– Где твои ключи? – спросил Федор.
Кира опустила руку в карман куртки. Там лежали другие ключи, от квартиры на Трехпрудном. Она отдернула от них руку, словно они были раскалены.
Ключи от собственной квартиры были в сумке. Кира достала их и хотела открыть дверь, но тут руки у нее так ослабели, что она, пожалуй, и в замочную скважину не попала бы. Она протянула ключи Федору. Он открыл дверь, и они вошли в квартиру.
Мама была еще на работе. Она теперь засиживалась у себя в бухгалтерии допоздна. А раньше вечно старалась уйти пораньше. Меняется образ жизни во второй ее половине, и как же унылы, как безрадостны эти перемены!
Кира расстегнула куртку. Федор снял ее с Кириных плеч и повесил в одежный шкаф. И свою куртку повесил тоже. Дверца шкафа сломалась лет двадцать назад, папа был не из тех, кто чинит домашнюю утварь, и с тех пор, чтобы открыть шкаф, надо было сначала плотно прижать его дверцы друг к другу. Когда приходили гости, то этот шкаф в прихожей открывали для них заранее, иначе они безуспешо ломились бы в него и думали бы, что он заперт.
Но Царь-то не гости – он прижал дверные створки друг к другу машинально, не глядя. Смотрел он при этом на Киру.
– Я сейчас, Федь, – виновато сказала она. – Иди в комнату, я сейчас тоже.
Она поскорее пошла в ванную, умылась. Долго глаза промывала: ощущение, что ты видишь все, даже Царя в каком-то странном горестном свете, не очень-то приятно.
Федор сидел на диване в комнате и думал. Странно было это видеть. Не то, конечно, странно, что он думает, а то, что размышления эти для него нехороши; именно так Кире показалось.
– Извини, Федор Ильич, – сказала она еще в дверях. – Ты, наверное, подумал, что я свихнулась.
– Да нет. Подумал, что я свинья большая.
– Почему? – удивилась Кира.
– Да ведь вчера еще прилетел. А к тебе не зашел.
– Ну и что?
Она удивилась было, но тут же поняла, за что он себя укоряет. Письмо свое вспомнила – то, в котором так сумбурно сообщила Царю о гибели Вити. Он ответил сразу, очень кратко, но она была тогда в таком состоянии, что и этих кратких слов не запомнила. А он теперь, наверное, думает, что слишком сухим получился ответ и что он должен был прямо из аэропорта броситься ее утешать.
Он всегда такой был. Ответственный. По отношению ко всем старший. Да он же и правда старше их всех. На целых три года. В детстве это было важно. Кире, Любе и Сашке он казался очень взрослым.
– Я ничего, Царь, – сказала Кира. – Уже прибрала себя к рукам, – добавила она с невеселой усмешкой.
– А что тогда плачешь?
– Так. У него сын остался. У Вити. И этот сын меня возненавидел.
– За что?
– Если бы я знала! Ну, если спокойно подумать, то он, может, и не именно меня ненавидит, а вообще всех.
– Он подросток, что ли?
– Как ты узнал? – удивилась Кира.
Федор улыбнулся.
– Кирка, пора бы и тебе знать, что вообще всех могут ненавидеть только подростки.
– Откуда мне это знать? – вздохнула Кира. – Я-то подростком никого не ненавидела. Да и ты тоже.
– Мы с тобой не самый показательный образчик человечества.
– А жаль, – снова вздохнула она. – Я, Федь, последнее время такие образчики вижу, что выть охота. И, знаешь, самое ужасное, что они-то, образчики эти, ничего странного в себе не замечают. Органичны как кошки.
– Почему как кошки?
– Ты не видел, что ли, как кошка живет? Я, помню, когда маленькая была и к маминой одной подруге приходила – у нее кошка была, – то всегда удивлялась: зачем кошка из комнаты в комнату ходит? – Кира оживилась от того, что нашла точный пример. В детстве ей действительно было интересно разгадать эту загадку. – По спальне походила – в коридор вышла. В столовую зашла – обратно в спальню вернулась. Ничего ведь она в столовой не искала, не осматривала, не обнюхивала даже. Побыла, опять пошла… И так целый день. Ну и они так же, люди эти. Самое осмысленное, что они делают, это еда, сон и испражнение. На это хоть физиологические причины есть. А остальное ведь вообще без всякой причины. И ничего человеческого, Федь! – Кира снова взволновалась, стала ходить по комнате. Федор встал и, потянув за руку, усадил ее на диван. – Никаких у них человеческих мотивов нет, – повторила она. – А они, наверное, считают, что это как раз и есть человеческие мотивы.
– Что – это? – спросил Федор.
– Ни-че-го! – воскликнула Кира. – Ничего им не надо, понимаешь? Я даже не о чем-то особенном говорю, не о музыке, не о книгах… Просто – любить, дружить, доверять, сострадать. Федь, я даже не представляла, что людей, которым все это нужно, так мало!
– Не так уж и мало, – возразил он.
– Мало, очень мало, – повторила Кира. – Просто мы с тобой жили в такой среде, где их было много. Выгороженное такое было пространство, куда они все как раз и собрались. А там, за оградой… Там все другое!
– Ты имеешь в виду, что из-за денег глотку друг другу рвут? Это слишком расхожее впечатление, Кира.
– Да нет, Федь, нет! Если бы из-за денег! Это все же хоть какая-то причина. А они вообще… Беспричинные они, вот какие. Мозги у них набекрень, что ли? Не понимаю! Все они себе позволяют, никаких запретов нет. Можно сына родного бросить, если материнский инстинкт отсутствует. Ну нет инстинкта, может, никогда и не было, а может, вместе с его младенчеством закончился, ничего не поделаешь! Кошка ведь не всю жизнь котят облизывает, месяца три – и узнавать их даже перестает. Ну, и они так: полизали и бросили, раз инстинкта нет. Не будет же она, например, еду в себя пихать, если не голодная. А если голодная, так наоборот, на поминках у сына родного жрать сядет в три горла. И скажи ей, что это дикая жуть, посмотрит как на слабоумную, не поймет даже, о чем речь.
– Кира, успокойся. – Федор взял ее за руку, даже сжал слегка. – Все это посторонние тебе люди. Или нет?
– Получается, нет, – уныло проговорила она.
– Ты уверена?
– Я не знаю, Федь. Именно что этого я не знаю.
– Кирка, – рассердился он, – я не умею решать задачи без точных вводных.
– Да не надо тебе решать… – начала было она.
– Надо или не надо, но мы с тобой уже полчаса обсуждаем какие-то важные обстоятельства твоей жизни. Хотелось бы наконец услышать, в чем все-таки дело. Пока я могу только строить приблизительные предположения.
Он всегда все раскладывал по полочкам. У него с детства было математическое мышление, он даже учился не в Кириной двадцатой, а в спецшколе для особо одаренных математиков. И все равно, уже тогда все знали, что математические способности – не главное в нем.
Федор Ильич был человеком, который принимает решения, вот что было в нем главное. Своих решений он никогда никому не навязывал, но все сами подчинялись ему с охотой. Эта его способность была такой же данностью, как Сашкин талант, или Любина практичность, или Кирин ум.
Еще когда он пошел в первый класс, тетя Нора сказала, что Феденька будет крупным руководителем, и никто не стал с ней спорить. А кем же еще ему быть, и кому же быть крупным руководителем, если не ему?
Когда он выбрал в МГУ математический факультет – вроде бы вполне логично, – все этому удивились. Было не очень понятно, чем может руководить математик, а по мужской линии все в семье Кузнецовых чем-нибудь руководили. Его отец был главным врачом Боткинской больницы, а прапрадед даже экономическим министром при последнем царе, или не министром, но кем-то вроде.
Должность прапрадеда в соединении с личными качествами Феди Кузнецова и породила прозвище Царь. И Федором Ильичом его называли тоже из-за особенных личных качеств. Вот этих самых, благодаря которым именно он принимал окончательное решение в любых обстоятельствах, к которым каким бы то ни было образом оказывался причастен.
Конечно, времена, когда Царь мог быть причастен к Кириным жизненным обстоятельствам, давным-давно прошли. Но так велика была сила ее детской привычки, что она послушно ответила на его вопрос.
– У того человека, о котором я тебе писала, остался сын, – сказала Кира. – Двенадцать лет.
– Это у его матери инстинкт отсутствует?
– Ага.
– Кроме инстинкта, есть еще закон.
– По закону она ему не мать.
– То есть?
Кира пересказала все, что какой-нибудь час назад услышала от Ольги Длугач. То есть от Ольги Мустонен. Федор слушал спокойно, во всяком случае, Кире так казалось. Она хорошо знала разные выражения его лица и заметила бы, если бы искра негодования или хоть недоумения мелькнула в его глазах.
– Ты как будто и не удивляешься, – сказала она.
– Не удивляюсь. Думаешь, тоже на кошку стал похож? – усмехнулся он.
– Дурак ты, Федька.
– Если ты таких людей узнала, то ведь и я мог, как считаешь?
– В Америке ты их узнал, что ли? – Кира недоверчиво покачала головой. – Там такие, по-моему, не водятся.
Она, конечно, была в Америке пятнадцать лет назад, но не предполагала, чтобы за эти годы страна слишком разительно переменилась по части человечности. Уж что-что, а быть бездушным в Америке, ей показалось, считается просто неприличным. Или она тогда чего-то не заметила, не осознала по малолетству?
Вместо ответа Федор спросил:
– Значит, ты хочешь взвалить воспитание этого ребенка на себя. Я правильно понял?
– Хочу!.. – хмыкнула Кира. – Да в том-то и дело, что нисколько я этого не хочу. Я детей вообще не понимаю, и что с ними делать, не понимаю, и всю жизнь их стороной обхожу.
Это была чистая правда. Когда началась ее связь с Длугачем, мелькнула у нее мысль, вполне здравая, что, наверное, надо родить, ведь четвертый десяток пошел, скоро поздно будет. Но представив себе это не отвлеченно, а явственно, Кира сразу же эту мысль из своей головы изгнала. Именно по той причине, которую и назвала сейчас: детей она не понимала, боялась и существование их на белом свете никак с собой не связывала.
– Инстинкта у тебя, значит, нет?
Царь улыбнулся. У него было такое лицо, которое даже злость, наверное, не сделала бы отталкивающим. Федька всегда считался красавцем, и всегда в него были влюблены все девчонки, кроме разве что Киры и Сашки. Кира не была влюблена потому, что не понимала, как можно влюбиться в человека, с которым ты практически спал в одной коляске. А Сашка заявляла, что такие правильные мужчины, как Федор Ильич, совершенно не в ее вкусе, и даже его внешность Финиста Ясна Сокола с билибинских иллюстраций ее не впечатляет.
Вот Сашка-то ему как раз и нравилась, кажется. Ей-то сугубая правильность никогда не грозила, а такие женщины нравятся всем мужчинам.
В общем, улыбка освещала его лицо особенным образом. Даже такая, как сейчас, короткая и не очень-то веселая. К тому же на Киру Федькина улыбка всегда действовала ободряюще, точно так подействовала и сейчас.
Она улыбнулась в ответ и сказала:
– Да, Царь, ни инстинкта у меня нет, ни закона на меня нет.
– Но ты любила этого человека и потому не можешь бросить его ребенка в беспомощном положении.
Он не спросил это, а просто отметил как данность. Кира кивнула. По сути правильно, а подробности ее отношений с Длугачем – зачем Федьке их знать? Она и сама их не очень-то понимает.
– Я и бросить его не могу, и быть с ним не могу тоже, вот в чем дело, – сказала она. – Если б ты этого Тихона видел! Мамаша его сказала, что он девиантный. Она, конечно, сволочь, но, похоже, так оно и есть.
– Кира, так не бывает.
– Чего не бывает? Девиантных подростков?
– Что и бросить его не можешь, и с ним не можешь быть. Степень неприемлемости этих двух вариантов поведения для тебя все-таки разная. Значит, реши, в каком случае неприемлемость выше.
«Вот про это Сашка и говорила, – сердито подумала Кира. – С ума сойдешь от такой правильности! Если даже для меня чересчур…»
Да, даже для ее рационального ума это было как-то слишком. Разве в подобных делах можно что-то решить вот так, по нехитрой схеме?
Но Царь, видимо, считал, что можно и нужно.
– Ты решишь и сразу почувствуешь радость, – сказал он.
– Ой, Федька, ты прямо как моя тренерша по фитнесу! – воскликнула Кира. – Она тоже говорила, что вот позанимаюсь я подольше, привыкну и начну чувствовать мышечную радость.
– Начала? – с интересом спросил он.
– Счас! Я на этот фитнес уже второй год хожу, и все как на каторгу.
– Но ходишь же.
– Только усилием воли.
– Значит, и с мальчишкой этим будешь прикладывать волю.
– Ты, я смотрю, уже решил, что я должна делать? – фыркнула Кира.
– Я предлагаю тебе тот вариант поведения, который мне кажется более для тебя приемлемым, – спокойно ответил он. – Если ты с этим не согласна…
– Я с этим согласна, Федь. – Кира расстроенно шмыгнула носом. – Что я, сама не понимаю? Только очень мне это будет тяжело, – жалобно добавила она.
– Возможно, насчет его девиантности ты преувеличиваешь, – заметил Федор. – Ее степень тоже еще оценить надо.
– Да, придется его к психологу вести, – вздохнула Кира. – Если он со мной куда-то пойдет, конечно.
– Могу я сводить, – предложил Федор. – Если найду это необходимым.
– А ты, что ли, с ним встречаться собираешься? – удивилась Кира. – Зачем?
– Хорош бы я был советчик, если б на него даже не взглянул.
– Ты, кстати, на сколько приехал? – вспомнила Кира.
Она только теперь сообразила, что не задала Федьке ни единого вопроса о нем самом. Только рыдала на его широкой мужской груди да вываливала на него целый ворох своих неурядиц.
– Насовсем, – ответил он.
– Как?! – ахнула Кира. – Почему?
Вот это новость! Быть такого не может. Ведь они с Варей в Америке отлично устроены. Ну, положим, Варя со своим ландшафтным дизайном и здесь точно так же устроится – будет загородные имения облагораживать. Но Царь-то!..
Окончив Колумбийский университет, он занимался экономическим консультированием. Кира постоянно читала его статьи в очень солидных международных журналах. Статьи были по математическим экономическим моделям. Или по экономическим математическим? Они были такие непростые, эти статьи, что она с трудом продиралась к их смыслу и понимала хорошо если четверть содержания, только Федьке в этом не признавалась: стыдно, она же не дурочка с переулочка, а главный редактор экономической, между прочим, газеты.
И, главное, не он ли написал ей совсем недавно: «Не понимаю, как ты, Кирка, о российской экономике у себя в газете пишешь? Что это такое, по-твоему? По-моему, экономика – это наука, в которой, как во всякой науке, действуют объективные законы. А не указания начальства. Экономика такой огромной страны, как Россия, это сложнейший живой организм. И когда он начинает функционировать только по указаниям начальства, это имеет самые плачевные перспективы, да и вообще должно называться не экономикой, а как-то иначе».
Очень сердитый был пассаж! И справедливый. Как все, впрочем, что Царь когда-либо говорил.
И что в таком случае означает это его «насовсем»?
– Федь, – осторожно спросила она, – тебя что, с работы выгнали?
– Нет. У меня же своя фирма. Кто бы меня выгнал?
– А что тогда случилось?
– Можешь считать, что мне надоело жить в иностранной среде и говорить на иностранном языке.
– А на самом деле?
– Что – на самом деле?
– Ну, ты сказал: можешь считать, что… А на самом деле это не так?
– Кира, – поморщился он, – ты всегда отличалась чрезмерной рациональностью мышления.
Здрасте! Это она, оказывается, чрезмерно рациональная! Кто бы говорил.
– Когда можно будет с этим твоим девиантным познакомиться? – как ни в чем не бывало поинтересовался Федор.
– Не знаю. – Стоило Кире вспомнить про Тихона, как ей стало не до Федькиных упреков. – Он меня сегодня выгнал.
– Как выгнал?
– Да вот так. Сказал: вали отсюда. Или нет, не вали, а валите.
– Все-таки некоторые признаки воспитания имеются, – усмехнулся Федор.
– Не обольщайся. Воспитанием он не обезо-бражен. Нет, ну надо же, чтобы именно мне повезло им заняться! Ей-богу, Федь, вот поставь в рядок сотню женщин и выбери одну, которой это меньше всех подходит, – это буду я. Варя твоя, кстати, не родила еще? – спросила она.
– Беременная.
– Ух ты! Поздравляю.
– Не с чем.
– Да ладно, это глупые суеверия. Родит, куда она денется? А когда?
– Через два месяца.
– В Штатах, конечно?
– Да.
– Ребенка, может, когда-нибудь президентом США выберут, – улыбнулась Кира.
Ей не хотелось думать о Тихоне. Она отодвигала от себя мысли о своем с ним будущем. Оно было неизбежно, как приход зимы, и так же, как о скором приходе зимы, думать о нем было тоскливо.
– На его «валите» обращать внимание не стоит, – сказал Федор.
– Ага, не стоит!
– Точно, точно, – усмехнулся он. – За эпатажным поведением обычно ничего серьезного нет. Артистичность натуры, возможно. Не более того.
– Ну, не знаю, – покачала головой Кира. – Орал он на меня так, что я порадовалась, у него ножа под рукой нет. Глаза так сверкали… – Она и теперь вздрогнула, вспомнив это. – На артистичную натуру это не было похоже.
– С кем он сейчас? – спросил Федор.
– С Норой.
– Кирка, что ж ты, в таком случае твердишь, что это жуткий монстр?
– Да я не…
– Нора не стала бы иметь дело с подонком, – твердо сказал Федор. – Даже с двенадцатилетним.
А ведь правда! Как ей самой не пришла в голову такая очевидная мысль?
Кира повеселела.
– Я думаю, его стоит привезти в Кофельцы, – сказал Федор. – Как я ввалюсь к нему в квартиру с инспекцией? А там само собой получится – зашел сосед за солью.
– Ты позамысловатее что-нибудь придумай, чем соль, – посоветовала Кира. – Тихон недоверчивый, как первобытный человек. Всех в каких-то кознях подозревает.
– Ладно, за хлоридом натрия приду, – кивнул Царь.
Глава 14
Отвезти Тихона в Кофельцы Кира попросила Нору. Сама она даже заговаривать с ним о поездке не стала. Ясно же, что это будет бессмысленный разговор.
Вообще, бессмысленность и безнадежность всей этой затеи сделались для нее очевидны сразу после того, как Федор ушел и она осталась дома одна.