Наконец мы сожрали и выпили все, как вернувшаяся из турпохода супружеская пара. Я расплатился, Таня застенчиво улыбнулась:
– Я на минутку!
Я проводил ее взглядом до самых дверей туалета. У меня самого уже в мочевом пузыре, как двухпудовая гиря, самое бы время отлить, но что-то остановило на полпути. Я потоптался возле столика, сходил к выходу, а мочевой пузырь раздулся так, что я ощутил резь.
Таня все не появлялась, я задержал дыхание, мышцы напряглись, пиво мощно требует выхода.
Она появилась свеженькая, чистенькая. Я успел увидеть на ее лице благодарность, причины не понял, в глазах уже темнеет, кивнул, мол, подожди, деревянными шагами прошел в туалет и, едва двери за мной закрылись, скривился и дрожащими пальцами суетливо ухватился за язычок «молнии». Пошла туго, со скрипом, это меня так раздуло, что едва успел подойти к раковине… Уф!
Она ждала уже на улице. Я вышел тоже посвежевший, подтянутый, даже морду лица умыл, а то от пота блестит, как у тюленя. Таня взяла меня под руку, и мы медленно побрели по осеннему тротуару, мимо осенних домов, по осеннему городу.
– Пойдем ко мне, – сказал я.
Она засмеялась.
– Можно и здесь!
– Не хочется, чтобы подавали советы, – признался я.
– Ага, не уверен в себе, – сказала она, поддразнивая.
– Точно, – согласился я. – Не могу же быть во всем лучшим в мире!
Она приняла это как шутку, смеялась, блестела глазами, зубками, но я остановился, как вкопанный. Таня как раз проходит мимо моего крокодила, я нажал в кармане кнопку брелка. Двери с легким щелчком распахнулись. Таня вскрикнула от неожиданности, в машине пусто, посмотрела на меня:
– Это что, новый трюк в технике совращения?
– Сработал? – поинтересовался я.
Она оглядела машину, меня с головы до ног, я смущенно потупил глазки и шаркнул ножкой. Таня решительно забралась на правое сиденье.
– Рискнем! Надеюсь, ты не маньяк.
Я заверил, что вот только-только начинаю превращаться в маньяка, он прямо рвется из меня, сел с нею рядом, дверца захлопнулась, и нас понесло по вечернему городу.
Перешагнув порог, она потянула в себя воздух, смешно наморщив нос.
– Что-то женщиной пахнет слабо…
– Уже с неделю полное воздержание, – пожаловался я.
– Ух, ты подвижник. Что-то случилось? Горячий кофе пролил?..
– Нет, там все в порядке, можешь сразу проверить, никаких ожогов. Понимаешь, у меня как-то странно связался твой образ и… все интимное.
Она вскинул бровки, глаза стали круглые, как у птицы.
– Не поняла… Ты хочешь сказать…
Я кивнул.
– Угадала.
Она сказала с изумлением:
– Нет, я все равно не врубаюсь!.. У тебя так-то связался секс и… теплое отношение ко мне?
– Вот именно, – сказал я несчастливо. – Заглянула ко мне тут одна недельку назад. Ну оттрахал я ее во все дырки, ну и что?.. Гормональный баланс привел в норму, но чувствую себя все равно еще хуже. Гадко даже.
Она сказала независимо:
– Это у тебя что-то с психикой. При чем тут секс?.. Меня трахает муж, трахает босс, трахает сосед и еще мой бойфренд, но это всего лишь секс, при чем тут чувства?.. Я могу даже по дороге на службу перепихнуться, если дождь загонит в подъезд или под дерево, но это всего лишь для здорового цвета лица! Нет, либо ты какой-то несовременный… во что поверить трудно, либо сдвиг в психике. Много работаешь, да?
– Сдвиг в психике, – признался я. – Не пойму еще, в какую хорошую сторону.
– А что, бывает и в хорошую?
Разговаривая, она прошлась по квартире, обследовала балкон, даже бесцеремонно заглянула в шкафчики, я молча любовался ее ладной легкой фигуркой.
– Клевая квартирка, – резюмировала она. – Все по хай-классу. И даже спутниковая антенна для Интернета… телик плазменный? Еще таких не видела… А зачем два ноутбука?.. С жиру бесишься, буржуй. Мог бы тогда и квартиру попросторнее, а то однокомнатная – несолидно. У тебя вон один долби на полквартиры тянет!.. А кухня тебе в какую зеленую копеечку влетела?.. Я там даже и не поняла, что за автоматика…
– Сейчас все приготовлю, – сказал я.
Она ухватила меня за рукав.
– Погоди… Все должно быть не так.
– А как?
– Садись на диван, – скомандовала она. – Где у тебя диван?.. Вот это убожество? Разве это диван?
– Да вроде бы диван, – пробормотал я.
Она сказала потрясенно:
– Но как на нем можно, развалясь, следить за футбольным матчем?
Я посмотрел на диван; да, с моего не очень последишь, да еще развалясь, – в беспомощности развел руками.
– Не знаю. Может быть, в кресло?
Она огляделась критически.
– Ладно, давай в кресло. Хотя и кресла у тебя еще те… Вижу, недешевые, но какие-то не расслаблятельные! Сиди здесь, сиди… И жди.
Она ушлепала, я прислушался к шагам, вот прошла мимо дверей туалета, мимо ванной, уже на кухне… Что-то загремело.
Я прокричал:
– Эй, чем-то помочь?
Не дожидаясь ответа, пошел на кухню. Она возилась с соковыжималкой, обернулась с видом крайней рассерженности, правда, наигранной.
– Ты чего? Я же сказала, сиди и жди! Может быть, мне впервые в жизни захотелось самой поухаживать за мужчиной!
Я пробормотал:
– Так давай помогу. Ты здесь можешь не разобраться. Я сам три дня инструкцию читал, как со всеми этими агрегатами обращаться…
Она горестно всплеснула руками:
– Как жаль… Я ж говорю, впервые на меня такая дурь нашла. Всегда мне да мне, а сейчас вдруг восхотелось что-нибудь сделать для другого. Хотя бы сок отжать, принести тебе, а ты лежишь, как кабан, на диване, смотришь какую-нибудь глупость про забитые мячи… А я вот так встану на колени перед диваном и подам тебе… как рабыня.
Я ахнул, схватил ее в объятия.
– Ты что такое говоришь?.. Ты – принцесса, богиня… ты – вся моя вселенная!
Мы лежали в постели, я упивался близостью, трогал ее всю, всматривался в ее лучистые глаза, такие хитрые и в то же время невинные, чистые, по-детски простодушные. Не удавалось понять чувства, что мощно хлынули в меня и заполнили всего, до кончиков ушей, да и хрен с ним. Любовь ничего не имеет общего с умом, а я как раз лезу не с тем инструментом. Мерить любовь умом, это заявить, что литр – это мокрый метр.
Вообще-то любовь – большая помеха в жизни. Практичные юсовцы от нее отказались начисто, заменив ни к чему не обязывающим сексом. А потом, для еще большего облегчения жизни, секс разрешили со всем, что ходит, прыгает, бегает, ползает, летает, плавает. Но мне почему-то отказываться не хочется даже от той любви, от которой ни хрена человеку не выпадает, кроме несчастий и терзаний.
– Таня, – сказал я серьезно, – я дурак, несовременный… и все такое…
– Ну-ну, – сказала она весело.
– Но я люблю тебя.
Она некоторое время ждала продолжения, я смотрел серьезно, молчал. Она сказала легко, щебечущим голосом:
– Я тоже.
Я заставил себя улыбнуться.
– Вот видишь, мы с тобой солидарны! Оба любим тебя.
Она поняла, засмеялась.
– Это хорошо! Я себя в самом деле люблю. А как иначе? Это важно для цвета лица. Но почему-то я и к тебе, Бравлин, очень даже не равнодушна.
Я вспомнил, как приходил изо дня в день в то кафе, и как, оказывается, она тоже садилась на мое место. Сердечная мышца сжалась, я чувствовал, как кровь отхлынула от головы и пошла горячим водопадом вниз.
– Я тебя очень люблю, Таня, – шепнул в розовое ухо. – Я так тебя люблю… что во мне все трещит и рвется… в поисках особых слов!.. но их нет, а теми, что есть, не выразить и сотой доли того, что во мне, как толстый сом, барахтается в тине сердца… Да что там сотой доли – ничего не выразить!
Она засмеялась немножко громче и резче, чем в прошлый раз:
– Щас все выразишь!.. Вон ты уже снова готов, молодец!..
– Ох, Таня…
– Залезай, – скомандовала она. – Только плечи сильно не мни, у меня открытое платье.
Она лежала на спине, раскинув руки и раздвинув ноги. Лицо бледное, черты заострились, словно исхудала за это время, глаза смотрели в потолок. Я навис над нею, тонкие руки обхватили меня с такой силой, что я охнул. Ее ноги сомкнулись на моей пояснице, мы сплелись в одно существо, я снял путы со зверя в себе, выпустил на волю скота, и мощное наслаждение тугими волнами пошло в мое разгоряченное тело.
Потом мы лежали бок о бок, дышали тяжело, молчали. Странный оргазм, раньше они все в одном диапазоне – плюс-минус одна килотонна, но этот усилен совсем из другой области: я не трахал очередную самку, а пытался слиться с нею в одно существо, впитать ее в себя, а самому до неистовства жаждалось проникнуть во все ее клетки, нейроны, в ДНК, быть везде, где она, чтобы оберегать, спасать, любить, лелеять, чесать ей спинку, ковыряться в ушах, задействовать эрогенные зоны, охранять от обид и падающих зданий, летящих ракет и неустроенности мира, делать для нее все-все, чтобы всегда была счастлива…
– Оставайся, – сказал я.
Она лежала неподвижно.
– Ты о чем? – поинтересовалась медленно.
– Оставайся, – сказал я.
Она лежала неподвижно.
– Ты о чем? – поинтересовалась медленно.
Сердце мое сжалось в ожидании беды.
– Таня, я люблю тебя.
– Я тоже… ха-ха, и себя тоже.
– Таня, я серьезно. Я с ужасом думаю, что вот ты встанешь и уйдешь… в то место, которое называешь домом.
Она сказала тихо:
– Но ведь там в самом деле мой дом.
– Таня, а где мой?
Она не поняла или сделала вид, что не поняла, сказала с удивлением:
– Разве не здесь прописан?.. Или ты утерял паспорт?
– Отныне мой дом там, где ты, – сказал я серьезно. – Таня, я хочу, чтобы мы жили вместе. Может быть, тебе больше никуда не ходить?
Она приподнялась на локте. Маленькие груди чуть сдвинулись вниз. Большие карие глаза смотрели с участием и глубокой симпатией.
– Бравлин… ты даже не поинтересовался, как я живу!
– Как ты живешь, Таня? – спросил я послушно. – Как ты живешь, без меня?
Она огрызнулась:
– Ты еще спроси, почему я жива без тебя!.. Без тебя я еще не жила, не знаю. А вообще-то живу… как все живут. Хорошо, можно сказать! У меня хороший любящий муж, у меня хорошая умненькая дочь. Ей пять лет, но уже можно отдавать в первый класс… Да, вот такая умненькая! В маму. У меня хорошие друзья. Тоже умные, без материальных или жилищных проблем. Разные хобби, отдых на зарубежных курортах… Если тебе это интересно, то работа у меня тоже просто супер!
– Да, – согласился я, – то, что возникло между нами… большая помеха. Обоим! Но это возникло. И потерять такое сокровище… нет, я ни за что. Я лучше все остальное потеряю.
– А я нет, – отрезала она. – Я не хочу терять ни того, ни другого! Почему обязательно терять? Человек должен все время приобретать, обогащаться!
– И быть всесторонне развитым, – сказал я горько. – Увы, у меня так не получится. Я уже потерял покой и сон, как говорится. И душевное равновесие. Зато обрел такое, что все перевесило…
– Я тоже обрела, – ответила она. Поспешно добавила: – Кое-что, кое-что, так что не задавайся. Еще не разобралась!..
Я полежал молча, из меня вырвалось горько:
– Как часто слышу «…мне надо разобраться…»! Как будто в этом надо разбираться… Как будто в этом можно разобраться. Это надо принимать как высший дар, что выпадает очень немногим из живущих.
– Чей дар?
– Да мне по фигу, чей. Дар богов или одного Бога, природы, Провидения, генетического пика. Мне отвалилось такое редчайшее… особенно по нынешним временам, счастье, что у меня просто руки трясутся от жадности! Дурак буду, если не ухвачусь…
Даже если пальцы сгорят, подумал вдруг, буду держаться. Такое счастье выпадает в самом деле все реже. Мир стремительно меняется. В небытие вообще уходит огромный пласт мировой литературы, где в основе любовь. Вон Бабурину, а он типичен, уже непонятны терзания Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды, Тахира и Зухры, Безухова и Наташи, Тарзана и Джейн, Маяковского и Брик, тех двух комсомольцев…
– А это кто такие? – услышал я голос рядом.
Таня приподнялась на локте и с любопытством смотрела мне в лицо.
– Я что, – пробормотал я, – говорил вслух?
– Шептал, – ответила она язвительно, – да так нежно…
– В первые годы Советской власти, – объяснил я, – блистали двое комсомольских деятелей, он и она. Он заболел и умер, а она, не в силах перенести утрату, застрелилась у его мертвого тела. И хотя самоубийство по этике комсомольцев – акт трусости, но за их общим гробом шли все комсомольцы столицы. Сотни девушек рыдали, а парни не могли сдержать скупые и горючие… да.
Глава 11
В старину дикие предки, лихо закинув каменные топоры на плечи, провожали своих подруг к родным пещерам. Я усадил Таню на сиденье справа, не удержался и поцеловал, словно мы в романтической мелодраме. Кто-то из прохожих на той стороне отпустил грязную шуточку, напоминая, что мы в реале, к тому же – в России.
По обе стороны медленно поплыли дома. Я вырулил на трассу, машин в этот час немного, не приходится долго уступать дорогу, но все равно поехал неспешно, растягивая последние полчаса. На двух перекрестках нас останавливали патрули, за гаишниками маячат быстро ставшие привычными фигуры в камуфляжных костюмах, проверили документы. На третьем вообще подвергли обыску, я открывал багажник, один из патрульных долго водил под днищем длинным сачком с металлической сеткой.
Все привычно, буднично, подумал я горько, как быстро человек привыкает. Привыкает ко всему. Природа дала нам все для того, чтобы мы могли выжить на самом дне зловонной ямы, но она же дала нам и могучие крылья. И чем крылья мощнее, чем сильнее они мешают ползать…
– Мой муж, – заговорила она медленно, – очень приличный и добропорядочный человек. Да, он, по терминологии боевиков из РНЕ, колаб, но кто сейчас не колаб?.. Все – колабы в той или другой степени. Но он не усердствует, просто работает.
Я перевел машину в крайний правый ряд, ехал так медленно, что вот-вот патрули начнут останавливать вопросом: чего ж ты, гад, крадешься? Подумалось, что лучше бы ее муж усердствовал, тогда бы его быстро к стенке, устыдился подленькой мыслишки до жара на щеках, сказал торопливо:
– Конечно, он тебя любит… Тебя нельзя не любить!
Она засмеялась:
– Такое книжное слово… Теперь даже дети в любовь не играют. Он относится ко мне прекрасно. И в постели с ним все в порядке, на оргазмы не жалуюсь. Конечно, он пользует у себя на работе секретарш и сотрудниц, как и у нас дома, когда вечеринки уж чересчур многочисленные… но это норма, это обыденность…
– У нас такого быть не может, – прошептал я.
– Ну, мы с тобой исключение, – ответила она. – Двое уродов. А мой муж – здоровое большинство. Я, кстати, тоже. И на вечеринках успевала, и когда сосед забегал одолжить электродрель, и на работе…
– Ты уже говорила, – напомнил я торопливо. – И даже по дороге на работу.
Она отмахнулась:
– Да ерунда это все. На самом деле по дороге на работу ну пару раз всего! И то оба в дождь. Все равно застряли под навесом, пришлось пережидать, а чем еще заняться с незнакомым мужчиной?.. Хорошая девушка должна уметь делать то же самое, что и плохая, но так как она хорошая – то должна это проделывать хорошо! Словом, у меня хорошая счастливая жизнь. Подруги завидуют.
– Ему, – сказал я, – наверняка завидуют еще больше.
Она довольно улыбнулась.
– Не скажу, что я со всеми его коллегами… успела, но те, с кем успела, да, признают, признают!.. И завидуют. Думаю даже, не все врут, не все. Так что, сам понимаешь, у нас крепкая современная семья. Построенная на современных законах. Тряхнуть ее трудно, а разрушить и вовсе невозможно. Тем более… этим старинным оружием!
Впереди замигал желтый, я сбавил скорость еще чуть и, конечно же, ухитрился не успеть проскочить до того, как вспыхнул красный. На Ленинградском хорошо рассчитано переключение, если попасть в «зеленую волну», можно гнать до самого Центра, ни разу не споткнувшись о красный. Но если суметь выбиться, то везде будешь успевать к красному, как я сейчас и попал очень умело.
К тому же – частые проверки на дорогах…
Дальше она указывала, по каким дорожкам проехать, чтоб короче, где можно напрямик через детскую площадку, так ее называют по старинке, где свернуть и где остановиться. Я хотел было в сторонке от ее дома, да не увидят, что ее, замужнюю женщину привез молодой мужчина, но ее, похоже, такие пустяки совсем не тревожили.
Я высадил ее возле подъезда, на лавочке старухи, Таня беззаботно чмокнула меня в щеку на виду у всех и выпорхнула из машины. Я дождался, когда она откроет дверь, провожаемая взглядами сидящих на лавочке, медленно подал машину назад и выкатился на улицу.
На обратном пути остановили только однажды. Посмотрели на мою морду, я услышал вздох: «Накурился», и тут же отмашка полосатым жезлом, езжай. В РНЕ не курят травку и не ширяются, а остальные не опасные.
Машину отогнал в гараж, это за два дома, хотя обычно бросаю перед подъездом. Надо поработать с недельку безвылазно, а в гараже ее не засыплет желтыми листьями. Правда, когда поднимался по винтовому пандусу, какой-то лох на «шестерке» сунулся навстречу, дальтоник, что ли, перепугался вусмерть, я его гнал до своего второго этажа и пожалел, что я не на шестом.
Поколебавшись, дома я последний пролет одолел пешком, на веранде – как в старое доброе время: Анна Павловна – кустодиевская купчиха, сам Майданов – чеховский тилигент в пинснэ, рахметничающий Лютовой, весь в железе чувств и мыслей, даже взор стальной и твердый, и Бабурин – это сплошное здоровье, реклама рыбьего жира или чего угодно, румянец на всю щеку и на кончике носа, фингал под глазом – понятно, вчера то ли был матч, то ли репетиция сопровождения матча.
На столе чашки с парующим чаем, Анна Павловна раскраснелась, румяная, счастливая, раскладывает варенье в розетки. Майданов с преувеличенным удовольствием пьет из большой чашки, расхваливает. Повторяет, как чай полезен и все такое, Марьяна пока в универ не ходит, но подруги – такие хорошие приличные девочки! – приносят ей конспекты лекций, уже возобновила занятия. По новостям сообщили, что напали на след террористов, ранивших двух юсовских граждан, вот-вот арестуют, и с террором будет покончено раз, навсегда и окончательно.