Наталья Алексеевна Суханова Острый серп луны
— Дедушка! — закричала Ина. — Дедушка, не уходи! Она меня убьет!
Но дедушка, закрыв руками уши, бросился бежать. Раза два Ина вывертывалась, но мать настигала ее:
— Ну что? Что… твой дедушка? Спас? Спас? От ненавистной матери?
Когда после Ина орала на своей кровати, она так ненавидела мать, что трудно было дышать, и она решила, что умирает, и зло обрадовалась этому. Теперь мать расстреляют, как сына тети Маши, когда он убил женщину. И суд спросит дедушку, почему он не защитил Ину, а уехал к себе домой. И дед скажет:
— Разрешите, я сяду? — и положит толстую таблетку под язык, а мокрый платок под рубашку на грудь. — Но что я мог сделать?! — заплачет он. — У меня больное сердце! Я не думал, что она убьет Иночку!
— Но ведь она вам кричала? — скажет суд, и дедушка забормочет:
— Я не имел права… я боялся вмешиваться.
Потом он выбросит таблетку из-под языка и платок из-под рубашки, зарыдает и скажет:
— Я тоже хочу умереть! Зачем мне жить, если Иночка умерла!
Дверь отворилась, вошла мать, вся еще в красных пятнах, и села к Ине на кровать.
— Вот видишь, — сказала она, — мне опять пришлось тебя бить. А разве маме приятно бить дочь?
Ина вцепилась пальцами в одеяло.
— Я хочу, чтобы ты была хорошая девочка.
Затылок Ины свело от напряжения, но она не поворачивала головы.
— Ты должна понимать, что мама думает о тебе, а не о себе. — В голосе матери снова слышалось раздражение: — Если ты будешь такая упрямая, тебя никто любить не будет… Тебя будут дразнить в школе «дутый пузырь». Дутый пузырь! Дутый пузырь! — В голосе матери все нарастало раздражение: — Молчишь? Потому что ты упрямая! Маму нужно слушаться, слышишь? Дедушка тебе не защита, запомни это раз и навсегда! Ты что, не слышишь? Твой дедушка трус! Старый трус! Видела, как он задавал стрекача?
Съежившись и зло блестя глазами, Ина плюнула. Мать закричала, вскочила, схватилась за кровать, пытаясь перевернуть ее. С кухни прибежала бабушка, стала оттаскивать мать.
— Ты что, совсем с ума сошла? Отберут у тебя дитя, безумная!
— Пусть только попробуют!
— Дедушка напишет папе! — крикнула Ина. — Папа отстрелит тебе голову. — И все время, пока ее, извивающуюся от злых слез, умывала под краном бабушка: — Я не люблю мамку! Она дура… поганая… гадкая…
— Перестань! — сердилась бабушка. — Если бы ты была хорошая, ты бы мать не выводила из себя. Из-за тебя одной все кругом больные.
— Нет! — снова закричала девочка. — Она дура паршивая! Ее суд убьет!
Так что уже и бабушка разозлилась, отвесила ей затрещину и заперла одну в комнате.
Час девочка выла, разбрасывая игрушки, стягивая и топча покрывало. Никто к ней не входил. Потом бабушка открыла дверь.
— Иди есть, — сказала она, не глядя на Ину.
За столом сидела мать.
Ина села за стол и, глядя на мать, столкнула со стола тарелку. Мать вскочила, надела плащ, убежала из дому.
— Сейчас пойду на все четыре стороны, — сказала громко Ина. — Скажу дедунечке, пусть он отвезет меня на границу, где милый папочка.
Отца Ина не помнила. Он ушел в армию, когда она была совсем маленькая, говорила из каждого слова всего по две буквы. В праздник они смотрели с дедом парад. Мимо проходили солдаты, а дедушка говорил:
— Вот, Иночка, такой и твой папа, мой сын. Скоро уже он вернется, тогда кончатся наши мучения.
Ина видела в городе и других солдат, которые шли обыкновенно по улице. Но отца представляла всегда таким, какими были солдаты на параде: с сильно повернутым суровым лицом, с замедленным громким шагом.
Во дворе не было ни Вовки, ни Лиды, ни Светки, ни Тани. Тузик мотал что-то в глубине двора. Вглядевшись, Ина увидела, что это кукла — может быть, Танькина, а может, Светкина.
«Ну и пусть! — подумала она. — Прибегут: ой-ой-ой, где моя кукла? А ее уже Тузик истрепал».
Нужно бы отогнать Тузика, но Ина повернулась и ушла в дом.
Бабушка на Ину не смотрела и не разговаривала с ней. Никто ее не любил.
Она опять вышла на крыльцо. Тузик хлебал на веранде из миски. Кукла лежала в углу двора лицом вниз — побитая, никому не нужная. Ина подошла, подняла ее, отряхнула. У куклы не было одной руки, а другая болталась на резиночке. Одна половина лица была веселая, другая — размытая, грустная. Кто-то пытался подрисовать ей выцветший глаз, не дорисовал и сделал усы. Ина слюной стерла их.
— Бедное дитя! — сказала она. — Бедное дитятко!
Виляя туловищем, приближался Тузик.
— Пошел прочь! — заругалась Ина. — Скотина бездушная!
Кукла всем тельцем прижалась к Ине.
— Не бойся, крошечка! — прошептала Ина. — Ты будешь моя доченька, моя Мариночка, тебя никто не тронет.
Был уже вечер. Ина сидела на крыльце, укутав куклу в одеяло. Светка подошла поближе, пригляделась и заорала на весь двор:
— Ой, Танькину куклу подобрала! Побирушка-рушка!
— Что ты врешь! Что ты врешь! — закричала Ина. — У меня эта кукла еще два года, мама купила мне!
— Да?! Да?! — закривлялась Светка. — Мама тебе купила! А может, папочка тебе купил? Это Танькина кукла! Она ее выбросила, а ты подобрала! В мусорный ящик лазила! Ха-ха! У тебя микробы будут! Заразная! Заразная!
— Сплетница! Сплетни разводишь! — гордо сказала Ина и зашептала кукле: — Спи, малышечка, спи, крохотка!
Ине было беспокойно, она бы, может, лучше ушла домой, но Светка подошла слишком близко, и, бросив куклу, Ина подскочила и толкнула Светку, и еще толкнула, и уже готова была удрать, как вылетела Светкина мать:
— Да что это за ужас такой? Всех детей колотит, хулиганка эдакая! Будешь?! Будешь еще?!
— А ну, убери руки! — закричала из окна Инина мать. — Ты родила ее, чтобы бить? Родила? Свою девчонку колоти, а мою не трогай! Жить она вам не дает! Поперек горла встала!
— Так и знай: еще раз мою Светку тронет — я ей уши оборву!
— Руки коротки!
— Чего она сделала? — выскочила на крыльцо бабушка. — Чего она вам всем мешает? Чего она вам покоя не дает? Она к тебе, Светка, касалась? Она тебя затрагивала?
— У нее Танькина кукла!
— Какая еще Танькина? Какая еще Танькина? — завопила Ина.
— …Когда не так, можете нам сказать, а руки распускать на ребенка…
— …Всех детей во дворе колотит!..
— Танькина кукла!..
— …Сплетница-газетница!
— …В милицию заявлю! А ты — марш домой!..
— …Хулиганка!
— Вы — хорошие!
…Втолкнутая матерью в комнату, Ина живо к ней обернулась.
— Всегда ко мне лезет! — с бойкой плаксивостью затараторила она.
Но у матери были с ней свои счеты:
— У тебя что, мало игрушек? Чего ты всякую пакость подбираешь? Что это за ребенок такой — ни минуты покоя! Выброси эту пакость сейчас же!
— Отдай! — завопила в неистовстве Ина.
— Раскричались на радость соседям! — закивала бабушка.
— Отдай! Отдай! Отдай! — бежала Ина за матерью.
— Ну что ты опять с ума сходишь? — сказала матери бабушка. — Завтра она забудет про эту куклу. Чего тебя черти ломают? Себя не жалеете — дайте хоть мне покой!
Целый день Ина возилась с куклой. Она не пошла на улицу, боясь, как бы Маринку не отобрала Танька.
Ина таскала куклу с места на место. То волосы ей расчешет и ленточку вплетет, то платье постирает.
На этот раз играла Ина шепотом — чтобы никто не сказал, что от нее голова болит. Шепотом они поиграли с куклой в Золушку. Чистили игрушечную посуду до блеска и песком, и зубным порошком. Потом садились в уголочке петь песенку:
Прилетала волшебница, делала Золушке — Маринке длинное платье с серебряными звездочками из фольги и подводила ей черным карандашом уголки глаз. Потом Золушка-Маринка шла по каменным плитам через королевский сад. На деревьях листьев не было — одни цветы «Серебристый ландыш» («Не хватай мамины духи! Куда цветы на пол поставила?»). Между цветами-деревьями висели прекрасные фонарики из маминых бус — и вот на крыльце дворца стоял сам принц и улыбался, и приглашал во дворец на танцы. Танцы были разные, и вальс, и чарльстон, и «летка-енка». И Золушка-Маринка, как в «летке-енке», махнула ножкой — так туфелька и пролетела через весь дворец, и принц побежал и быстренько подобрал туфельку, но уже было двенадцать часов, и Золушка-Маринка спешила по длинным королевским лестницам…
Потом Ина уложила Маринку спать:
— Нужно спать! Хорошие девочки должны спать! Ах ты, моя глупышка! Ну куда же я из дому уйду! Ты спи, а я пока обед приготовлю!
То-то бедная доченька, по которой столько дней плакала Ина и разыскала наконец по газетам, то-то родненькая доченька спала наконец в своей мягкой постельке рядом с ней, милой родной мамочкой!
…На бульваре облетали листья. Ина, Светка и Таня прыгали и ловили их.
По аллее шел длинный старый человек.
— Дядя! — крикнула Ина. — А что это, дождь, да?
— Нет, это листики падают, — рассеянно ответил старик, и только когда девочки расхохотались, усмехнулся и он: — Пошутили, да? Обманули дядьку?
Он сел на скамейку и смотрел смеющимися глазами на девочек.
— Дядя, что это, снег?
— Нет, это проходные билетики.
— В кино, да?
— А у меня три билетика — я буду три картины смотреть!
— А у меня пять!
— А у меня тоже… пять!
— Э, нет, — сказал дядя, — в это кино пускают только по самым красивым билетикам!
— У меня красивый!
— А у меня получше еще!
— А мой листик наполовину летний, наполовину зимний! — крикнула Ина, и старик посмотрел на нее ласково, потому что она хорошо сказала, и лист у нее был очень красивый: большой, и желтый, и зеленый.
Но тут же верх взяла Светка. Она подобрала такой лист, что старик даже головой повертел:
— Ай да лист! С таким листиком уже не только в кино — в волшебную страну попасть можно! Вот если бы кусочек коры, мы бы сделали волшебный корабль.
И Танька сразу же притащила кору — кто бы подумал, что она может так быстро сообразить. Всегда такая размазня, а тут…
Старик внимательно осмотрел кусок коры, несколько раз провел по ней пальцем, потом достал складной ножик, открыл лезвие, примерился и вырезал корабль, потом открыл лезвие поменьше и поскреб кору изнутри, там, где она была цветом, как мамины праздничные чулки. Затем освободил из ножика маленькое шило и провертел дырку. Оглядев сделанное, старик послал девочек искать прутики и палочки. И опять выбрал не Инин прутик, а Светкин. А Ине бы очень нужно было, чтобы ее прутик понравился старику, потому что, пока она смотрела, как ловко он орудует ножиком, ей пришла в голову одна мысль.
— А вы кто? Может, вы инженер? — спросила она.
— Нет, детка, не инженер.
Он обстругал прутик, продел его в лист — и это оказался парус.
— Ну вот, готово! Что же мы возьмем на корабль?
— Чемоданы, — позаботилась Танька.
— Ежика! — придумала Светка, и старик одобрительно взглянул на нее. Сколько уже раз он смотрел так на Светку, и Ина буркнула:
— Твой еж колючий и съест лист.
Старик покачал головой:
— Это корабль волшебный.
— Это же волшебный корабль! — подхватила Светка и посмотрела презрительно.
Стали придумывать дальше, что возьмут, и Светка совсем перезабила корабль всякой дрянью, а Танька одно зудела: «Чемоданы взять… посуду… еще пальто…» Словно это не был волшебный корабль, на котором есть и посуда, и все. Ина могла бы придумать гораздо лучше, но с этими выскочками разве интересно играть? Да и дело у нее было серьезное — не до сказок. Но тоже, где тут поговоришь, когда галдят. И от беспокойства, заботы и ущемленного самолюбия она вдруг сказала с нажимом:
— А на моем острове (потому что волшебные корабли уже пристали к островам, и каждый должен был придумать, что будет на его острове), на моем как раз же никто не будет отдирать кору с деревьев и протыкать листья.
Похоже было, что старик смутился или загрустил.
Он посмотрел внимательно на Ину, даже положил ей руку на голову, вздохнул и, отряхнув с колен крошки от коры, поднялся.
— Возьмите-ка этот кораблик, девчушки, — сказал он, и Светка сразу схватила, хотя и Танька протянула руку.
Танька уже пыхтела, уже готова была поругаться со Светкой, чей корабль, но Светка крикнула:
— Спасибо, дядечка! — и посмотрела с превосходством на Таньку: мол, видишь, кому дядечка подарил? Ина стояла, опустив глаза, но видела, что старик уходит, и, когда он был уже далеко, решилась и побежала за ним.
Светка с Танькой враз остановились и уставились вслед.
— Ты что, малышка? — спросил старик.
— А я с вами погуляю, — улыбаясь как можно приветливее, сказала Ина и, обернувшись, скорчила рожу Светке с Танькой, на всякий случай, чтобы они не вздумали увязаться.
И эти сразу обиделись и ушли. Теперь можно было и о деле поговорить.
— У меня папа тоже всякие штучки умеет делать, — начала она издалека. — Только мой папа сейчас в армии. А вы все умеете делать?
— Всего никто не умеет.
— Вы можете кукольную руку сделать?
— Это надо посмотреть. А куда же рука-то делась? Любимая кукла?
— Ага. Только вы этим, что с вами играли, не говорите, хорошо?
— А что они, смеются над твоей куклой?
— Они вообще…
— Это нехорошо. Над несчастьями нехорошо смеяться.
— Выкидывать тоже нехорошо.
— А ты разве хочешь выкинуть?
— Я не хочу выкидывать.
— И правильно. Лучше мы ее починим. Если сумеем.
— Да конечно, сумеете, — подбодрила его Ина.
— Вон в том доме я живу, — показал старик на двухэтажный дом. — Может, зайдешь ко мне в гости?
— Я не знаю. Когда-нибудь спрошу у мамы с бабушкой и зайду, — сказала рассудительно Ина, не отставая, однако, от нового знакомого ни на шаг.
Они уже вошли в дом и поднимались по лестнице, и старик спросил:
— А тебя ругать не будут?
Ина пожала плечами и перевела разговор на другое:
— Мы тоже раньше на втором этаже жили…
В комнате у старика было тесно от мебели, и он ходил между ней как-то несмело, словно мебель была не его. Ина даже засомневалась, сможет ли он починить куклу, но на полочке увидела кораблики с парусами, с пушками; старик сказал, что сам их сделал, и Ина успокоилась.
— А у моего дедушки тоже такое пианино, — похвасталась она, оглядывая комнату. — Мой дедушка — учитель по музыке. Это он сказал назвать меня Инессой. Только так меня будут звать, когда я вырасту взрослая. А это с кого портрет? У меня тоже очень красивая мама.
— Все мамы красивые.
— У меня мама такая красивая, что как артистка.
Туфли Ина сняла еще у порога. А теперь села на диван так, как учила ее сидеть в гостях мама — не ерзая и не болтая ногами.
— Вот мы сейчас перекусим немного!
— Спасибо, я не хочу! — ответила Ина и осталась собой довольна, и немного испугалась, как бы ее ответ не приняли всерьез.
— О, ты не знаешь, что у меня есть! Ты ела когда-нибудь варенье из лепестков роз?
— У нас бабушка умеет варить варенье из арбузных корок.
— Это хорошее варенье. Я тоже умею. А теперь, ну-ка, быстро мой руки и — к столу!
Они пили чай, и Ина прикидывала, рассказать или нет девчонкам о чаепитии, варенье из лепестков роз и прочем: как бы они тогда тоже не напросились в гости.
— А вы один живете? — спросила она, чтобы все время был интересный разговор.
— Да, после того, как умерла моя жена.
— А у нас одного дедушку на войне убили, а другой бабушки не было.
— Что-то я не совсем тебя понял, но это не важно.
— А что же вы делаете, когда один сидите?
— Книги читаю.
— А, — сказала сочувственно Ина, — конечно, что же еще делать, не в прятки же играть.
Старик рассмеялся:
— Забавная ты девчушка!
— Со мной не заскучаешь, так и бабушка говорит.
Потом старик немного показал ей кораблики: как они ходят и что как называется.
— Убрать паруса! — тихонечко нараспев кричал старик. — Руби мачту!
Ей уже давно пора было домой, но в комнате еще столько оставалось неосмотренного, да и жалко было старика, который как останется один, так вздохнет и сядет читать книги.
Прощаясь, Ина благонравно вздохнула:
— Ой, дома меня, наверное, заждались. Еще волноваться будут. Вы не скучайте — я скоро приду.
— Ты где была? — спросила мать, захлопнув за ней дверь.
— Она с дядькой-стариком ходила! — кричала на веранде Светка. — Он не хотел ее брать, а она…
— Ты где была?
— Мы собирали листики, а Светка все выхвалялась…
— Ну?
— Дедунечка старенький — я ему помогла.
— Тебе разрешают с чужими людьми алалакать? А? Почему Светка не шляндает? Почему Танька не шляндает? В кого ты уродилась?
— Старикам же помогать надо.
— Ты слышишь, баба, старикам помогать надо! Она помогает тебе? Я вот ей помогу! Я — помогу!
— Он мне куклу обещал починить! — с обидой выкрикнула Ина. — Он кораблики мне показывал!
— Ко-раб-лики? Ты что же, в дом к нему ходила? Он тебя звал еще?
— Звал.
— Угощал? Конфетками кормил?
Тон матери не понравился Ине.
— Ничего не угощал!
— Угощал, я вижу. В глаза смотри, дрянь такая! По головке гладил?
— Ничего он меня не гладил!
— Сколько же ты у него сидела? А? Что вы делали? Что вы делали, говори!
— Да не сидела, не сидела я у него! — пугаясь, крикнула Ина.
— Баба, ты слышишь? Отвезем мы ее в больницу, помяни мое слово! Узнаю, что ты еще раз к старику ходила, запорю, так и знай! Я тебя лучше до смерти запорю, чем ты под забором будешь валяться! Не пускай ее, баба, гулять! Пусть дома сидит, если гулять по-хорошему не умеет! Чего ревешь?! Я тебя трогаю?! Чего нюни распустила? Тогда заплачешь — да поздно будет! Замолчи! Замолчи, я сказала! З-замолчи!!