлюпку, накрывала его с головой, но он работал без остановки целых десять минут. Остальные с тревогой следили за ним. К этому времени Шеклтон настолько промерз, что больше не мог удержать равновесие. Когда он вернулся в каюту, его била крупная дрожь, с одежды ручьями стекала вода, борода наполовину оледенела. Он передал Уорсли топорик, чтобы тот продолжил работу, попросив его быть чрезвычайно осторожным на палубе.
После этого все по очереди отбивали лед столько, сколько могли, но, как правило, никто не выдерживал более пяти минут. Сначала следовало очистить ото льда доски настила, чтобы уцепиться за них руками и опуститься на колени. Встать на гладкую ледяную поверхность качающейся шлюпки было равносильно самоубийству.
Шеклтон заметил, что лед формируется даже внутри, в самой каюте. С настила свисали длинные сосульки, и вода на дне почти полностью замерзла.
После этого все по очереди отбивали лед столько, сколько могли, но, как правило, никто не выдерживал более пяти минут. Сначала следовало очистить ото льда доски настила, чтобы уцепиться за них руками и опуститься на колени. Встать на гладкую ледяную поверхность качающейся шлюпки было равносильно самоубийству.
Шеклтон заметил, что лед формируется даже внутри, в самой каюте. С настила свисали длинные сосульки, и вода на дне почти полностью замерзла.
Он позвал Крина, и вместе они разожгли примус в надежде прогреть каюту до температуры, превышающей точку замерзания воды. Если воду на дне не растопить и не откачать, вполне вероятно, что лед отправит шлюпку на дно.
Спустя час изнурительной работы на палубе они почувствовали, что «Кэйрд», освобождаясь от ледовых оков, обретает былую легкость. Но упорно продолжали работать, пока не отбили почти весь лед, кроме большого куска на якоре, который просто не осмеливались вытащить.
Затем Шеклтон позвал всех вниз выпить немного молока. Они собрались вокруг печи, почти больные от холода. Людям казалось, что в их онемевших от мороза телах не осталось ни единой искры жизни. Но постепенно все приходили в себя. Спустя какое-то время сосульки, образовавшиеся под настилом, начали таять, и на людей стала капать вода. Вскоре растаяла и вся вода на дне — ее, не теряя времени, откачали.
Шеклтон попросил Крина какое-то время не выключать примус, но к полудню едкий дым, заполнивший каюту, вынудил отказаться от этой идеи. Потребовалось несколько минут, чтобы проветрить каюту, и тут все почувствовали новый запах — зловонный кисло-сладкий, напоминавший испорченное мясо. Макниш обнаружил, что он исходит от спальных мешков, которые начали гнить. Более пристальное изучение показало, что два из них изнутри покрылись слизью.
В течение дня снова и снова на всех поверхностях шлюпки образовывался лед. Поэтому немного позже в тот же день Шеклтон решил: слишком многое поставлено на карту, чтобы испытывать судьбу, играя на вероятности дожить до утра. Он снова приказал очищать шлюпку. На это ушло больше часа, но наконец работа была закончена и после порции горячего молока все стали ждать утра.
Буря, пришедшая с юго-запада, свистела в снастях, не зная усталости. Ночное дежурство казалось бесконечным. Как будто каждую минуту их жизни теперь предварительно прописывали, затем проживали и провожали. Даже не происходило ничего опасного, чтобы разбавить эту мучительную монотонность. Когда же около шести утра небо начало светлеть, они увидели, что шлюпка снова покрыта опасно толстым слоем льда. Как только немного рассвело, пришлось отдирать его в третий раз.
Наступило 2 мая, шел третий день бури. Погода весь день стояла пасмурная, что не позволяло определить их местоположение. И тогда ко всем бедам прибавилась тревога из-за того, что они не знали точно, где именно находятся.
Примерно после девяти часов ветер слегка утих, но недостаточно, для того чтобы спокойно продолжать путь. Через несколько минут «Кэйрд» попал в особо бурные воды, и его тут же ударило мощной волной. Шлюпку затрясло. Но она не смогла снова подняться против ветра. Якорь оторвало.
Глава 35
После минуты замешательства все почувствовали, как, падая на волны, шлюпка накренилась на правый борт, — и тут же инстинктивно поняли, что произошло.
Шеклтон и Уорсли вскочили на ноги, всматриваясь туда, где болтался в воде потрепанный кусок каната. Льда на нем больше не было, как не было и якоря.
Шеклтон приказал членам команды, находившимся в тот момент в каюте, достать кливер[37]. Его быстро вытащили и расправили, поскольку он просто замерз в свернутом состоянии. Крин и Маккарти поползли по раскачивающейся палубе, подтаскивая за собой парус. Все канаты тоже замерзли, и с них пришлось сбивать лед. Пара минут показалась всем вечностью — но в конце концов удалось сбить немного льда, чтобы закрепить кливер на грот-мачте в качестве временного паруса. Медленно и словно нехотя «Кэйрд» опять развернулся и стал по ветру. Все почувствовали, как постепенно спадает напряжение в мышцах.
Задачей рулевого теперь было держать шлюпку как можно ровнее по ветру, чтобы она не сильно заваливалась на бок. Это требовало неусыпной бдительности, и, самое неприятное, рулевому все время приходилось стоять на пронизывающем морозе под постоянными ударами брызг.
К счастью, буря постепенно затихала, и к одиннадцати часам Шеклтон решил рискнуть поднять паруса. Кливер сняли с грот-мачты, после чего подняли рейковый парус и бизань. И впервые за сорок четыре часа «Кэйрд» снова двинулся на северо-восток. Путь продолжался. Но курс оставался неточным, потому что шлюпка все еще находилась во власти бурного моря.
Вскоре после полудня как будто из ниоткуда над ними появился великолепный странствующий альбатрос. По сравнению с «Кэйрдом» он летел с поэтическим изяществом и непринужденностью, раскинув совершенно неподвижные крылья, то и дело опускаясь к шлюпке и паря над ней буквально в десяти футах, а затем почти вертикально взлетая по ветру на сто, двести футов вверх только для того, чтобы снова красиво и легко нырнуть вниз.
Наверное, так природа насмехалась над людьми — показывая им совершенное существо, способное летать, с размахом крыльев более одиннадцати футов. Ему не был страшен даже самый сильный шторм. Казалось, птицу послали для сравнения с «Кэйрдом», чтобы посмеяться над его страданиями.
Час за часом альбатрос кружил над их головами с немыслимой, почти гипнотической элегантностью. Люди с трудом подавляли чувство зависти. Уорсли отметил, что альбатрос мог бы добраться до Южной Георгии примерно за пятнадцать часов, а то и меньше.
Как будто нарочно для того, чтобы подчеркнуть их убогое положение, Уорсли записал: «Спальные мешки из оленьих шкур превратились в отвратительное склизкое месиво с ужасным запахом, которое к тому же очень много весило, поэтому нам пришлось выкинуть два самых ужасных за борт». Каждый весил около сорока фунтов.
Позже он сделал еще одну запись: «Макти [Маккарти] — самый неугомонный оптимист, какого я когда-либо встречал. Недавно я сменял его у румпеля. Он сильно замерз, был весь мокрый, по шее струями стекала ледяная вода, но, глядя на меня со счастливой улыбкой, он произнес: “Это великий день, сэр”. А ведь до этого я чувствовал себя несчастным и выглядел весьма угрюмым …»
Днем и вечером погода была менее суровой, а рассвет 3 мая сопровождался уже вполне спокойным юго-западным бризом. К полудню облака стали реже и прозрачнее. Вскоре появились участки голубого неба, а еще через какое-то время выглянуло солнце.
Уорсли достал свой секстант и без труда сделал замеры. Выяснилось, что они находились на 56°13′ южной широты и 45°38′ западной долготы — на расстоянии четырехсот трех миль от острова Элефант.
Итак, они были уже больше чем на половине пути до Южной Георгии.
Благодаря этой новости настроение на борту «Кэйрда» полностью изменилось. Битва наполовину выиграна, светит солнце, воздух становится теплым. Свободные от дежурства члены команды не стали прятаться в спальных мешках. Вместо этого они вытащили их наружу и развесили на мачтах сушиться. Все снимали с себя одежду и обувь: ботинки, носки и свитера, привязывая их к бакштагу[38].
Теперь «Кэйрд» выглядел крайне нелепо. Изрядно потрепанная морем двадцатидвухфутовая шлюпка одиноко шла под парусами по самому опасному в мире морю, а ее тросы украшала коллекция изношенной одежды и полупрогнивших спальных мешков. Ее экипаж состоял из шести человек с почерневшими от копоти лицами, наполовину скрытыми под спутанными бородами, и мертвенно бледными от постоянного пребывания в соленой воде телами. Более того, их лица, и особенно пальцы, были покрыты уродливыми язвами в тех местах, где обморожение проело плоть. Ноги ниже коленей были сплошь в свежих царапинах и синяках из-за камней, лежавших на дне. Все это дополнялось волдырями от соленой воды на запястьях, лодыжках и ягодицах. Но если бы кто-нибудь со стороны увидел эту ужасную картину, больше всего его впечатлило бы отношение ко всему происходящему самих членов экипажа — расслабленное, даже слегка веселое, как будто бы они были на какой-то прогулке. Уорсли достал свой дневник и записал:
«Море умеренное, волнение с юга.
Синее небо с пролетающими облаками.
Хорошо. Ясная погода.
Смогли спасти некоторые вещи от постоянного промокания.
До Лит-Харбор триста сорок семь м [миль]».
К вечеру благодаря солнцу вещи заметно подсохли, и ночью, забираясь в спальные мешки, люди испытывали особенно приятные ощущения. По крайней мере было с чем сравнивать.