Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский 24 стр.

Живший в ее хате на постое ефрейтор, припадавший на одну ногу (должно быть, из нестроевиков), при приближении наших принялся торопливо швырять в кузов автомашины все, что только попадалось ему на глаза: подушки с постели, драный дедов кожух, старые ходики со стены, два оцинкованных ведра из сеней, а заодно и коромысло прихватил, просяной веник из угла стащил и даже пеньковую бельевую веревку с гвоздя сдернул. Хозяйка попросила оставить хотя бы одно из ведер, но постоялец не отвечал, возясь вместе с шофером у машины. Женщина тогда начала плакать и ругаться, а он ей: «Молчать, матка! Мы тебя защищайт от русский большевьик!» Хорошо, что она сообразила закопать в сарае потихоньку кой-какую одежду получше и новое постельное белье. Кто из односельчан не успел этого сделать – у тех позабирали злыдни все. А шофера с грузовика прямо перед хатой снарядом убило (есть же правда на свете!), так тот хромой черт (чтоб ему повылазило!) вскочил в кабину и погнал во весь дух. Наблюдательная женщина подметила, что у немцев многие умеют хорошо водить автомобиль.

Всего один раз в дороге подвезла нас километров на семнадцать – двадцать попутная машина. Но как бы там ни было, а в отдел АБТ и МВ (автобронетанковых и механизированных войск) штаба армии мы явились в положенный срок. Штаб размещался в нескольких домиках на окраине Кременчуга. Разыскав нужный нам отдел, мы сдали пакет с бумагами дежурному офицеру. Ждать долго не пришлось. Чистенький, отутюженный старший лейтенант приоткрыл дверь и пригласил нас войти. Стесняясь своих измятых солдатских шинелей и потертых пилоток, мы втиснулись в небольшую комнату. За единственным столом сидел коренастый человек в черной хромовой кожанке. Это полковник Супьян. По очереди докладываем о прибытии.

– Вольно!

Смуглое лицо кавказца подвижно и в то же время спокойно. Оно кажется немного сердитым из-за густых черных бровей, почти сошедшихся над переносицей. И как-то не вписываются в него черносливовые, как будто грустные глаза.

Вскрыв пакет с нашими личными делами, полковник несколько минут просматривает бумаги, молча сердясь (об этом говорило выражение его лица, и мы, честно сказать, сначала струхнули, принимая негодование армейского начальства на свой счет), а затем разражается вдруг руганью по адресу безголовых начальников, которые разбрасываются кадрами, имеющими хотя бы небольшой боевой опыт. Конечно, боевой опыт – дело наживное, но за него дорого платить приходится – кровью. К большому удовольствию нашего трио изгнанников, полковник в сердцах обозвал толстого Щербатюка дураком, тут же спохватился и громко крикнул делопроизводителя, размашисто написал что-то на листке, засунул все наши документы назад в пакет, приказал заклеить и опечатать его. А также побыстрее оформить нам обратную командировку.

– Ну, – сказал начальник отдела кадров, поднимаясь, – все. Можете идти, товарищи офицеры. Счастливого пути!

Мы поблагодарили его, откозыряли и вышли на солнечную улицу, радуясь такому обороту дела. Все-таки чертовски приятно воротиться к своему, как говорится, двору! Через полчаса мы уже двигались обратно с легкой душой. И дорога не казалась такой утомительной и унылой, и попутные автомашины подвозили почему-то чаще.

Утром вернулись в полк, оформились, но обида в душе не растаяла до конца. Ладно, пусть у Щербатюка будто бы образовался излишек водителей. Но почему именно нас, и главное, ничего не объяснив, решено было выпроводить? Что ни говори, а наш брат водитель – просто рядовой, только с офицерскими погонами.

Покончив с официальной частью, направляю свои стопы к той хате, где перед уходом жил вместе с Митей Клепининым, Славой Прокудиным и сержантом Мишей Трякиным. Позже к нашей компании присоединится и Владимир Скоморохов, когда последние (снова четыре) наши самоходки («береговая артиллерия») будут переданы в другую часть.

Хозяина, Тихона Ивановича Моцака, дома не оказалось: он мобилизован как искусный плотник на строительство больших переправ через Днепр где-то под Киевом.

Из газеты, оставленной ребятами на столе, вычитываю, что левый берег Днепра, пока мы прогуливались в Кременчуг, полностью очищен от фашистской мрази, что остатки немецких армий с треском вышвырнуты с Кавказа. Теперь завоеватели окопались в Крыму и за Днепром и спешно продолжают совершенствовать оборону, надеясь отсидеться за своими «валами» и «линиями» до лучших времен. Как бы не так!

У нас в Руденьковке целое событие: на главном перекрестке села установлен регулировочный пост. Девушек поселили в нашей хате. Она состоит из одной комнаты, но зато в ней добротный деревянный пол, сработанный хозяином-плотником. На земляном полу в октябре не разоспишься. На ночь мы укладываемся между столом и широкой кроватью, на которой из-за постояльцев умещается вся семья Тихона Ивановича, а девчата спят у противоположной стены. Постелью нам служит солома. Хозяйка утром ею топит печь, а вечером регулярно выдает свежую.

За эти дни подружился с Василем Поповичем, тоже механиком-водителем. Его нельзя не уважать: хороший парень!

Нам объявили приказ о переименовании нашего Степного фронта во 2-й Украинский. Командующий фронтом по-прежнему Конев, который произведен уже в генералы армии.

Неугомонный Трякин разведал место расположения медсанбата. В доме у Моцаков очень кстати отыскался старый патефон и несколько пластинок, шипевших ужасно, но это никак не могло помешать танцам, которые по вечерам шли полным ходом. Под прикрытием темноты стайкой являются медсанбатовские девчата из соседнего села. На лавках вдоль стен с независимым видом располагаются хозяйки вечера – регулировщицы. Это бойкие и острые на язычок девчонки, не считая медлительной, тихой Нилы. С подобающей ее должности серьезностью всегда держится старшая поста, сержант. Однажды, перед началом танцев, когда гостей еще почти не было, Мишка Трякин, паясничая, завертелся посреди хаты, наскакивая на регулировщиц и неся всякую чушь. Усталая старшая, только что сменившаяся с поста, насмешливо посматривала на разошедшегося кавалера. И когда он, уверенный в своей неотразимости, приблизился к девушке, собираясь выкинуть очередное коленце, она негромко не то пропела, не то проговорила что-то вроде частушки:

Девчата захихикали, прикрывая ладошками рты, а мы откровенно загрохотали. Готовое сорваться в ответ слово замерло на широко разинутых устах короля танцев. Он монументально застыл в неловкой позе посреди хаты, медленно осваивая выдачу, а затем вылетел на улицу – покурить. «Поле боя» так и осталось за старшой.

Не умея танцевать, обычно «дежурю» у патефона: кручу заводную рукоятку, меняю пластинки и объявляю очередной танец, иногда для смеху придумывая ему новое название: «Прекрасные синьориты и уважаемые кабальеро! Вашему вниманию предлагается последнее в сезоне танго «Разбитая дружба» (у пластинки был отколот край).

А Валя Мелехова из медсанбата, донская казачка, настойчиво пробовала, правда без особого успеха, учить меня переставлять сапоги под музыку. Во время фокстрота шутя спросил у девушки, не родственница ли она того самого Григория, и тут же с медвежьей галантностью отдавил ей ногу.

– Нет, – отвечала она, морщась от боли, – у нас по станицам Мелеховых много.

Так завязалась короткая, как солдатский сон, дружба.

Провожал Валю домой: непроглядная осенняя темень рано окутывает землю. Когда мы приближались к окраинным хатам, девушка спрятала за спину правую перевязанную кисть и, заметив мое удивление, тихо пояснила:

– Для маскировки. И идти теперь нам надо с оглядкой, потому что после отбоя рыщет по улицам наш медицинский лейтенант и тем из девчонок, кто попадется ему на глаза в неположенное время, да еще, упаси боже, и на пару, здорово влетает.

Начинал накрапывать редкий дождик, и мы, не сговариваясь, укрылись под одиноким стожком чуть в стороне от дороги. Ничто, кроме мягкого шуршания дождевых капель, не нарушало тишины. И как будто не существовало на свете никакой войны, ни смерти – а только нас двое. До хаты, где жила Валя с двумя подругами, мы добрались нескоро, и нам долго не открывали.

Встретиться после этого памятного для меня провожания довелось нам всего один раз, да и то на несколько минут: медсанбат спешно перебрасывался на новое место. Вот и все. Брось, брось, танкист, не грусти!

А дневник буду теперь регулярно вести до самого нашего победного дня, чего бы это ни стоило. Если только мы с ним не сгорим вместе.

– И охота тебе мучиться? – спрашивают друзья, опять застав меня за этим бесплодным, с их точки зрения, времяпровождением.

– И охота тебе мучиться? – спрашивают друзья, опять застав меня за этим бесплодным, с их точки зрения, времяпровождением.

Может быть, они и правы, не знаю, но не писать не могу: так много потрясающих событий, человеческих страданий и смертей прошло перед моими глазами – нет, сквозь самое сердце – и запечатлелось глубоко в памяти, подобно следу, оставшемуся на броне после крепкого удара болванки...

Киев – наш! Эта радостная весть вошла в хату вместе с хозяином, возвратившимся с Днепра, где он участвовал в строительстве временных переправ. Сережка так и липнет к отцу с вопросами, видел ли тот город, стрелял ли немец, когда рубили мост. Смертельно усталый, с осунувшимся лицом и обвисшими седеющими усами, Тихон Иванович, блаженно привалясь спиною к стене и вытянув разутые ноги, отвечал немногословно:

– Горит наш красавец. Жег его проклятый германец и взрывал... И мост наш хотел разбомбить, да наши соколы, спасибо, не дали.

Вечером немного отдохнувший Моцак пригласил нас к столу, и мы вместе с хозяевами отметили освобождение славного древнего города – столицы Советской Украины. Вторая чарка, конечно, была выпита за скорейшее вызволение из фашистских лап остальных пяти главных городов наших союзных республик.

Отпраздновали 26-ю годовщину Великой Октябрьской революции. С речами и застольем: как-никак мы уже на формировке. Интенданты на этот раз расстарались: и для солдат и для офицеров была водка, и не какая-нибудь, а самая настоящая – «Московская» в запечатанных бутылках. Интересно, сколько же выпьют все фронты только за один тост из расчета хотя бы 100 граммов на штык?

Офицерский вечер в здании школы. Парты сдвинуты попарно так, что получились компактные столики с сиденьями на четырех человек. Класс небольшой, но и офицеров немного, поэтому все разместились с удобствами. Нам с Клепининым, как младшим, достался такой стол в самом дальнем от стола президиума углу, но зато на двоих, и перед нами оказались две бутылки вина, вместо положенной одной. Посовещавшись, мы поставили лишнее «горючее» под парту – про запас. И как показали последующие события, зря.

Сидим, осматриваемся, проникаясь праздничным настроением. Дмитрий восхищенно толкает меня локтем под ребра: «Смотри». Да-да, к нашему искреннему удивлению, в самой просторной комнате маленькой сельской школы плавно передвигались, нет, плыли, почти настоящие официантки, молодые, в белоснежных коротких фартучках и в белых же головных уборчиках на тщательно уложенных волосах. Некоторые из них даже в нарядных платьях и туфельках! Как выяснилось, на подготовку торжественного вечера были мобилизованы не только все наличные женские силы полка, то есть оба санинструктора и девушка-повариха (наша начальница медслужбы, разумеется, не позволила себе унизиться до такой степени, чтобы сойти со своих высот на кухню), но и здешние учительницы, с большой охотой взявшиеся за приготовление праздничного угощения. Надо было видеть, какой радостью светились разрумянившиеся милые лица женщин. Чувствовалось, как приятно хлопотуньям окунуться в праздничные заботы и, наверное, вспомнить при этом доброе, мирное время... Пусть немец еще недалеко, за Днепром, но он уже никогда больше не посмеет вернуться сюда – это уже наша забота, солдатская.

Постепенно все расселись по местам, ожидая командира с заместителями. Наконец появился на пороге полный Щербатюк, и мы медленно встали, опасаясь неосторожным движением поколебать уставленные нехитрыми блюдами парты. Однако Щербатюк, перешагнув порог, сразу отступил в сторону и замер, а следом за ним вошли (мы глазам своим не поверили!) майор Перфилов и капитан Кондратов. Первый был ранен в сентябре, второй – в начале августа. У обоих еще матово-бледные от госпитальной койки лица. Но по-прежнему жизнерадостно и открыто улыбнулся, здороваясь с нами, Перфилов, и так же как раньше, спокойно и внимательно, оглядел всех Кондратов, приветливо кивая знакомым. Майор возвратился на свою должность. Он и открыл торжественную часть, поздравив нас с 26-й годовщиной Октября. Затем слово взял замполит Кондратов, лаконично и точно обрисовавший военную и политическую обстановку в мире и положение на советско-германском фронте. В кратком выступлении было хорошо сказано об итогах летне-осеннего наступления нашего Степного фронта, очень дельно и без всякого бахвальства. Да, тяжела эта война, но особенно труден был первый год, да и второй тоже. Однако самое страшное уже позади. Теперь только не давать фрицу очухаться, гнать и бить его до потери сознания, а лучше всего – насмерть.

Затем вручались награды. Медали «За отвагу» еще не прибыли. А эта награда – самая популярная у танкистов. Может быть, из-за изображенного на лицевой стороне танка. Сильного огорчения не испытываю: если бы товарищи спасали друг друга в бою только в расчете за награду – нас давно разнесли бы в пух и в прах.

Начались выступления, и мне тоже очень захотелось сказать слово. Суть моей «речи», кажется немного сумбурной от волнения, сводилась примерно к следующему: ура танкистам и смерть немецким оккупантам!

Капитан Кондратов сидел по правую руку от командира полка и с удовольствием вглядывался в знакомые возмужавшие лица недавних юнцов, иногда тихо спрашивая что-то у потного Щербатюка, очевидно о новичках. Вдруг капитан предостерегающе погрозил нам пальцем: мы с Дмитрием, незнакомые с порядком, уже поднесли стаканы к губам, грубо нарушая субординацию.

– За погибших товарищей наших, что вместе с нами гнали захватчиков с левобережной Украины, но так и не увидели Днепра.

Пьем стоя, в молчании.

Постепенно в школе становится все веселее и шумнее. Обнаруживаем, что мы дружнее, чем наши «пушкари» (так мы в шутку называем своих командиров машин, за что те в отместку дразнят нас «извозчиками»). Забавные диспуты и розыгрыши стихийно возникают то в одном конце классной комнаты, то в другом.

– Ну что такое, в сущности, твой танк без пушки? О САУ, так уж и быть, толковать не будем, – ставит вопрос ребром кто-то из артиллеристов, охлаждая пыл насевших на него механиков.

Инстинктивно почувствовав какой-то подвох, они замялись.

– То-то, темнота! – И командир машины академическим тоном продолжает: – Это всего-навсего бронированная телега и удобная мишень для противника. А пушка – всегда пушка. Словом, бог войны.

Крыть ребятам нечем, и комбат-3 объявляет:

– Один – ноль в пользу артиллеристов!

Окружающие смеются.

– Что-то твой бог войны плохо тебя хранил: ведь твоя машина тоже приказала долго жить. И хорошо еще, что сами целы остались, благодаря уральской броне, – ворчливо отпарировал кто-то из водителей...

– Один – один! – фиксирует счет беспристрастный судья. А как же насчет прапрадедовского наставления: «Бог-то бог, да и сам не будь плох»?

– Два – один! Бой продолжается с переменным успехом.

– Ну вот: опять «извозчик» сплоховал! И зачем только вы, четыре ретивых служителя своего бога, место в машине занимаете со своей «бандурой»? Интересно, куда вы смотрели, когда фриц по машине гвоздить начал? Ведь вам такие условия созданы, ну просто комфортабельные: пешком по бездорожью грязищу не месите; по уши в землю, как пехота-матушка, не зарываетесь; в любое время года и суток вас доставляют к месту светопреставления, словно на такси в Большой театр. Пожелаете прямой наводочкой пальнуть – пожалуйста! Позицию срочно надо сменить – опять же игрушку свою, пупок надсаживая, на руках перетаскивать не требуется; и в придачу ко всему этому – броня со всех сторон, даже с крышей от дождя... хоть свинцового.

– Вот это завелся! – замахал обеими руками «пушкарь». – Сразу видать, что работает он сегодня на спирту.

– Два – два! – подытожил на сей раз Васыль Попович, обнимая «противников» за плечи. – Выйдем, ребята, покурим: жарко стало здесь.

Поостыв на ночном воздухе, возвращаемся в помещение примиренные и теперь уже все вместе, механики и командиры, обращаем стрелы своего солдатского остроумия на наших тыловиков.

Незаметно израсходовался наш «подпольный» запас, и поэтому, выходя с Дмитрием проветриться на улицу, чувствую в голове легкое кружение и испытываю в душе восторженное желание немедленно, сию же минуту, организовать салют в честь самого замечательного в мире праздника. Как ни урезонивал приятель, не отходя от меня ни на шаг, не поднимать шуму, все-таки, улучив подходящий момент, когда Митя отвернулся по надобности к дереву, я торжественно выпаливаю – разок – в черное небо. И тотчас в плотной тьме рядом с нами раздался спокойный, но строгий голос капитана Кондратова:

– Кто стрелял?

Поспешно засовываю наган в кобуру, а Дмитрий, приблизясь к капитану, самоотверженно врет, пытаясь выгородить меня:

– Я, техник-лейтенант Клепинин!