Не двигаясь, он сидел в просмотровом кресле.
— Нечто совсем особенное, не правда ли? — наклонился к нему робот-депозитор.
Теннисон протер глаза руками. До сих пор перед глазами мелькали значки и символы.
— Угу, — кивнул он. — А что это было?
— Сэр, мы сами не знаем.
— Зачем тогда нужно было находить это, давать мне смотреть?
— Может, Ватикан знает, — предположил робот. — В Ватикане много знают. Они умеют понимать такие вещи.
— Ну что ж, искренне надеюсь, — вздохнул Теннисон, поднимаясь с кресла. — На сегодня с меня хватит. Завтра можно зайти?
— Ну конечно, сэр. Заходите завтра. В любое удобное для вас время.
Назавтра он попал в осеннюю страну… Ничего особенного — место как место. На этот раз было такое впечатление, что он свободен и не проник ни в чье сознание — просто сам был там, сам по себе. Вспоминая потом о своем путешествии, он не мог судить со всей ответственностью, действительно ли он где-то побывал, но ощущение реальности пережитого не покидало его. Теннисон мог поклясться, что слышал потрескивание и шорох сухих сучьев и опавшей листвы под ногами, вдыхал терпкий, как вино, запах осенних костров, перезрелых яблок, последних, случайных, задержавшихся на голых ветвях, ощущал прикосновение первых заморозков к жухлой листве. Слышал — или ему казалось, что слышал, хруст желтой стерни под ногами, мягкий стук орешков, падавших на землю, внезапный, далекий посвист крыльев улетавшей на юг стаи невидимых птиц, нежные, свежие трели крошечного ручейка, несущего на своей поверхности тяжкий груз опавших листьев. А еще были цвета — в этом он был просто уверен — золотые монетки листьев орешника, лимонная желтизна осин, красные как кровь сахарные клены, шоколадно-коричневые дубы… Над всем этим царило горько-сладкое ощущение осени, великолепие умирающего года, когда окончены все труды и провозглашено начало времени покоя и отдыха.
Ему было легко и покойно, он с радостью и готовностью погрузился в этот мир. Взбирался на холмы, спускался с них, шел берегом извилистого ручейка, останавливался и любовался багрянцем и золотом осенних лесов, поражался тому, как великолепен контраст желтизны деревьев и синевы небес. Удивительный покой сходил в его сердце. Краткий покой, наступающий в душе в самом конце жаркого лета, порядок и равновесие, царящие в ней, покуда ее не скуют холода близкой зимы. Время отдохновения, размышлений, залечивания старых ран и забывания о них и о тех превратностях судьбы, которые нанесли душе эти раны…
Потом, вспоминая об осенней стране, он сказал себе, что это — его собственный Рай. Не высоченные сверкающие башни, не величественная широкая лестница, не пение торжественных фанфар — не то, что привиделось Мэри, но это был настоящий Рай — спокойный, мирный осенний день, клонившийся к вечеру, опустившийся на землю, уставшую от изнурительного зноя лета, от долгого пути по пыльным дорогам.
Погруженный в собственные впечатления, он ушел в тот день из депозитория, обменявшись лишь самыми формальными фразами с роботом-депозитором. Вернувшись к себе, он попытался мысленно вернуться в осеннюю страну, но, увы, добился только того, что ощутил всю эфемерность, призрачность ее существования… В этот вечер он сказал Джилл:
— Знаешь, у меня такое чувство, будто я ненадолго вернулся на свою родную планету, в свое детство и раннюю юность. Моя родная планета похожа на Землю. Я сам об этом судить не могу, поскольку на Земле никогда не бывал, но мне всегда говорили, что она потрясающе похожа на Землю. Ее в свое время заселили выходцы из Англии, и называлась она Педдингтон — ее назвали в честь города, если «тон» — это «town», что означает «город». Похоже, так оно и есть. Обитатели Педдингтона никогда и не задумывались, что тут что-то не так. У англичан туго с чувством юмора. Там много говорили о Древней Земле, о той Земле, на которой была Англия, хотя позднее мне стало казаться, что это скорее была Северная Америка, а не Англия. В детстве меня страшно интересовала Англия — я кучу книжек прочел и по истории, и легенд всяких и преданий. В нашей городской библиотеке целый отдел был…
— Кстати, о книгах, — прервала его Джилл. — Давно хотела сказать тебе, да все как-то из головы вылетает. В библиотеке Ватикана полным-полно книг — земных книг, которые сюда привезли прямо оттуда. Настоящие книги, не магнитофонные записи, не дискеты. Обложки, листы — все честь по чести. Думаю, можно договориться, чтобы ты мог прийти и почитать там все, что тебе будет интересно.
— Да, пожалуй стоит как-нибудь выбрать денек — прийти, покопаться в книжках, — согласился Теннисон. — Так вот, я тебе про Педдингтон начал рассказывать. Очень похоже на Землю. Люди там все говорили, до чего же им повезло, что они нашли такую похожую планету. «Обитаемых планет много, — говорили они, — но далеко не все они похожи на Землю». А там, на Педдингтоне, многие деревья и растения были именно такие, какие росли на Древней Земле. И времена года там такие же. Там было такое потрясающее время — бабье лето… Деревья расцвечены всеми оттенками красок, дали подернуты дымкой… Я почти забыл об этом, а сегодня вот увидел это снова. Или мне показалось. Я вдыхал ароматы осени, жил в ней, слышал ее…
— Ты грустный сегодня, Джейсон. Не думай об этом. Пошли спать.
— Этот математический мир, — сказал Теннисон Экайеру. — Я там ничего не понял. Скажи, Пол, тот Слушатель, что нашел его, возвращался туда?
— И не раз, — ответил Экайер.
— Ну и?..
— Не удалось уловить никакого смысла. То есть — никакого.
— И часто такое случается?
— Нет, что касается математического мира, не часто. Слушатели редко видят одно и то же. Во Вселенной, где что угодно может статистически произойти минимум однажды и максимум однажды, слишком мало шансов для повторов. Это происходит, но не часто. Случаются необъяснимые наблюдения, у которых ни начала, ни конца.
— Что за смысл тогда? Какая из этого выгода?
— Может быть, для Ватикана и есть какая-то выгода.
— Хочешь сказать, что вы все передаете в Ватикан?
— Естественно. Для этого, собственно, все и делается. Для Ватикана. У них есть право просматривать абсолютно все. Они просматривают кристаллы, а потом возвращают нам для хранения. Иногда они отправляются по следам Слушателей, иногда нет. У них для этого есть свои способы.
— Но для того чтобы понять что-то в мире уравнений, кто-то должен отправиться туда лично, реально и посмотреть на все собственными глазами, а не глазами тамошних аборигенов. Я в этом уверен.
— Ну, я могу тебе сказать только одно: у Ватикана есть возможности посещать те места, которые мы обнаруживаем.
— Ты хочешь сказать, что они туда попадают физически?
— Конечно, именно физически. Я думал, ты это уже понял.
— Что ты! Даже не догадывался! Мне этого никто не говорил. Значит, это не всегда подглядывание через замочную скважину?
— Иногда поболее того. Иногда — нет. Иногда приходится довольствоваться подглядыванием.
— А почему же тогда Ватикану не отправиться в Рай и не разузнать там все как следует? Я думаю…
— Наверное, они не могут, потому что не знают, где это. У них нет координат.
— Не понял. А что, Слушатели умеют определять координаты?
— Нет, этого они не умеют. Но для этого есть другие способы. Народ Ватикана в таких делах многого добился. Один из самых примитивных способов — это ориентация по картине звездного неба.
— А на кристалле, где есть запись о Рае, такой картины нет? Не должно быть, если это действительно Рай. Рай не должен иметь ничего общего с такими понятиями, как время и пространство. Ну, а если Ватикан все-таки найдет координаты, они отправятся туда? Пошлют кого-нибудь в Рай?
— Клянусь, не знаю, — ответил Экайер. — Не могу даже догадываться.
«Полный тупик», — подумал Теннисон. Видение Рая было настолько неразрывно связано с философией, тонкостями богословия, элементом чуда, что все власти предержащие должны быть напуганы до смерти. Он вспомнил, что говорила ему Джилл о различиях во взглядах роботов в Ватикане.
— Рай, — сказал Теннисон, — означает вечную жизнь, жизнь после смерти. Можешь мне ответить, нашли ли ваши Слушатели хоть какие-нибудь доказательства того, что такая жизнь существует, хоть бы какие-то признаки жизни после смерти?
— Не знаю, Джейсон. Не уверен. Честное благородное слово, не знаю. Нет возможности…
— Что значит «не уверен»?
— Понимаешь, существует много разных форм жизни. Вселенная просто-таки кишит всевозможными формами жизни — биологической и всякой другой. Среди небиологических форм жизни полным-полно разновидностей…
— Ну да, — кивнул Теннисон, — роботы, к примеру.
— При чем тут роботы, черт возьми? Ну да, извини, конечно, роботы — одна из разновидностей небиологической жизни. Произведенная, искусственная форма небиологической жизни. Но существуют природные формы небиологической жизни, понимаешь? В области созвездия Орион, например, существует пылевое облако. Небольшое скопление пыли и газа. Отсюда его трудно разглядеть даже в самый мощный телескоп. Смешение магнитных полей, газов высокой плотности, мощнейшая ионизация, тяжелые облака космической пыли. И там есть что-то живое. Может, сам газ, сама пыль. А может — и что-то еще. Можно почувствовать ритм жизни, ее пульс, и… оно разговаривает! Нет, разговором это с большой натяжкой можно назвать — «коммуникация» подойдет лучше. Уловить это можно, но понять — увы! Может быть, те формы жизни, которые там обитают, что-то пытаются сказать нам, а может быть, говорят между собой…
— При чем тут роботы, черт возьми? Ну да, извини, конечно, роботы — одна из разновидностей небиологической жизни. Произведенная, искусственная форма небиологической жизни. Но существуют природные формы небиологической жизни, понимаешь? В области созвездия Орион, например, существует пылевое облако. Небольшое скопление пыли и газа. Отсюда его трудно разглядеть даже в самый мощный телескоп. Смешение магнитных полей, газов высокой плотности, мощнейшая ионизация, тяжелые облака космической пыли. И там есть что-то живое. Может, сам газ, сама пыль. А может — и что-то еще. Можно почувствовать ритм жизни, ее пульс, и… оно разговаривает! Нет, разговором это с большой натяжкой можно назвать — «коммуникация» подойдет лучше. Уловить это можно, но понять — увы! Может быть, те формы жизни, которые там обитают, что-то пытаются сказать нам, а может быть, говорят между собой…
— Но какое отношение это имеет к жизни после смерти?
— А я разве сказал, что это имеет отношение к жизни после смерти?
— Да нет, — вздохнул Теннисон, — не говорил как будто.
Иногда Теннисон, прихватив с собой немного еды и бутылочку вина, перебросив через плечо термос с кофе, отправлялся бродить по окрестностям — ходил по узким, извилистым тропкам, взбирался на невысокие холмы. И всегда перед его глазами были горы — синие и лиловые, они возвышались над окрестностями, всегда волшебные, всегда таинственные, изборожденные причудливыми тенями, сползавшими по склонам, сверкающие белизной заснеженных пиков. Долгие часы Теннисон мог сидеть, глядя на горы, устроившись на невысоких пригорках, и никогда не мог наглядеться. Загадка гор, их необъяснимая притягательность оставались нераскрытыми, сколько на них ни смотри.
Он уходил далеко от Ватикана, порой плутал, шел не по той дороге, которой ушел из дому, но в конце концов всегда находил тропинку, которая выводила его домой. Он радостно топал по ней, поднимая башмаками маленькие облачка пыли, спину его грели лучи теплого солнца, а в памяти хранилось величавое спокойствие гор. Проходило несколько дней, и он вновь отправлялся на прогулку, порой менял направление, но горы видели его всюду и следили за ним.
Однажды, после полудня, возвращаясь в Ватикан по одной из нешироких дорог, он услышал позади шум мотора. Оглянувшись, он увидел сильно помятый автомобиль, за рулем которого сидел мужчина. Теннисон был удивлен не на шутку — впервые за время его одиноких вылазок ему кто-то встретился, не говоря уже об автомобиле. Он отступил с дороги в сторону, чтобы пропустить машину, но автомобиль остановился. Водитель поинтересовался:
— Вы такой любитель ходить пешком, что даже не хотите, чтобы вас подвезли немного?
У незнакомца было простое, честное, открытое лицо, умные голубые глаза.
— С удовольствием проедусь, — улыбнулся Теннисон.
— Надо понимать, — сказал мужчина, когда Джейсон уселся рядом, — вы — новый доктор из Ватикана? Теннисон, если не ошибаюсь?
— Верно, — не без удивления ответил Теннисон. — А вы?
— Я Декер. Томас Декер — к вашим услугам, сэр.
— А я тут брожу уже столько дней, — признался Теннисон, — и, представляете, вы — первый, кого я встретил.
— И ничего удивительного. Только со мной вы и могли встретиться. Остальные-то по домам сидят, у каминов греются. Даже неинтересно им выйти да посмотреть, что за порогом делается. Смотрят на горы каждый божий день и только горы видят. А вот вы видите больше, чем просто горы, а, доктор?
— Гораздо больше, — не стал отрицать Теннисон.
— Ну, а как насчет того, чтобы увидеть еще больше? У меня сейчас такое настроение, что я вполне мог бы для вас экскурсию провести.
— Получайте клиента, — улыбнулся Теннисон. — Никаких возражений.
— Ну что ж… Батарея заряжена, хватит на несколько часов. Предлагаю для начала взглянуть на фермы.
— Фермы?
— Ну, конечно, фермы. Что это вы так удивились? Вы же хлеб едите, правда? Мясо, молоко, яйца?
— Ну, естественно.
— И как вы думаете, откуда это все берется, если не с ферм?
— Как-то, признаться, в голову не приходило.
— Эти роботы, они все продумали, — объяснил Декер. — Они должны кормить своих людей, поэтому некоторые из них стали фермерами. Нужно электричество — они построили плотину и поставили электростанцию. Они пользуются и солнечной энергией, но не слишком широко. Однако такая возможность есть, и, если понадобится, — они ее используют, не сомневайтесь. У них есть и ветряк, но он работает редко — нет большой потребности. Раньше он был очень нужен, когда его только построили. Но это было давно, много веков назад. — Прищелкнув языком, он продолжал: — Уж в чем, в чем, а в безделье роботов не упрекнешь. Ну, вот взять хоть лесопилку для примера. Там у них стоит примитивный паровой двигатель — как вы думаете, на чем он работает? На щепках и опилках.
— Полное самообеспечение. Круговорот, — заключил Теннисон.
— А куда деваться. Приходится. Жизнь заставляет. Они ведь предоставлены сами себе. Такой вещи, как импорт, практически не существует, — то есть он есть, но крайне ограничен. Небольшие грузы, которые время от времени доставляет «Странник». Доставка влетает в копеечку. Роботы ввели строжайший режим экономии, потребности ограничены до минимума. Ведь если вам нужно немного, то и денег нужно немного, согласитесь. А денег у роботов мало. То, что они выкачивают из паломников — и есть все их средства. У них существует небольшой отряд лесозаготовителей — эти весь год только тем и занимаются, что собирают сучья и хворост для каминов и очагов, которые тут есть у всех. Постоянная потребность — постоянное обеспечение. Все рассчитано до мелочей. У них есть мельница, чтобы молоть зерно — пшеницу и другие злаки. Не было случая, чтобы хлеба не хватило, еще и запасы делают на случай неурожая. Хотя до сих пор, насколько мне известно, неурожаев тут не было. Все примитивно до чертиков, но все работает, а это — самое важное.
Теперь они ехали по более широкой дороге, чем та, на которой Теннисон повстречал Декера. Дорога пошла под уклон и спустилась в долину, покрытую желтыми полями. Акры поспевающей пшеницы золотым морем колыхались под порывами легкого ветерка.
— Скоро сбор урожая, — сообщил Теннисону Декер. — Даже ватиканская братия оторвется от своих священных обязанностей и выйдет на поля, чтобы собрать урожай. Кардиналы подвернут края лиловых мантий, чтобы не запылились. Монахи прибегут в своих коричневых балахонах — пользы от них только раз в году. Ходят с серпами, жнут вручную, ползают по полю, как муравьи. У них есть машина — сборщик соломы — замечательно работает, все собирает, ничего не остается. Есть паровая косилка, и для нее они заранее запасают дрова.
Между полями пшеницы попадались пастбища, заросшие сочной, зеленой травой, — там паслись коровы, лошади, овцы и козы. В загонах похрюкивали довольные, толстые свиньи. В небольших вольерах озабоченно кудахтали куры.
Декер указал в сторону горизонта.
— А там, — сказал он, — поля кукурузы, чтобы скот кормить. А вот это небольшое поле впереди — там рожь. Я же вам говорю — они все продумали. За холмами — отсюда не видать — у них есть пасека, и там целая куча ульев. А вот где-то тут должен быть… ага, вот, мы как раз подъезжаем — тут сахарный тростник — для тех пирожных, что вы потом будете есть за утренним кофе.
— Совсем как на моей родной планете, — сказал Теннисон. — Я родился на аграрной планете.
Они проезжали огороды, сады — яблони, груши, абрикосы, персики — все деревья клонились под тяжестью плодов.
— А вот вам и вишневый сад, — показал Декер. — Ранние сорта. И все до вишенки собирается.
— Да… — протянул Теннисон. — Потрясающе. Вы правы, у них все продумано.
Декер весело усмехнулся.
— Ну, скажем так: у них было полно времени, чтобы все продумать. Тысяча лет, а может, и побольше того. Но все это им не понадобилось бы, не будь им нужны люди. А люди им были нужны. Не знаю, когда они привезли сюда первых людей. Мне кажется, лет через сто после того, как сами тут обосновались.
…Когда они возвращались, солнце почти село.
— Спасибо вам огромное за экскурсию, — поблагодарил Теннисон. — Честное слово, я себе такого не представлял.
— Ну, а как вам в Ватикане, если не секрет?
— Недурно. Привыкаю помаленьку. То, что видел, пока нравится.
— Знаете что-нибудь про эту болтовню насчет Рая?
— Да так… время от времени кое-что слышу. Пока не могу понять, в чем тут дело. Есть одна женщина, которая думает, будто нашла Рай.
— Так-таки нашла?
— Не знаю, — пожал плечами Теннисон. — Лично я склонен сомневаться.
— Вы правы, — кивнул Декер. — Слухи тут все время гуляют. Не Рай, так что-нибудь другое.
В это мгновение Теннисон заметил вспышку света над правым плечом Декера. Отвел взгляд и снова взглянул на то же место — над плечом Декера сверкало крошечное облачко искристой пыли. Теннисон непроизвольно поднял руку, протер глаза — сияние исчезло.