— Что ты тут, понимаешь, развел? — уткнул он руки в боки посреди улицы. — Пугаешь честной народ…
Но счетовод его не слушал, а тянул руку куда-то за спину, кудахча вообще невразумительно, словно перепуганная наседка.
— Что ты мне пальцем тычешь? — нахмурился председатель, обернулся и успел увидеть лишь длинный серебристый просверк, расколовший пополам синее небо…
Молодой казак, мимоходом полоснув шашкой вооруженного человека, даже не остановился посмотреть, что с ним будет дальше, и умчался по улице вперед, туда, где гремели выстрелы, а Михеич бессильно опустился на колени рядом с ничком лежащим в пыли окровавленным председателем и горько заплакал…
* * *«И чего я так долго колебался, — думал Алексей, склонившись над трофейной картой. — Надо было еще года два назад…»
Успех вылазки превзошел все самые смелые ожидания.
Казачий отряд в три сотни сабель прошел Кирсановку, не встретив никакого сопротивления, и обрушился на летние лагеря Кедровогорского гарнизона, застигнув врасплох никак не ожидавших внезапного удара солдат. Красноармейцы были настолько ошеломлены, что отказывались верить своим глазам. Почти через десять лет после завершения Гражданской войны, вдали от любых границ, из ниоткуда образовались сотни отлично подготовленных, экипированных и вооруженных кавалеристов. Потеряв не более десятка конников, «армия» Коренных захватила тысячи винтовок, два десятка пулеметов, батарею «трехдюймовок» и три броневика, сумев вооружить стекавшихся со всех сторон добровольцев из крестьян и раскулаченных, горящих желанием отомстить советской власти. Слух о взявшихся ниоткуда мстителях на крыльях летел впереди отряда Коренных, превращая три сотни казаков во многие тысячи и заставляя натерпевшихся от советской власти крестьян бросать дела и семьи ради святой мести «краснопузым».
Путь лежал на почти беззащитный и ничего не подозревающий Кедровогорск — первым делом казаки перерезали телефонную линию.
— Как с этими поступим? — Мироненко, повышенный до подъесаула, указал нагайкой на понурые шеренги пленных красноармейцев и сельчан, выстроенные на базарной площади Кирсановки. — В расход?
— Нет, — покачал головой войсковой старшина. — Мы не звери… Отдели большевиков, а оставшихся спроси, не хочет ли кто примкнуть к Добровольческой Армии.
— А с большевиками что?
— Вот их — в расход! — рубанул ребром ладони воздух Коренных, скрипнув зубами.
— Слушаюсь!
Многие партийные пытались затеряться в толпе, прикинуться ничего не понимающими, но желающих указать на них пальцем было более чем достаточно… Несколько десятков совслужащих, нескольких красных офицеров, активистов, комсомольцев отделили от толпы пленных и погнали к лесу, подгоняя пиками и нагайками. Некоторое время спустя оттуда донеслись дикие крики, плач, женский вой… От этих звуков число желающих примкнуть к победителям сразу увеличилось в несколько раз. С линялых красноармейских гимнастерок — большинство солдат было теми же крестьянскими парнями, призванными новой властью на службу, — спарывались петлицы с маловразумительными треугольничками, а плечи украшались запасенными заранее красными суконными погонами с литерами «1СД» — «Первая Сибирская Дивизия». До дивизии, конечно, было еще далеко, но четыре пехотных батальона войско Коренных приобрело.
К вечеру на базарной площади оставалась всего пара сотен человек, отказавшихся изменить присяге. Красноармейцы, в основном бывшие горожане, хмуро поглядывали на окружавших их казаков и, судя по всему, прощались с жизнью.
— Этих тоже в расход? — свежеиспеченный подъесаул, кривясь, отскребал ногтем капельку засохшей крови с рукава.
— Черт с ними, — сплюнул Алексей Кондратьевич, уже удовлетворивший жажду мщения сполна. — Отгони их к лесу. Пусть выроют могилу и похоронят своих по-человечески. Негоже русских людей воронам да собакам на поживу бросать. Пусть и краснозадых…
— А после?
— Каждому по двадцать пять нагаек и пусть проваливают на все четыре стороны.
Вооруженные лопатами бойцы поплелись под конвоем к лесной опушке, куда уже густо слеталось воронье со всей округи, привлеченное давно не виданной поживой…
* * *Гриша Полешков залег за железнодорожной насыпью и переждал, пока поверху проедет кавалерийский разъезд. Ничего не подозревавшие казаки мирно переговаривались между собой, тлели в ночной темноте алые огоньки самокруток.
«Эх, жаль патронов нет, — сжимал в кулаке рубчатую рукоять бесполезного нагана комсомолец. — Хотя бы три штуки — уж тут-то я бы не промахнулся…»
Двадцатилетний парень скрипнул зубами, вспомнив, как с другими бойцами, отказавшимися служить белым, всю ночь напролет рыл обширную яму. А потом, поутру, отупев от непривычной работы, балансируя на грани обморока от вида и запаха крови и развороченной плоти, стаскивал туда тела порубленных озверевшим казачьем мужчин и женщин. Многих, носивших залитую кровью военную форму он знал по недолгой срочной службе, других — гражданских — никогда доселе не видел. Но все они теперь были ему близки, и за всех он поклялся отомстить взявшимся ниоткуда палачам в погонах. Мысль о мести превратилась в горячее, жгучее желание, когда из груды мертвых тел они с Минькой Строговым, дружком по отделению, извлекли зарубленную девушку, наверное, комсомолку, совсем еще девочку с некогда русыми, а теперь слипшимися и почерневшими от крови косами…
От неловкого движения присохшая к рубцам на спине гимнастерка с треском оторвалась от свежей коросты, и паренек до крови закусил зубами запястье, чтобы не вскрикнуть от дикой боли, чувствуя, как по исхлестанной казачьими нагайками спине струится что-то горячее. Самой порки он почти не помнил, потеряв сознание на первом десятке ударов, прожигающих тело раскаленными спицами.
«Ничего… ничего… — беззвучно пробормотал он вслед удаляющемуся разъезду. — Вы мне за все ответите… Все ответите, до последнего…»
Стук копыт стих вдали, и Гриша поднялся на ноги, сунув наган за опояску галифе — ремень отобрали сразу.
Оружие он обнаружил внезапно для себя, когда тащил к могиле своего ротного командира товарища Рыжкова, и в первый момент обрадовался, украдкой спрятав оружие за пазуху: мечта о мести становилась реальностью. Выхватить, когда рядом останутся несколько врагов… То, что барабан остро пахнувшего порохом револьвера пуст, выяснилось позже. Командир отстреливался до последнего патрона.
Но теперь боец Полешков рисковал совершенно осознанно. Целью его ночного путешествия были стреноженные кони, примеченные еще засветло. Выросший в деревне и не раз гонявший с ребятами лошадей в ночное, он умел управляться с упряжью и дал бы фору иному профессиональному наезднику. Увести одного коня из табуна подальше от остальных, вскочить в седло…
Коноводов было всего трое. Трое пожилых мужиков, не годившихся к строевой службе, мирно дремали у костерка, и Гриша вскоре понял причину: порывом ночного ветерка от костра пахнуло таким ядреным запахом самогона, что у непьющего парня заслезились глаза. Оставалось лишь осторожно, стараясь не звякнуть, оттащить в сторону составленные в пирамиду карабины. Клацнув, затвор одного из них мягко пошел назад, обнажив маслянисто блеснувший в отсветах затухающего костра патрон. Это было гораздо лучше нагана с пустым барабаном.
С оружием в руках парень постоял над мирно спящими белогвардейцами (погоны на плечах были видны даже в неверном свете угольев), разрываясь между местью и чувством самосохранения. Его не беспокоило, что все трое годились ему в отцы — среди зарубленных тоже было немало пожилых людей, женщин и почти детей. Если бы вместо кавалерийского карабина в руках была привычная «трехлинейка» с непременным штыком, он не колебался бы ни секунды. Но без холодного оружия бесшумно лишить жизни трех человек было немыслимо. Не душить же их поясным ремнем, в конце концов, или разбивать черепа окованным железом прикладом?
«Главное — конь! — решил мститель, бесшумно пятясь в темноту — это было несложно, поскольку ботинки с обмотками отобрали вместе с ремнем. Но ходить босиком бывшему деревенскому подростку было не привыкать. — А эти — подождут!»
Сложнее всего оказалось освободить выбранного коня — молодого жеребца, ласково ткнувшегося влажным носом в шею человеку в благодарность за поднесенную на ладони хлебную горбушку (в животе не евшего вторые сутки юноши играли полковые оркестры, но контакт с умным животным был важнее утоления голода) — от спутывающей передние ноги веревки. Разрезать ее было нечем, а хитрый узел, рассчитанный на ушлых конокрадов, никак не поддавался.
Наконец парень вскочил на коня. Седла рачительные казаки на ночь поснимали, но Гриша умел ездить и по-цыгански, тем более что снятые с коня путы с успехом заменили уздечку.
Наконец парень вскочил на коня. Седла рачительные казаки на ночь поснимали, но Гриша умел ездить и по-цыгански, тем более что снятые с коня путы с успехом заменили уздечку.
— Пошел, пошел… — тронул он животное, уже окрещенное про себя Орликом, вперед.
И только отъехав шагов на двести, пустил скакуна в галоп…
— Стой! — заполошно раздалось сзади. — Стой, мазурик!
«Черт, кто-то из сторожей проснулся!..»
Заставив Орлика нервно вздрогнуть всем телом, грохнул выстрел, еще один. Но быстрый конь уже уносил всадника в ночь…
4
— Я считаю слухи о регулярных войсках, занявших Кедровогорск и прилегающую к нему местность, досужим вымыслом.
Командующий Сибирским военным округом собрал срочное совещание о положении в районе Кедровогорска сразу после того, как ему доложили о бойце, добравшемся верхом до ближайшей к городу железнодорожной станции. Боец Кедровогорского гарнизона Полешкин был тяжело ранен: пуля пробила правое легкое и вызвала большую кровопотерю. В полубреду парнишка твердил о казаках с погонами на плечах, ворвавшихся в Кирсановку, близ которой стоял летними лагерями гарнизон, о десятках порубленных, о массовом переходе на сторону белогвардейцев его сослуживцев и жителей села. Опровергнуть бред раненого не удалось: все телефоны в Кедровогорске и других населенных пунктах района молчали, а дрезина, отправленная по железной дороге, пропала бесследно.
— Парень ранен, — басил начштаба округа Тимофеев. — Вот и зашли у него шарики за ролики! Откуда белые в тридцатом году? Понимаю, если бы граница была неподалеку. Но тут же сотни верст до ближайшего кордона!
Он почти слово в слово повторял догадки покойного Лагутникова, но, естественно, об этом не подозревал.
Могучий, бритый наголо мужчина с тремя «шпалами» на малиновых петлицах[14] выбрался из-за стола, тяжело припадая на левую ногу, подошел к огромной карте округа и провел указкой линию от китайской границы до кружочка, соответствующего Кедровогорску.
— Как видите, не менее полутора тысяч. А на пути — Чита, Верхнеудинск, Иркутск… Сомневаюсь, чтобы наши товарищи из Забайкалького округа прозевали движение крупного отряда неприятеля.
— А Монголия? — спросил угрюмо кто-то из присутствующих. — До нее гораздо ближе.
— Да, около пятисот километров, — согласился начштаба. — Но откуда в Монголии белые? После Унгерна, расстрелянного в двадцать первом…
— Это ерунда, товарищи, — перебил его бригадный комиссар. — Там тоже немало городов. Что ваши белые лесом крались всю дорогу? Сколько примерно сабель было в этом отряде?
— Боец утверждает, что не менее пяти тысяч.
— Ну, допустим, у страха глаза велики… Хорошо, пусть будет две тысячи, даже тысяча. Вы представляете себе, как можно скрытно провести отряд в тысячу сабель? С обозом, с запасами фуража, с заводными лошадьми… А как же иначе? Иначе они вынуждены были бы пополнять запасы по ходу движения и неминуемо раскрыли бы свой замысел.
— Я считаю, что нужно провести… — начал начштаба, но на столе командующего громко затрезвонил телефон.
— Слушаю! — буркнул тот в трубку, рукой сделав оратору знак подождать. — Да, командующий округом… В чем дело?.. Что?!!..
Командующий прикрыл большой мужицкой ладонью мембрану и обвел присутствующих взглядом:
— Мне только что сообщили, что два часа назад белыми войсками занят Усть-Тарск…
* * *Маленький биплан, медленно плывущий в небе, казался детской игрушкой вроде бумажного змея.
— Глянь, Лексей Кондратьич, — есаул Мироненко задрал голову и приложил ко лбу руку козырьком. — Никак краснозадые припожаловали?
Атаман Коренных даже не стал смотреть: с утра ему нездоровилось — не то съел чего-то, не то просквозило… Откуда ни возьмись, навалилась глухая тоска, тупо заныло сердце.
— Ероплан нешто?
— Что, на Германской не видел, что ли? — огрызнулся атаман, устало опуская веки.
— Интересно…
— Чего тебе интересно? Шарахнет вот сверху чем-нибудь.
— Не шарахнет, — рассмеялся есаул. — Кишка, небось, тонка нас шарахать…
Послышались одиночные выстрелы. Казаки вразнобой, с руки принялись палить по вражескому самолету из карабинов.
— Пусть патроны не жгут без толку, — не открывая глаз, буркнул Алексей. — Дистанция чересчур велика.
— Отставить стрельбу! — привстал в стременах Мироненко.
Для хандры, казалось бы, не было причин: за прошедшие с начала похода две недели Добровольческая Армия, почти не встречая сопротивления, заняла четыре города и без счету деревень, разбухнув до пятнадцати тысяч штыков и сабель. Можно было бы принимать добровольцев и дальше, но оружия и так уже на всех не хватало. Крупных гарнизонов, которые можно было разоружить, не говоря уже об арсеналах, больше не встречалось, поэтому большая часть «пополнения» была вооружена «с бору по сосенке» — охотничьими ружьями, древними однозарядными берданками, а то и просто топорами, вилами и дрекольем. Да и тем, кто был вооружен винтовками, патронов не хватало. Вряд ли набралось бы по паре обойм на человека, поэтому командир прежде всего постарался обеспечить боеприпасами наиболее боеспособную часть армии.
А она как раз таяла, словно снег под весенним солнцем. В захваченных населенных пунктах необходимо было оставлять хотя бы небольшие гарнизоны, а доверить поддержание власти «деревенщине», из которой теперь в основном и состояла армия, было немыслимо. Алексей с тоской предвидел тот миг, когда боевое ядро сократится настолько, что не сможет противостоять красным, соберись те дать серьезный отпор.
Другая проблема казалась серьезнее. Алексей Кондратьевич был полевым офицером, прошедшим хорошую школу Империалистической и Гражданской войн, но, как он сам не раз говорил, «академий не кончал». Он неплохо управлялся с эскадроном, как оказалось — полком, но вот для армии его познаний в стратегии и тактике оказалось маловато. Вообще чрезмерно разбухшее войско испытывало недостаток в командирах всех звеньев: от взводных до полковых. Практически полностью отсутствовали интенданты, совсем не было разведки, оставлял желать лучшего штаб…
Алексею удалось сманить с собой некоторую часть новороссийских офицеров, включая Зебницкого и Деревянко, позднее в освобожденном от красных Кедровогорске и других местах к армии примкнуло несколько десятков бывших колчаковцев, скрывавшихся от советской власти и обрадованных возможностью отомстить за многолетний страх и унижение, но этого было мало. Очень мало. А без грамотного командования Добровольческая Армия ничем не отличалась от крестьянских ватаг прошлого, поднимавших свой бунт, бессмысленный и беспощадный, чтобы бесславно же и погибнуть.
Никого из штаб-офицеров Новой России уговорить примкнуть к отряду так и не удалось. Слишком дорожили вытащенные Крысоловом из большевистского капкана люди спокойной жизнью без висящего над головой дамоклова меча, чтобы променять все это на «преступную авантюру» Коренных. Атаман надеялся их переубедить после первых побед, посылая обратно гонцов, но все еще не получил ответных вестей. А многочисленным «полковникам» и «генералам» из числа добровольцев он не верил: наметанный глаз бывалого строевика сразу отличал правду от вымысла, и несостоявшиеся «кутузовы» и «суворовы» отправлялись командовать взводами, ротами и батареями. То есть туда, где могли принести реальную пользу. А то и просто в строй, рядовыми — от самозванцев на командирских должностях толку было бы чуть, гораздо больше вреда.
Казаки проехали мимо телеграфного столба с обрезанными проводами, на котором висели сразу двое повешенных, темнолицых, босых и раздетых до исподнего, и Алексей отвернулся. Жажда мести за поруганную Родину, за убитых красными родных и близких, сгинувших на чужбине товарищей, копившаяся долгие годы, давно была утолена. Все реже кивал командир в ответ на дежурный вопрос «В расход?», все чаще отправлялись колонны пленных в тыл, а то и просто отпускали их на все четыре стороны… Дракон русского гнева пресытился русской кровью…
— Чего он кружит, зараза? — продолжал наблюдать есаул за выделывающим в небе огромные круги аэропланом красных. — Трещит и трещит…
— Это разведчик, — устало проговорил атаман, потрепав верного Марса по гриве. — Где-то там, — рука с нагайкой махнула в сторону далеких, поросших лесом холмов, — красные. Приказывай, есаул, занимать оборону.
— Стало быть, дождались, — сверкнул улыбкой на запыленном лице Мироненко. — А то, понимаешь, даже не интересно уже…
* * *Егор Столетов шагал седьмым в своей второй цепи, держа винтовку со штыком наперевес.
«Повезло тебе, парень, — похлопал по плечу рядового отделенный Макаркин, старослужащий, успевший повоевать в Гражданскую. — На фланге — самое то. В случае чего и в кусты порскнешь…»