– Что? – вздохнула Кира.
– Папа ушел!
Этот нескончаемый мамин надрыв мог бы смешить или раздражать, если бы Кира не понимала, что он уже перешел в нервное расстройство, которое в любую минуту может перейти и во что-нибудь похуже.
– Вернется, – сказала она.
– Нет! Это совсем не как раньше… Он ушел к другой женщине. К молодой. Записку мне оставил. Это… Это навсегда, Кира, навсегда!..
Мама заплакала. Кира слышала, как текут ее слезы. Страсти были опереточные, дурацкие, но слезы – настоящие, и опасность, которая давно уже поселилась в маме, тоже была настоящая.
– Я еду, мама, еду, – сказала она. – Прими успокоительное.
– Я попробую… Только не поможет, – едва слышно проговорила она. – Приезжай скорее, прошу тебя.
Это похлеще будет, чем экстремальное вождение. Проще закладывать виражи на поворотах полигона, чем ехать по обычным московским улицам, предчувствуя тяжесть, которая навалится на тебя, едва ты поднимешься по лестнице родного дома. И знать, что никакие приобретенные навыки не помогут тебе справиться с этой тяжестью.
Глава 2
– Теперь понимаешь, что он не вернется?
В слезах мамины глаза казались огромными, как в линзах. Когда-то бабушка говорила, что Кире следовало бы взять от мамы не самоотверженность, а размер глаз. Никакой самоотверженности Кира в себе не замечала – с чего бабушка это выдумала? – а глаза, да, неплохо было бы, если бы они у нее были хоть вполовину маминых. И не простенького каре-пестренького цвета, а вот такие, ярко-голубые.
Кира бросила папину записку на стол.
«И почему он артистом не стал только?» – сердито подумала она.
С такой потребностью демонстрации своего нутра, какая была присуща папе, актерская профессия подошла бы ему безусловно.
В прощальной записке были подробнейшим образом описаны все чувства, которые он испытывал еще недавно и испытывает теперь: разочарование в себе, тоска, которую, он считал, уже невозможно преодолеть, и вдруг встреча, переменившая всю его жизнь, и душевный подъем, и сильнейшая нежность к этой девочке, которая… Ну, и прочее в том же духе. Сюжет пошлейшей мелодрамы, стиль классического романа.
– Папа хорошо знает признаки жанров, – зло проговорила Кира.
– При чем здесь жанры? – Мама посмотрела на нее так, что Кире захотелось выть волком. – Это должно было случиться. Я знала, понимала… Я сама виновата! Я же видела, что его тоска переходит в отчаяние, в безнадежное уныние, и…
– Мама, хватит анализировать его тонкую душу, – поморщилась Кира. – Если ты в чем и виновата, так только в том, что полностью погрузилась в это болото. Нет, ну это же фарс какой-то, ей-богу!
– Со стороны это выглядит фарсом, я понимаю. Но я-то не в стороне. Это моя жизнь. Она прожита так, как прожита. Другой не будет. А эта – кончена.
Отчаяние, с которым она это произнесла, было таким неподдельным, что Кира насторожилась.
– Что значит кончена? – спросила она.
Мама молчала, глядя перед собою невидящим взглядом.
– Да вернется еще, – неуверенно сказала Кира. – Мало ли он уходил?
– Он собрал все свои рукописи, даже студенческие, – бесцветным голосом проговорила мама. – Раньше и рубашек не брал, уходил в чем был. А теперь – всё до последнего листочка. Он всю свою жизнь у меня отнял и ей отдал.
Она посмотрела на Киру с таким удивлением, точно видела ее впервые. Таким же удивленным взглядом обвела комнату, будто не здесь прошла большая часть ее жизни.
– Ты что? – испуганно спросила Кира.
И вдруг мама упала на пол и закричала. Это было так страшно, что Кира чуть сама рядом с ней не грянулась. Но не грянулась все-таки, а только присела и, схватив ее за плечи, попыталась поднять, посадить, помешать ей биться головой об пол.
– Что я натворила с собой, что?! – кричала мама. – Дочка, милая, прости хоть ты меня!
– Мама! – Кира пыталась перекричать маму, словно это могло ее успокоить. – Что ты говоришь, сама подумай!
– Я же ничего не видела, ничего в жизни! Все мимо меня прошло! – Она села на полу, схватила Киру за руку так, что та поморщилась от боли, и заговорила сбивчиво, лихорадочно: – Из Владивостока уехала – о родителях думать забыла. Позвоню по праздникам, поздравлю – и все. Похоронила их по очереди – как и не было! Скорее к нему – как он там без меня? Ты родилась – другая бы радовалась, ведь ребенок, счастье, а я только и вычисляю: как бы так извернуться, чтобы ребенок от него меня не отвлекал, не мешал бы мне Ленечке драгоценному внимание уделять? Это про собственное родное дитя! Учебу бросила, к работе одно требование – чтоб платили побольше, а то у Ленечки комплексы, что мы без денег сидим, и чтобы без командировок, а то кто ж будет в муженьке жизнерадостность возбуждать, если я по командировкам стану мотаться?.. У меня даже любовника никогда не было! – воскликнула она. – Ни одного, ни самого завалящего! На работе все рассказывают, как про обычное дело, а я только ужасаюсь, как ханжа последняя: да как же это можно мужу изменить?! Доужасалась! Все мимо меня прошло, все! Жизнь как сон.
Эти последние слова она произнесла уже спокойнее. Как будто черту подвела.
– Ну все, все. – Кира вздохнула с осторожным облегчением. Все-таки хорошо, что мама все это из себя выплеснула, хоть и перепугала ее так, что руки дрожат. – И почему ты решила, что жизнь мимо тебя прошла? Тебе пятьдесят лет всего. В наше время это, к твоему сведению, считается молодость.
– При чем здесь время? – Мама улыбнулась жалкой улыбкой. – Для кого-то, может, и молодость. А у меня никаких желаний. Никаких. Растратила я и желания свои, и силы. Впустую, как оказалось.
– Ничего не оказалось, – сердито сказала Кира. – И ничего не впустую. Ты же живая, ну и все у тебя еще будет. Я у тебя есть, в конце концов.
– Ты… – Мама вдруг обняла Киру и, быстро прижав к себе, поцеловала. – Ты у меня только чудом такая выросла.
– Какая – такая? – пожала плечами Кира.
– Свекровь-покойница мне всегда говорила, – не ответив, сказала мама. – Говорила: Лена, ты уничтожаешь для Киры саму возможность нормальной жизни в будущем.
– Ну да! – удивилась Кира. – Бабушка такое говорила?
– Да, – кивнула мама. Она наконец поднялась с пола и пересела на диван. Кира села рядом с ней. – Она считала, ты на меня насмотришься и замуж не захочешь. А если выйдешь, то кучу ошибок наделаешь, потому что я тебя ничему не научила.
«В общем, так оно и есть. Почти так», – подумала Кира.
А вслух сказала:
– Да ну, глупости. Всему ты меня научила. Длугач от моего борща в полном восторге.
О том, что борщ у нее получился только с третьей попытки, когда она приготовила его по специально купленной поваренной книге, потому что просто так, без книги, готовить ничего не умела, Кира благоразумно умолчала. В конце концов, разве мама виновата, что за время своего затянувшегося девичества она научилась только делать омлет по рецепту повара Эскофье, да и то лишь потому, что ей нравилась его изысканная идея, освященная именем Сары Бернар?
– Он тебя не обижает? – вздохнула мама.
– Меня трудно обидеть, – усмехнулась Кира. – Я умею за себя постоять, ты же знаешь.
– Знаю. – Она снова вздохнула. – Но ты слишком бескомпромиссная. Мужчин это раздражает.
– Его не раздражает, – ответила Кира.
На самом деле она не знала, как относится Длугач к бескомпромиссным женщинам. В ее работу он не вмешивался – в этом не было необходимости. А вне работы… Она просто уходила от таких положений, в которых могли бы проявиться ее бескомпромиссность и прочие подобные качества.
– Я сегодня к нему собиралась, – осторожно произнесла она. – Он заболел.
– Иди, Кира, иди. Делай как знаешь. – Мама пригладила растрепавшиеся волосы. – Ничего со мной не случится, не волнуйся. Я себя слишком презираю, чтобы что-то с собой сделать, – невесело усмехнулась она. – Валерьянки выпью и усну. Что мне еще остается?
– Я еще побуду с часок, – сказала Кира. И, чтобы мама не стала возражать, объяснила: – Морс клюквенный сварю. У нас же клюква есть? При гриппе хорошо. В Кофельцах все варили.
Тетя Мария, Федькина мама, говорила, что во время болезни надо пить как можно больше клюк-венного морса. И все ее слушались – осенью запасали клюкву, а потом всю зиму варили больным детям морс. Мария Игнатьевна Кузнецова была детским врачом от бога.
– Не волнуйся, Кира, иди, – повторила мама. – Живи, как тебе надо, на меня не обращай внимания. А морс вон готовый в холодильнике. Мне вчера показалось, папа недомогает как-то, я и сварила… Забери его, пожалуйста.
Глава 3
Когда Кира открыла входную дверь, Длугач вышел из комнаты в прихожую. Он был в спортивных штанах и без майки. Кира увидела, что его голые плечи пылают жаром.
– Ну зачем ты встал? – сказала она. – При температуре надо лежать. А то сердце надсадишь.
– Надсадишь? – усмехнулся он. – Интересно говоришь.
– Это не я – бабушка так говорила.
– Надо было тебе дома сегодня оставаться. Зря я тебя к себе выманил.
– Что я, мышь?
– Почему мышь?
– Это ее из норки выманивают.
– Ну, не выманил – позвал. Не сообразил, что заразный.
– Я маску надену, – улыбнулась Кира.
Она осторожно поставила на пол пакет, в котором была трехлитровая банка с клюквенным морсом, и сняла плащ.
Их с Длугачем жизнь невозможно было назвать ни раздельной, ни совместной. После минской поездки он привез ее в эту квартиру прямо из аэропорта, и весь день, и всю ночь, благо были выходные, они не выбирались из постели. Это было для Киры так непривычно, так тягостно, так болезненно даже и так чрезмерно, что она еле сдерживалась, чтобы не вылететь из кровати пробкой. Но он ее не отпускал, и она ему не перечила, главным образом потому, что не хотела, чтобы он заметил ее непривычку к любовным утехам.
Но когда в воскресенье вечером Кира сказала, что ей надо привести себя в порядок перед работой, – Длугач не возразил. Смотрел, как она одевается, жевал хлеб – ресторанный обед, который он заказал по телефону, был давно съеден, а другой еды в доме не нашлось – и не пытался ее удержать. Не пытался даже спросить, когда она придет снова. Да и не предлагал ей прийти к нему снова.
Все это уязвило Киру так, что она вышла из его квартиры – то есть не его, а съемной и унылой, – даже не оглянувшись. Но стоило ей оказаться дома, как уязвленность ее прошла, и она просто осознала, что поступила совершенно правильно, не оставшись у Длугача.
С каким облегчением погрузилась она в горячую ванну, и даже не столько в ванну, сколько в уединение! Все-таки тридцать лет не восемнадцать, все привычки уже сложились, приладились к собственной душе – наступила гармония. Может, потому про ее возраст и говорят: лучшие годы. И почему она должна жертвовать этими лучшими своими годами, да пусть даже только обыденными своими привычками? Потому что некоему мужчине удобно иметь ее у себя под боком? Да, кстати, и неизвестно, удобно ли это ему, он ведь не посчитал нужным высказаться на эту тему…
Таким образом Кира рассуждала весь вечер воскресенья и весь день понедельника.
Вернее, в рабочий день она не очень-то об этом рассуждала. Ей просто не до посторонних рассуждений было перед выходом первого номера ее газеты. Была суета, волнение, потом всей редакцией отслеживали отзывы на явление своего детища, потом поехали в ресторан, где Длугач решил отметить событие…
В ресторане, сразу после ужина, когда началась болтовня и танцы, он подошел к Кире и за-явил, что хочет ее страшно, что не выдержит больше ни часа, а потому они должны немедленно ехать к нему.
Так и сказал, стоя перед ней с бокалом коктейля:
– А то не выдержу, прямо тут на тебя наброшусь.
И бокал при этом поставил на барную стойку, как будто руки освободил.
– Ты что? – Кира даже отшатнулась от него испуганно. – Как подросток!
– Да вот так вот. – Он пожал плечами. – Зацепила ты меня, говорил же тебе. А чем – сам не понимаю. Поехали, а?
Со стороны их общение выглядело, наверное, вполне светски. Длугач вообще выглядел в дорогих интерьерах органично, и костюм отлично сидел на его большой тяжеловесной фигуре, которую Кира с первого взгляда назвала про себя лесной, и был какой-то особенный шарм в резком сочетании природной его натуры с утонченным антуражем городского быта. А ей к этому вечеру Люба сшила такое платье, в котором она выглядела не хуже Золушки после визита феи, поэтому чувствовала себя непринужденно, именно что светски.
И вот при этом светском разговоре, при этом разноцветном коктейле, при зеркалах и бронзе дорогого ресторана он стоял перед нею все равно что голый и обещал наброситься на нее немедленно, и не было никаких причин сомневаться в том, что он именно так и сделает.
Сначала она растерялась, потом рассердилась, а потом… Потом она почувствовала, что его желание передается ей, да и не передается даже, а перебрасывается на нее, как перебрасывается с дерева на дерево огонь лесного пожара.
– Поедем, – сказала она.
Сочетание в собственной душе готовности быть с ним постоянно и желания так же постоянно отстраняться от него поразило Киру. Прежде она не знала в себе таких противоречивых сочетаний. Но ведь и вся ее жизнь стала теперь совсем не такой, как прежде. Значит, надо прислушиваться к новым своим желаниям и приводить жизнь в соответствие со своей обновленной природой.
Поэтому когда той ночью она наконец выбралась из постели и начала одеваться, и Длугач, лежа в кровати, глядя на нее с непонятным выражением, сказал: «Оставайся у меня», – она обернулась к нему от зеркала, в которое, причесываясь, смотрелась, и, помедлив, ответила:
– Сегодня останусь. Но совсем – не получится. Извини.
Он промолчал. Но взял ее за руку, притянул к себе и снова снял с нее платье, которое она только что надела. Значит, счел ее решение приемлемым для себя.
И так это длилось уже больше года, и теперь, осенним вечером, Кира надевала тапки в его прихожей, а он смотрел на нее блестящими от температуры глазами.
– Ты хоть что-нибудь ел? – спросила Кира.
– Не хотелось. Лихоманка чертова с самого утра бьет, ни аппетита, ничего. Надоело уже.
Кира приложила ладонь к его лбу. Конечно, температура, и высокая. Может, сорок опять.
– Давай «Скорую» вызовем? – предложила она.
– Нет. – Он помотал головой и сразу поморщился: наверное, движения доставляли ему боль. – Я таблеток, если честно, не пил еще.
– Нет, ну вы посмотрите на него! – возмутилась Кира. – Не царское это дело, таблетки?
– Да выпью, выпью. – Он примирительно положил ей на плечо тяжелую пылающую руку. – Тебя ждал.
– Я-то при чем к таблеткам?
– А чего их зря пить? – объяснил Длугач. – Теперь вот и наглотаюсь. Температура пройдет – хоть пообщаемся с тобой по-человечески.
Что ж, рациональность его ума была ей так же известна, как и его склонность к неожиданным решениям.
– Ложись, пожалуйста, – вздохнула Кира. – Я тебе сейчас морс налью.
Он не ошибся: после таблеток температура у него действительно спала как раз к тому времени, когда Кира пришла из ванной, чтобы лечь рядом с ним в кровать.
Темное мокрое пятно расплылось вокруг его головы по подушке.
– Ты же мокрый насквозь, – заметила она. – Смотри, и лоб, и плечи!
– Ага, и все остальное. – От того, что температура спала, он повеселел. – Сама потрогай.
– Витя, пусти! – воскликнула Кира. – Тебе сейчас нельзя! Правда, для сердца тяжело.
– Это всегда можно.
Он уже втащил ее на кровать и, отбросив одеяло, усадил себе на живот. Его желание было очевидным. Вот ведь и грипп его не берет! Неутомимый любовник.
А ей не хотелось сейчас никакой любви. Вот у нее-то на сердце действительно было тяжело после всех событий этого вечера. Но Длугача это явно не интересовало.
«Все рассчитал, таблетки вовремя принял, чтобы температуру точно к ночи сбить, – ну как такому откажешь?» – подумала Кира.
Она и не предполагала, что так легко приспособится к его желаниям. Правильно все-таки решила не жить с ним общим домом, выгородить себе пространство для самостоятельного, отдельного существования. Именно из-за этого в том пространстве, где они существуют вдвоем, ее не угнетает его властность. А иначе неизвестно, что у них получилось бы.
– Ты почему сегодня такая? – спросил Длугач, когда его желание было удовлетворено и, отпустив Киру, он лег рядом с нею на мокрую свою подушку.
Не только его подушка была мокрая от пота, но и одеяло, и простыня. Он был очень телесный во всем, и в болезни тоже.
– Так. Вечер неприятный был, – ответила Кира. – Давай-ка я постель поменяю.
Она хотела встать, но он удержал ее за плечо и спросил:
– Почему неприятный?
– Сначала из-за Матильды, – нехотя объяснила Кира. Не любила она вываливать на кого бы то ни было свои заботы. – Это мой рекламный директор.
– И что Матильда?
– Взбеленилась вдруг из-за Кожогина. Ну, знаешь, холдинг «Сиреневый туман»? – Длугач кивнул. – Он перестал платить за рекламу. Я терпела-терпела… А вчера в одном ток-шоу Кожогина увидела. Я его, конечно, и наяву видала, но тут как-то… Смотрю и думаю: какой же он жалкий фигляр, и не то что жалкий, а гнусный какой!
– Кожогин – мутый тип, – согласился Длугач. – Гнойный.
– На всю студию орет, в драку лезет, печеньем шыряется – там на ток-шоу непринужденную обстановку имитировали, чаем поили гостей. Правду говорят, телевизор человека лучше рентгена насквозь просвечивает. И так мне вдруг ясно в голову пришло: а за какие, собственно, заслуги я должна вот этому ничтожеству его бизнес бесплатно рекламировать? Он же наглец абсолютный – за рекламу не платит и еще насчет интервью ко мне подкатывается! В общем, сегодня говорю: с Кожогиным больше никаких контактов. А Матильда мне такую сцену устроила! Нет, я понимаю, он давний клиент, она им дорожит. Но она так взбеленилась, как будто он ее родственник.