Кто-то из женщин попытался преградить дорогу, но длинноволосый вдруг оказался рядом с ней и вновь пустил в ход кинжал. Я вздрогнул, увидев, как она упала на камни и замерла. В этот момент мне показалось, что я тоже умер вместе с ней. Умер и переродился в новое. В чуждое.
Над Кари-Ча поднялся горестный вой. Под плач и стенания северяне покинули деревню, и я, опустошенный, подавленный вернулся к Улле.
Тогда я думал, что стал свидетелем самого ужасного кошмара в моей жизни, но, к сожалению, ошибался. То что мне довелось узреть позже, когда северяне вернулись в свой лагерь, останется со мною до конца дней.
Мне кажется, я до сих пор слышу крики истязаемого жреца.
Длинноволосый, весь красный от крови пленника, пытал его несколько долгих ударов сердца Спящего. Над горами плыл нечеловеческий крик, отражаясь от заснеженных скал и многократно усиливаясь в холодных ущельях.
И, наконец, жрец сдался.
— Первая кровь! — стал кричать он. — Первая кровь!
Служитель Спещяго срывался на визг и неустанно повторял:
— Первая кровь!
Эхо его голоса отражалось от угрюмых скал и раненной птицей неслось прочь из долины, пролетая над скрюченными лиственницами, мшистыми полянами и зарослями сухого кустарника.
Мы с братом, холодея от ужаса, смотрели вниз на лагерь северян, когда чуть выше от нас на тропе раздался шорох камней. Я вскочил на ноги, выставил перед собою нож и увидел в сумерках бледного Дави. Стоя на тропе околдованным истуканом, он одними губами повторял слова, несущиеся над каменными сводами.
Небо темнело, на мир опускалась ночь, а жрец нашей деревни смотрел в пустоту мертвым взором, и его кривящиеся уста шептали:
— Первая кровь… Первая кровь…
Мы с Улле переглянулись, понимая, что слышим. Мы стали свидетелями. Мы узнали секрет Спящего.
Мне было страшно, но я знал, как мы обязаны поступить дальше. Едва Дави, белый как высокогорный снег, ушел, мы, не сговариваясь, развели в глубине пещеры костер и долго сидели рядом, глядя друг другу в глаза. Я не видел в Улле страха, а сам наоборот дрожал от того, что нам предстояло. Но старался не показать вида. В углях алел нож моего брата, и я не мог оторвать взгляда от раскаленной стали.
Наших ушей коснулось тайное знание жрецов Спящего. И чем бы оно ни было — оно не должно дойти до наших языков! Там, за пределами Глаза Ветра простирается огромный мир. Что если кроме северян к нам вторгнется кто-нибудь еще? Что если я или Улле попадемся им в руки?
Ни я, ни мой брат не потеряли сознание от той чудовищной боли. Я кричал. Спящий свидетель как же я кричал, когда раскаленный метал обжигал мои губы и резал мой язык. Как я кашлял кровью, льющейся мне в горло, а Улле молил простить его, но рука его была тверда.
Чуть позже была тверда и моя рука.
Мы — выдержали.
Жрец — нет. И теперь чужаки знали секреты Спящего, а труп пленника, выброшенный за пределы лагеря, ночью достался горным крысам.
Утром я, шатаясь от слабости, знаками объяснил Улле, что мы должны предупредить жрецов в соседних деревнях. Мой брат всегда был сильнее и выносливее меня. Он мог добраться до них и предупредить об опасности.
Улле кивнул и ушел, а я вернулся к наблюдению за чужаками.
В лагере северян царило оживление. Они переносили шатры дальше от разрушенных ворот Глаза Ветра, они перетекали в дальние края долины, распространяясь по ущельям и пещерам. И все они то и дело смотрели назад, на ворота.
Что напугало тех, кто плюнул в лицо Спящего бога?
* * *— Черные в четырех днях пути отсюда. Говорят что их десятки тысяч, и я боюсь, что в данном случае мы столкнулись не со слухами, а с настоящей правдой, — Отто порадовал нас новостями. Его блестящий от пота лоб прорезали хмурые морщины. — Нам нужно восстановить эту чертову крепость до их подхода, и закрепиться в ней. Я приказал командирам отрядов перевести всех людей в долину. Нечего им делать на той стороне…
— Штурма не будет, — скрипуче сказал Ульф. — Мамлюсы не обнажат оружие в священной долине Спящего. Они будут ждать нас за крепостью. Думаю, что даже ворота нет нужды закрывать.
— Я не собираюсь вверять жизни моих людей твоим предположениям, старик, — фыркнул Отто. — Вы нашли этого спящего?
— Это не так-то просто…
— В этом мире все непросто, старик! Найдите его и как можно скорее! А я займусь лагерем и обороной, — зло прищурился наш командир. Я улыбнулся.
— Последние обозы войдут в долину уже сегодня. Если будем экономить и не найдем здесь ничего съедобного, то продержимся пару недель, не больше. Потом наступит голод, — сурово закончил Отто.
— Можем поискать в окрестных деревнях. У дикарей наверняка найдется скот… — предложил ему я.
— Император запретил трогать мирное население, — процедил он. Чертов ублюдок выбрал не ту интонацию, чтобы со мною разговаривать. — Займись своим делом, палач!
— Нам нужен проводник, — подал голос Ульф. Он выглядел довольным, и в глазах его сверкала победа надо мною. Что ж, за публичное унижение вам придется ответить… Обоим.
Позже… Когда мы вернемся…
— Но Ари-Ча никогда не пойдут против Спящего. Никто не выдаст нам путь к его усыпальнице.
— Я же расколол жреца, — мне пришлось вежливо напомнить о своем участии.
— Тебе повезло, — левое веко Ульфа дернулось, губы плотно сжались, превратившись в бледную нить.
— Повезет и дальше, уверяю вас.
Везение и ремесло это разные вещи. Я знаю, что нужно сделать с человеком, чтобы он был счастлив рассказать мне все, что моя душа пожелает. Можно ли назвать это везением? Отнюдь…
Страх и боль сильнее любой веры. Это моя религия, и я верный адепт своего жестокого божества.
Ульф отвернулся от меня и постарался сделать максимально недовольный вид. Отто наблюдал за нами с едва скрываемой злостью. Могучий воин, великий генерал еле выносил нас обоих, но вынужден был терпеть, памятуя наказ императора.
Хотя иногда мне казалось, что он не выдержит и вздернет либо меня, либо проклятого старика-ученого.
После торопливого совещания я вышел из командирского шатра. Вокруг меня раскинулся боевой лагерь Империи. Множество палаток, шатров, костров, оружейных стеллажей, праздных вояк, мрачных часовых, блудливых шлюх из обозов, обленившихся бронников и ткачей, усталых медиков и грязных кашеваров. Город войны, город похода. Мерзейшее, провонявшее нечистотами сборище.
Улыбаясь, я смотрел на нависающие над долинами горы. Острые шпили, отвесные склоны, языки снежников и куцые деревца в низинах. Спящий находился где-то там. Где-то среди этой красоты.
И он ждал первой крови.
А кровь ждала его. Я повернулся к бочкам, расставленным неподалеку от командирского шатра. Больше всего на свете мне хотелось уйти из лагеря, подняться по горным тропкам чуть выше, встать на утесе и, раскинув руки, почувствовать ветер, почувствовать опьяняющую чистоту этих мест.
Хмыкнув, я отправился к себе в шатер.
На следующее утро с гор спустился человек, и сказал, что знает, где находится Спящий. Воистину, Белый волк любит своих сыновей.
* * *Когда я увидел, что Дави сдался северянам — сердце мое покрылось коркой колючего льда. Он всегда был чужаком, этот предатель, и когда Спящий открылся ему — многие в деревне удивились такому выбору.
Но Спящий никогда не ошибается.
И теперь внизу, среди вонючих шатров северян, поселился жрец-отступник. Неслыханное и невиданное дело. Никогда прежде никто из вознесенных не отворачивался от бога. Так говорил мудрый Аххан, и никто не смел сомневаться в его словах.
Я подумал о Сури. О женщине, принявшей Дави ближе всех нас. Пустившей его в свой дом, в свое сердце и искренне полюбившей. Что теперь станет с ней, с женой предателя? Как ей жить дальше с таким тяжелым знанием?
Мы должны вмешаться. Мы должны остановить Дави-Северянина. Он не должен дойти до пещер!
В тот момент, когда простое, и в то же время нелегкое решение было принято — Улле посмотрел на меня и провел большим пальцем правой руки себе по горлу. Я улыбнулся.
Мы с братом всегда мыслили одинаково.
Северяне больше не отсылали в деревни своих солдат. После предательства Дави они успокоились, расслабились. Над лагерем поплыли хмельные песни. Лишь у черных бочек в центре стойбища беспрестанно расхаживали часовые, да у шатра командира постоянно несли вахту рослые бородатые воины. Охраняли своего огромного лидера.
И стерегли Дави-Северянина.
Я понимал, что нам нужно ждать, когда чужаки двинутся в путь. Ведь только тогда у нас будет шанс добраться до предателя. Сейчас, в многоголосом лагере, мы не сможем обмануть мрачных сторожей и пробраться в шатер. У нас нет «дальнобоев», чтобы подстрелить Дави издалека.
Лишь одно оружие было нам подвластно. Камни. Мы решили завалить отряд северян, как только те начнут подъем к пещерам Спящего.
Лишь одно оружие было нам подвластно. Камни. Мы решили завалить отряд северян, как только те начнут подъем к пещерам Спящего.
Но хитрый Дави предусмотрел наш ход…
Мы узнали об этом только утром, с первыми лучами солнца, согревающими остывшие за ночь камни. На дальней тропе, ведущей к Кари-Ча, неожиданно для нас показалось несколько северян ведущих с собой спотыкающуюся женщину.
Я узнал ее сразу и не поверил глазам, а Улле даже вскочил в изумлении. Северяне вели в лагерь Сури… А это значило, что чужаки были в нашей деревне. Что мы пропустили их. Что мы провалили нашу миссию и не предупредили никого в Вилли-Ча. Сердце мое билось спокойно, но в горле застрял комок, обрубок языка словно обожгло пламенем.
И заныли крепко стиснутые челюсти.
Я увидел, как откинулся полог у шатра главаря и перевел «дальногляд» на него. На улицу ступил длинноволосый убийца из деревни Кари-Ча, а рядом с ним, плечом к плечу, встал встречающий жену Дави и, я готов поклясться, жрец смотрел прямо на меня и улыбался.
Предатель обманул нас дважды. В первый раз, когда спустился с гор в лагерь дикарей, а второй раз сейчас. С горечью я понял, что он сообщил чужакам о нашем надзоре, и те миновали нас в темноте, а затем добрались до нашей деревни. Скорее всего падший жрец объяснил как это сделать проще всего, Дави-Северянин знал эти края… Или же у них была карта, нарисованная серыми лазутчиками. Сейчас это было неважно.
В моей голове роилось много вопросов, но не было ответа на самый главный: цела ли моя родная деревня. Не пролилась ли кровь на уютных улочках Вилли-Ча? Я смотрел на Дави и чувствовал, как обуревает меня жгучая ненависть.
Они ушли в горы почти сразу же после того как в лагерь привели Сури. Проклятый жрец уговорил командира северян взять женщину с собой, и нам с Улле оставалось лишь шипеть от злости. Никто из нас не посмел бы обрушить камни на ее голову.
Так Дави прикрылся от нашего гнева собственной женой. Да пусть проклянет его имя Спящий! Пусть он откроет тысячу глаз и увидит того ничтожного червя, которого выбрал себе в служители…
Ни я, ни Улле не решились возвращаться в деревню. Нам было стыдно и страшно. Что мы можем увидеть там? Камни, залитые кровью близких? Немой укор в мертвых глазах старика Аххана?
А если беда миновала Вилли-Ча, то что нам скажут, когда мы, дозорные, вернемся туда, где больше нет Сури? Как мы допустили такое, спросит нас старик Аххан, а Иссури промолчит и гневно сожмет губы. И печально будут качать головами все остальные, пряча от нас глаза.
Северяне двинулись по тропе, ведущей прямиком к верхнему городу, к Зулга-Ча. И это лишь подогрело нашу ненависть к предателю. Он действительно вел их туда, куда заказан путь всем, кроме служителей Спящего. Мы скользили неподалеку от отряда, в стороне, прячась среди камней как ящерицы, и поднимаясь по склонам быстрее горных козлов. Никто из дикарей нас так и не увидел. Сгибаясь под тяжестью доспеха, изнемогая от жары и с трудом переставляя ноги, иноземцы с каждым днем поднимались по узким каменистым тропам все выше и выше. Но ночью и вечером они, невзирая на усталость, несли вахту вокруг лагеря. Дави предупредил чужаков, что гнев Спящего может настичь их в любую минуту.
Вместе с отрядом в горы поднимали три черные бочки. Их несли на плечах настоящие великаны, с трудом переставляющие ноги на склонах, но берегущих свою ношу пуще жизни. Один раз косматый силач споткнулся на переходе, потерял равновесие, накренившись в сторону глубокой расщелины, и из последних сил оттолкнул бочку на замешкавшегося напарника, а сам с долгим криком отчаянья свалился в ущелье. Его товарищ с трудом удержал упавшую ношу, и спустя пару минут к нему на помощь пришел новый носильщик. Никто из них даже не проводил взглядом рухнувшего в расщелину северянина.
Мы с Улле ждали, когда северяне, наконец, устанут. Когда ослабят бдительность. Но те берегли Дави как короля, а во время переходов жрец-отступник держался неподалеку от Сури, наверняка прикрываясь ею от «дальнобоев». Жалкий червяк!
Я видел, как плакала чернобровая красавица Сури, как мокрые дорожки рассекали ее смуглые щеки. Я видел, как она пыталась уйти с тропы, сорваться вниз, со скалы, но цепи, притянувшие ее к двум косматым охранникам-конвоирам, не давали ей сделать ни единого лишнего шага. Дикари одергивали ее, не слушая возмущенные возгласы Дави, хрипло посмеивались и шли дальше, иногда волоча Сури по камням.
Она ни разу не заговорила с Дави. Предатель несколько раз подходил к ней, с несчастным, умоляющим лицом. Но та была непреклонна. Горда, прекрасна и невообразимо грустна… Я гордился ею.
С каждым днем нам становилось все сложнее скрываться от чужих взглядов. Все меньше расщелин, все больше голых равнин. Теперь, когда мы хотели рассмотреть наших врагов получше, нас выручал только «дальногляд». Давно осталась позади наша деревня, давно мы пересекли границы верхних поселков, где никогда прежде не были. Позади остались опустевший Зулга-Ча и отводы в Пещеры Эха. А отряд иноземцев поднимался все выше, и мы шли следом, словно привязанные.
Мы страдали от ночных холодов и спали тесно прижавшись друг к другу. Мы мучились от жажды на горных плато и сражались с голодом на мертвых каменных полях. Мы не сдавались. Мы ждали.
И Спящий послал нам шанс. Это произошло вечером, незадолго до того как солнце закатилось за снежные пики. Путь отряда пролегал по высокой гряде, покрытой сыпучим камнем. С обеих сторон от тропы высились обветренные горные клыки, растущие из черных пропастей. Здесь приходилось идти очень осторожно, одному за другим. Тщательно проверяя, не колыхнется ли под ногами опора, не провалится ли в расщелину, увлекая за собой незадачливого путешественника.
Драться на этих камнях невозможно. Особенно когда на твоих плечах несколько десятков фунтов стали. И вновь я пожалел, что у нас не было «дальнобоя». Мы легко могли убить предателя, не рискуя ничьими жизнями…
Но судьба была против нас.
Отряд растянулся, преодолевая препятствие, а затем рухнул один из великанов, преградив черной бочкой путь остальным и отрезав их от хвоста колонны. По великому счастью и провиденью Спящего, последними шли носильщики и Дави, вместе с убийцей из Кари-Ча. Упавший северянин неуклюже поднялся и вместе с напарником попытался вытащить бочку, застрявшую меж камней.
Улле решил рискнуть. Сливаясь с камнями, он метнулся по тропе наверх, за северянами. Пыль и грязь въелись в него за последние дни так, что только чудом его можно было отличить среди серых скал.
Улле бежал ловко, словно лучший охотник народа Ари-Ча, и стремительно приближался к замыкающим колонну дикарям. Я присел, наблюдая за ним в «дальногляд». Сердце мое впервые за последние дни забилось чаще, а на губах сама собой поселилась молитва Спящему.
У моего брата был шанс. Вот между ним и предателем осталось сто шагов. Девяносто. Восемьдесят. Улле выхватил нож, и алое вечернее солнце заиграло на широком лезвии.
Шестьдесят шагов. Пятьдесят. Северяне пытаются поднять заблокировавшую проход бочку, но снова роняют ее. Грохот прокатывается меж камней, лица чужаков наполняются угрюмостью, а Улле бежит.
Сорок. Тридцать. Я вижу, как на лице моего брата появляется победная улыбка.
Двадцать шагов!
И тут Спящий забывает о нас. Когда до Дави остается не больше десяти шагов — убийца из Кари-Ча резко оборачивается. Его лицо в обрамлении длинных, вьющихся волос ничего не выражает, но я понимаю, что он видит Улле. Спустя мгновение северянин одной рукой сильно толкает предателя Дави в спину, и тот падает на камни. А чужак, сделав шаг в сторону, с силой бросает в Улле нож.
И мой брат падает вниз, держась за вонзившуюся ему в горло сталь.
Я чувствую, как меня захватывает невыносимая горечь и злость. Боль, когда я отрезал себе язык, кажется мне лаской по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. Упав на колени, я плачу и ненавижу предателя Дави.
* * *Жрец предупреждал нас о том, что его попытаются убить. Для того и тащили мы его глупую сучку в горы. Я не могу понять, почему мы не могли обойтись первой попавшейся дикаркой, раз у смугляков такой культ женщины. Но Отто приказал доставить именно ее. Благородный идиот. Глупо идти на поводу предателей…
Уважение дикарей к своим самкам натолкнуло меня на забавную мысль. Что если отобрать здесь десятка два девочек, вырастить, обучить, превратив их в машины смерти, а затем прислать сюда убивать. Можно будет спокойно очистить эти горы от смугляков и не потерять при этом ни одного бойца.
Я как раз об этом и размышлял, когда из пустоты вдруг возник тот юнец. Разведчики говорили, что за нами кто-то идет, поэтому я и не удивился. Заодно и преподал урок нашим преследователям. Со мною шутить не надо. Я шуток не понимаю.
Подняв на ноги испугавшегося жреца, я грубо толкнул его в спину: