Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский 9 стр.

Формировались два месяца, до 10 июля. Изучали новую технику. Для механиков-то нового ничего нет, так как у самоходной установки только башня и пушка другие. И башня у нее называется по-флотски «рубка», но к этому названию мы так и не привыкли, считая себя по-прежнему «настоящими» танкистами. Командиры машин прикрепили к погонам эмблемы артиллеристов – две перекрещенные пушечки, а мы – танки. Словом, получилась какая-то помесь БТВ и «бога войны». Павлуша Снегирев, приверженец старой формы, демонстративно носил петлицы с кубиками, пока не получил замечания от заместителя командира полка по строевой части (зампомстроя).

В июне стал прибывать сержантско-рядовой состав. Экипажи постепенно пополняются. У нас уже есть наводчик, рядовой Петров, из танкистов. Петр пошутил: «Один солдат на двух офицеров – плохо его дело».

А от матери хорошие вести из Сампура: у них немного наладилось житье. Веселее сделалось на душе оттого, что самое страшное для мамы и сестренок уже позади, что больше не придется им готовиться к повторной эвакуации, как это случилось прошлым летом, когда немцы бешено перли на Сталинград, к Волге. И легче стало жить: никто ежеминутно не стоит над тобой. После занятий командирских и с экипажами бывает иногда свободное время, но из-за рваных сапог мне стыдно выходить из казармы на улицу. Спасибо маме: она посоветовала, вспомнив свою военную молодость, 1918-1921 годы, не обращать на такую мелочь, как сапоги, внимания и усиленно посещать кинотеатры и особенно театры, которых в Челябинске гастролирует этим летом сразу несколько. И я с радостью кинулся наверстывать упущенное и «запасаться» духовной пищей на будущее: неизвестно, когда еще удастся спокойно приобщиться к искусству. Скоро на фронт.

В июне, так как закончился год службы, надел новые кирзовые сапоги (разумеется, просторные) и, уже не стесняясь, ходил в театр, половину зрителей которого обычно составляли военные. Посчастливилось как-то услышать в городском саду знаменитого Хенкина, выступавшего на эстраде в пустячном водевиле.

Если позволяло время, днем ходили с Петром на Миасс, но вынуждены были удаляться от людных мест из-за отсутствия трусиков, которые, как известно, не занесены в списки вещевого довольствия.

Питание у нас скудное, по тыловой норме. Получив первую лейтенантскую зарплату (550 рублей), отправился я первым делом на базар, предусмотрительно захватив и запасную пару нового нательного белья, так как понаслышке знал уже о базарных ценах. Весь мой капитал ушел на буханку белого хлеба и литровую банку топленого молока, а белье было обменено на жестяную коробку мясных, как клятвенно уверял меня небритый мужик, консервов, рыночный номинал которых совпадал с кальсонным и равнялся 300 рублям. После ужина приглашаю своего командира подкрепиться мясом, но, к моему крайнему огорчению и конфузу, в консервной жестянке оказался горох с небольшим количеством свинины для украшения.

Ранним утром начали принимать технику, только что прошедшую заводские испытания. На огромном дворе Челябинского тракторного в несколько рядов выстроены КВ-1С, СУ-152, Т-34, курносые из-за короткой пушки СУ-122 (на шасси тридцатьчетверки). Подавив невольный вздох, миную танки, подхожу к своей самоходке и залезаю через широкий квадратный люк в просторную башню-рубку. В первую очередь проверяем с Петровым двигатель, включение передач (не трогаясь с места), электропроводку. Командир проверяет пушку, приборы наблюдения, работу рации и как остальные члены экипажа слышат его по ТПУ (переговорному устройству). Все оказалось в полном порядке.

Около полудня без обусловленной уставом торжественной церемонии подписываем акты сдачи и приема машин, получаем необходимые мехводителю и командиру комплекты инструментов, запчасти и прочее. Только уложили все на места – раздается команда: «К машинам! По местам! Заводи!» Полк идет прямо на погрузку. Из строгой линии машин справа по одной тяжелые СУ плавно разворачиваются пушкой в сторону заводских ворот и медленно, словно прощаясь с домом родным, выползают на улицу, выстраиваются в колонну.

У нашей машины все отрегулировано, подтянуто, надраено до блеска. Крутой разворот на месте направо – все стяжки правой тормозной ленты летят к черту, одна из проушин – тоже. Кроме того, сорванная проушина сбила своим пальцем масляную пробку бортредуктора. Короткое замешательство среди представителей завода, конфуз начальника ОТК и мастеров-регулировщиков, величественное недоумение военпреда – и нам дают машину из другого полка. И – марш! Только покарабкалась моя самоходка на железнодорожную платформу – идет на погрузку 1549-й, и впереди – принятая мною машина (я признал ее по номеру на башне). И что за машина? За несколько часов возни с нею во время приема я уже считал ее лучшей в мире. А она, словно подтверждая это, стоит как ни в чем не бывало перед погрузочной платформой, ожидая, когда пыхтящий маневровый паровоз оттащит наш эшелон и подгонит другую партию платформ, чтобы мог начать грузиться ее новый полк. Бывают в жизни злые шутки! И как это так быстро ее сумели отремонтировать?

Прибыли в Мытищи, под Москву, разгрузились и – своим ходом – в Пушкино. Там, недалеко от города, в светлом сосновом бору, бойцы тотчас принялись за сооружение землянок: штабной, батарейных и офицерской. К ночи у всех нас уже была крыша над головой и деревянные нары под боком.

Дни заполнены до отказа изучением новых машин, работой на них, знакомством с тактикой нового рода бронетанковых войск.

Прибыл командир полка майор Гончаров. Вскоре нам посчастливилось познакомиться с ним в рабочей обстановке (представиться официально рядовому и офицерскому составу из экипажей он почему-то не посчитал нужным). В один из этих жарких дней механики-водители и помпотехи занимались, укрывшись от знойного солнца в тени молодых сосенок. Неожиданно кто-то, заметив приближающегося командира, подал команду: «Встать! Смирно!» Крупный, но ловкий помпотех Конев, руководивший занятиями, доложил по форме. Майор подозрительно окинул хмурым взглядом застывшие в лирическом беспорядке фигуры механиков и, придав своему лицу свирепое выражение, изрек: «Бездельничаете!» И тут же решил блеснуть «знанием» техники: «Смотрите у меня! Заводить двигатель стартером – только в исключительных случаях. На то есть рукоятка». Невыдержанный Сулимыч от изумления негромко хмыкнул и тут же схватил трое суток домашнего ареста за непочтение к начальству. Позже выяснилось, что никаких танков, кроме легких, майор никогда не видал, но нрав у него оказался крутой. В тонкости никакие он вдаваться не любил и рубил сплеча по принципу: старший всегда прав.

Полк ездил на полигон. Большая часть самоходок, в том числе и наша, почему-то осталась в расположении. А нам, особенно Петру, бывшему наводчику, кажется, что каждый экипаж должен опробовать именно свое орудие, а не стрелять из чужой машины.

Перед началом стрельб по всем правилам проводилась рекогносцировка, во время которой, ползая на животе по воображаемому предполью, потерял в густой траве свою финку, стоившую мне теплых носков в феврале и неприятностей от помкомвзвода.

О людях не хочется думать плохо, но вскоре после приезда сюда Иванов, чистя пистолет, прострелил себе стопу. Всякие случайности, конечно, бывают... Однако, вспоминая наших Алексеева и Бычкова, невольно приходишь к выводу: они готовы грудью защищать Родину... в глубоком тылу.

Экипаж наш: командир машины – лейтенант Кузнецов Петр Тимофеевич, 1923 года рождения; командир орудия (наводчик) – рядовой Петров, он же механик-водитель младший; заряжающий – рядовой Лапкин, сибиряк; замковый – рядовой Бакаев, тоже сибиряк, но, в отличие от своего рослого и мускулистого земляка, он приземист и плотен, с брюшком, выпирающим поверх поясного ремня.

Командир нашей батареи – лейтенант Франчук, смуглый, чернявый, с приятными чертами лица, очень энергичный, подвижный и веселый, неразлучен со своей черной кожанкой. Именно таким почему-то мне представляется настоящий танкист.

Вечером полк выстроен в полном составе. Нам прочитан приказ на марш к станции погрузки и о порядке погрузки. В несколько минут весь наш лесной лагерь был на колесах и гусеницах. Заработали двигатели автомашин, тракторов и самоходок, выезжающих друг за другом на лесную дорогу и постепенно образующих внушительную колонну. До станции Пушкино всего несколько минут ходу – и вот мы уже грузимся по подразделениям. Платформы погрузочные – боковые, как и в Челябинске. Ставил машину на железнодорожную платформу всего лишь второй раз в жизни и очень опасался при этом, как бы не завалить машину: ширина тяжелого танка такова, что его опорные катки стоят на самом краю платформы, а наружные концы траков даже выступают за ее пределы. Но все обошлось. Под руководством Петрова, который до последнего, тяжелого ранения был сам водителем тридцатьчетверки, наша самоходка надежно закреплена: первая и шестая пары опорных катков упираются в шпалы, прочно прибитые железными костылями к дощатому настилу платформы, а передние и задние буксирные крюки крест-накрест соединены с рамой платформы толстыми проволочными растяжками, туго закрученными с помощью лома. Можно было ложиться отдыхать в теплушке.

На рассвете эшелон тронулся. Куда? Этот вопрос волнует всех, но мы только можем строить разные предположения. Скорее всего, туда, согласно решили все, где мы всего нужнее. Фронтов много – что зря гадать. А состав с Окружной дороги взял курс на юг.

На первой же остановке осмотрели с Петровым крепления. Все в порядке: даже растяжки не ослабли.

Утром комбаты были вызваны в штабную теплушку к командиру полка, и вскоре от вагона со складом боеприпасов потянулись к теплушкам своих подразделений бойцы, нагруженные ящиками с гранатами или вещмешками с коробками автоматных и винтовочных патронов. Пулеметов на наших СУ нет, поэтому три человека из экипажа, в том числе командир машины, вооружены автоматами ППШ, а механик-водитель и наводчик – наганом или пистолетом. Сверх этого, на брата приходится по пяти оборонительных гранат Ф-1 (лимонок).

Поздним вечером, часов около двадцати трех, в темноте, на какой-то станции, едва наш эшелон двинулся дальше, локомотив врезался в четырехосный груженный углем вагон, по неизвестным причинам оказавшийся на выходном пути. К счастью, состав не успел набрать еще скорости, поэтому при столкновении ни одна из машин не свалилась с платформ, но кое-кто из ребят, спавших или просто лежавших на верхних нарах теплушек, посыпался вниз вместе с досками. Пострадал один человек – дежурный по паровозу («впередсмотрящий», как говорят моряки) лейтенант Арсланов. Он не растерялся и голосом предупредил машиниста об опасности, но не успел сам уйти с передней площадки паровоза и был сильно помят. Арсланов – командир КВ, командирского танка, единственного в полку. Пострадавшего отправили в госпиталь. Это наша первая потеря.

Утром застряли около останков какой-то маленькой станции. Ночью здесь была бомбежка. Насыпь почти перерублена огромной бомбовой воронкой, вместо левого пути торчат скрюченные рельсы с висящими на них шпалами, но на правом пути ремонт уже подходит к концу. Десятка два железнодорожников и солдат, очевидно саперов, трудятся в поте лица. Им на помощь пришли все свободные от нарядов и дежурств люди из нашего эшелона. Большая часть из них принялась восстанавливать и уплотнять левую часть насыпи, вторая группа – демонтировать поврежденное полотно, третья – присоединилась к тем, кто укладывал и крепил рельсы нашего пути.

Во время работы узнаю у рабочего, что мы находимся в Курской области. Значит, едем туда, где совсем недавно, в этом месяце, отгремело еще одно гигантское сражение.

Заканчивалась наша формировка в Челябинске, когда радио сообщило о начавшемся 5 июля наступлении немецко-фашистских войск в районе Орловско-Курской дуги. Фашистское командование около трех месяцев тщательно разрабатывало план этой операции, скрытно перебросило свежие силы на главные направления удара. Особенно много было танковых и мотомеханизированных соединений и частей, которые применялись массированно. Впервые были использованы в деле новые немецкие танки: Т-V («Пантера») – средний танк, немного полегче весом нашего тяжелого, и Т-VI («Тигр»), а также тяжелая самоходно-артиллерийская установка «Фердинанд», имеющая лобовую броню свыше 200 миллиметров и орудие калибра 105 миллиметров, у «Тигра» и «Пантеры» пушки были соответственно 88 – и 75-миллиметровые. Пушки на новых машинах длинноствольные, сильные и снабжены великолепной оптикой, особенно у «Тигра». Обо всем этом мы уже знали из специального инструктажа, данного нам еще до отъезда на фронт. Черт возьми, так и не удалось взглянуть в Пушкине на Акулову гору, упомянутую Маяковским. Что она такое, гора на пригорке?

Как и следовало ожидать, немцы в своей операции по ликвидации курского выступа хотели применить свой излюбленный прием охвата с помощью «клиньев», а затем полного окружения и уничтожения наших войск, попавших в «мешок». С этой целью на участке Центрального фронта начала наступление орловская группировка врага, нацеливаясь главными силами на Ольховатку, на участке Воронежского фронта главный удар противник наносил на Обоянь.

Однако у фашистов на этот раз ничего не вышло. Потому что, во-первых, наша оборона была глубоко эшелонирована и хорошо подготовлена к отражению возможного вражеского удара. Каждый командир и боец ясно представляли свои задачи и были настроены выполнить их во что бы то ни стало. Во-вторых, в тылу Центрального и Воронежского фронтов на случай прорыва вражеской «свиньи» заранее развернулся Резервный фронт. (Он уже переименован в Степной фронт, и, наверное, в распоряжение его командования и направляется наш полк.) В-третьих, на участках наших фронтов было сосредоточено достаточно различной боевой техники, не уступавшей по количеству вражеской. В-четвертых, буквально перед самым началом немецкого наступления по скоплениям вражеской техники, по огневым позициям немецкой артиллерии был нанесен страшной силы артиллерийский контрудар, который не только ошеломил неприятельские войска, готовые ринуться вперед, и сильно озадачил фашистских генералов, но и вызвал у врага значительные потери.

Через два часа нам приказано было закончить работу, и мы бросились умываться, благо вода около станции все-таки имелась. Раздевшись до пояса, поливаем друг другу из котелков. Только намылил как следует лицо и шею, паровоз свистнул, вагоны задергались, и я, едва успев промыть глаза, подхватываю с земли влажные от пота гимнастерку и нательную рубаху, уже на ходу залезаю, схватившись за протянутую руку Петрова, в теплушку. Эшелон медленно отъезжает, самоходчики и железнодорожники дружески машут друг другу на прощание. Вытершись «без паники», напяливаю гимнастерку и только теперь, холодея, обнаруживаю, что нет моего поясного ремня с кобурой. Они остались лежать возле груды кирпича. Докладываю комбату и прошу разрешения возвратиться за наганом: отъехали недалеко, а полк можно догнать со следующим эшелоном. Но Франчук категорически запретил, так как мы уже в прифронтовой полосе и неизвестно, где и когда будет выгрузка. Доводы его резонны, и оставалось только ждать справедливого наказания за разгильдяйство. Оно состоялось скоро, на следующей остановке, когда комполка вызвал к себе в вагон комбатов и других командиров и начальников на совещание, на котором было доложено о ЧП в нашем подразделении. В результате «схватил» 8 суток домашнего ареста, условного, конечно, учитывая обстановку. «Арест» заключался в удержании 50 процентов зарплаты за эти дни, а наган-то, должно быть, стоит гораздо дороже... Я ожидал худшего. На душе как-то нехорошо. Что за ротозейство! Неужели нельзя было оставить ремень на себе? Расположился, словно на пляже. Самобичевание мое вскоре было прервано: в теплушке вдруг коротко прострочил автомат и сразу испуганно смолк. Все вскочили с мест, недоумевая. На верхних нарах послышалось предсмертное хрипение. Внизу ссутулился бледный, без кровинки в лице, лейтенант Беспалов, командир машины. Он протирал свой ППШ, не сняв диска, и автомат случайно сработал, убив наповал спящего наверху сержанта... После этого трагического происшествия все диски в эшелоне были убраны в подсумки. Вот уж действительно, пока гром не грянет... А полк, еще не добравшись до передовой, потерял второго человека.

Во второй половине дня, до захода солнца, сгрузились на станции Чернянка Курской области. Съезжать пришлось на боковую платформу, осторожно разворачивая машину на месте и одновременно на считаные сантиметры подавая ее то вперед, то назад, пока она не станет поперек вагона-платформы. Все эти маневры производятся только по командам-жестам Петрова. Занятие, надо сказать, нервное для водителя, так как он опасается за свою машину, и вредное для железнодорожного транспорта, так как водитель нервничает. В результате таких погрузок и выгрузок прочный вагонный настил постепенно превращается в щепки.

Во время нашей разгрузки высоко над станцией, в чистом вечернем небе с легкими, полупрозрачными перистыми облаками, хищно вились два по-осиному тонких «Мессершмитта». У них длинные узкие крылья с прямоугольными, словно подрезанными, концами. Истребители покружились и улетели: красный круг солнца уже касался горизонта.

Нам еще предстоит марш около ста километров до назначенного пункта. Полк выступил в общей колонне с колесными машинами впереди. Двигались по пыльным проселкам до наступления полной темноты, уже ночью переправились вброд через неглубокую здесь реку Оскол и вскоре остановились на ночлег в придорожном леске.

С рассветом экипажи начали текущий техосмотр, привели все в порядок и – вперед. Шли целый день. Сегодня устал зверски, наверное, не я один. Уже сгущалась тьма, когда мы, «вздыхая о ночлеге», миновали какое-то село, не мигнувшее нам ни одним огоньком, и, укрыв машины в недалекой роще, заснули, не покидая, согласно приказу, своих машин.