— Воины, дайте старику пройти, — вздохнул Цепрянец.
Ахилл понял, посторонился. Гектор оказался еще сообразительнее: поддержал гостя под локоть и проводил в зал.
— Кого я вижу! — прогрохотал жирный Бахус. — Симбионт, старая развалина, сколько лет, сколько зим! Ладно, ладно, по плечу хлопать не буду, и так еле стоишь. Присаживайся, дружище! Рассказывай.
— Угостил бы чем-нибудь, что ли.
— Да я бы угостил, только запамятовал, чего можно предлагать посетителям, а чего нельзя, — захихикал хозяин.
— Кофе-то можно, — буркнул президент. — Кофе я никогда не запрещал.
— Сейчас будет, — Бахус ухватил за задницу пробегающую нимфу. — Слыхала, чего гость заказал? Давай быстро.
— С праздником, господин президент, — промурлыкала официантка и нырнула за стойку.
— Да уж. С праздником, — с горечью откликнулся Цепрянец.
— Что-то случилось, господин президент? — удивился Бахус.
— Да перестань ты ради бога. Какой я тебе господин? Мы же в одной команде начинали. Как тебя звали тогда, помнишь?
— Нет, — сокрушенно покачал головой хозяин. — А ты помнишь, как тебя звали?
— Тоже нет, — вздохнул Цепрянец. — Иногда так хочется вспомнить…
— Чего это тебя на ностальжи потянуло? — хитро подмигнул Бахус. — Заскучал в начальственном кресле? Или расколоть на что-нибудь хочешь?
— Хочу, Бахус, — твердо сказал политик, глядя в глаза собеседнику.
…Девчонка принесла кофе. Потом — еще кофе. Потом — старое терпкое вино из заповедного угла погреба. Потом, в приступе доверия к посетителю, хозяин вытащил из собственных запасов какую-то запрещенную слабонаркотическую бурду…
— Сочувствую, — серьезно проговорил Бахус. — Больше того — верю. Но, видишь ли… ты сам не понимаешь, чего просишь.
— Только не рассказывай мне сказку про двухголовых чудовищ и рыбьи хвосты, я не впечатлительный.
— Причччем тут хвосты. Ты вообще в курсе, откуда идет большая часть самогена? Нет? Так я тебе скажу. Помнишь гибель склада, того, где Че арестовали?
Цепрянец помнил. В том отсеке хранились самые ранние образцы. Что-то погибло, что-то унесли захватчики, что-то растащили мародеры.
— Двух красавцев у входа видел? Думаешь — из первых? Ни фига. Самогенщики.
— Впечатляет. Но ведь самоген появился раньше, чем разнесли хранилище.
— Раньше у Че в лабораториях полно своего народу работало. И воровали не что-нибудь, а качественный материал. Но Клеткин основательно почистил штат, это тебе должно быть известно. От отчаяния подпольщики отправились брать тот дрянной склад… Вот так. А ты что думал? У нас улицы кишат генетиками-самородками? А то ты не знаешь, кем они кишат.
Цепрянец знал. Улицы кишели преимущественно дебелыми атлетами и сочными плодовитыми красавицами. И — шпиками. Причем, вполне сертифицированными. Политика Центра, епт… Куда ж я глядел? Ведь последних думающих собаками травил…
Просветление в мыслях закончилось потемнением в глазах. Эта капля переполнила нынешнюю чашу. С президентом случился приступ.
…Когда Цепрянец пришел в себя, его стариковскую пасть заботливо распирала хохломская ложка, рядом сидела официантка, а выше застила потолок гигантская фигура хозяина заведения.
— Хорошо, будь по-твоему, — тихо сказал Бахус, когда девчонка ушла. — Но учти: если ты — провокатор… Тебе не жить.
Почти без надежды президент взглянул на старого смутьяна.
— Слушай внимательно. Как добраться до Дырявой Кочки, тебе объяснять не надо.
Не надо. Деревенька Дырявая Кочка располагалась на восточной окраине города. Из этого-то местечка и ползли всякие неправдоподобные слухи, смущавшие умы горожан.
— С автострады по грунтовке налево. И — до конца. В поле, в полукилометре от деревни увидишь старый сарай. Войдешь в сарай и будешь ждать. Дождешься — спросишь графа.
— Мне сослаться на тебя?
— Не надо. Он уже знает.
Бахус сочувственно посмотрел, как бывший друг поднимается со скамейки.
— Может, тебе одного из моих героев с собой дать? Донесет до места.
— Не надо, Бахус. Внимания привлекать не хочу.
— А так — не привлекаешь, — усмехнулся хозяин.
— А так, — вздохнул президент, — гуляет себе по городу старая выжившая из ума развалина. Ну и пусть себе гуляет, кому дело до символов прежних побед?
Отмерив черепашьим шагом квартал, Цепрянец оглянулся. Хвоста нет. Однако же это ничего не значит… «Сейчас я буду заметать следы», — азартно подумал президент, подошел к краю тротуара и, дождавшись такси, поднял руку.
Машина тормознула.
— Добро пожаловать, господин президент, — широко улыбнулся водитель.
Цепрянец замешкался:
— Прошу прощения, у вас уже есть пассажир.
— Ничего страшного! Это наш гость из метрополии, осматривает город. Ему будет интересно проехать мимо апартаментов первого человека Республики. Присаживайтесь, господин президент.
— Э-э-э… вообще-то мне в другую сторону.
— Все равно — не страшно. Наш гость располагает временем.
«Что за навязчивый сервис, — подумалось политику. — Уж не от господина ли Клеткина мне этот сувенир? Надо быть осторожнее,» — сообщил он себе, втискиваясь на переднее сиденье.
— Познакомьтесь, господин президент, это — господин Альберт Эйнштейнберг, академик, мировое светило тотальной экстраполистики. Академик, это — президент Республики, господин Цепрянец.
Господа с недоумением воззрились друг на друга. Первым подал голос Цепрянец:
— Прошу прощения, ваш генотип…
— Нет-нет, — тут же вмешался расторопный шофер. — Совпадение. Редкое совпадение имен и внешних характеристик. По статистике — один случай на миллиард.
— Ну, да, конечно же. Простите мой старческий склероз, господин академик. Запамятовал, в метрополии ведь не проводятся радикальные исследования по генетике. Мои извинения.
Эйнштейнберг прочистил горло.
— Извините мне встречную бестактность… вы — действительно президент?
— Академик вчера побывал на приеме у мэра, — опять вмешался водитель.
— Ах, вон что, — улыбнулся Цепрянец. — Как бы вам объяснить, господин Эйнштейнберг…
— Зовите меня просто Альберт, — прервал его академик.
— Разумеется, Альберт, — понимающе улыбнулся Цепрянец. — Скажите, в какой мере вы ориентируетесь в генной инженерии?
— На уровне обывателя, — пожал плечами ученый и уточнил:
— … у себя на родине. У вас, должно быть, дворовые мальчишки смыслят в этой дисциплине больше, чем наши интеллектуалы.
— Наши дворовые мальчишки… они, знаете ли, очень разные. В принципе — да, есть очень перспективная молодежь… но — ладно. Видите ли (не побоюсь показаться излишне романтичным) каждая новая генмодификация — прыжок в пустоту. Мы никогда не можем предположить заранее, какие черты характера генетического родителя возобладают в его э-э-э… инкарнации кроме желаемых. Да и знаем ли мы, что было скрытой причиной тех или иных достоинств? Создал бы Зигмунд Фрейд свою бессмертную теорию, не будь он в глубине души закомплексованным ребенком?
Академик понимающе кивнул.
— То же и с нашим мэром. Исторического Соломона отличала не только мудрость, но и любовь к роскоши, придворным ритуалам. А если еще учесть, что генотип нынешней супруги мэра — Царица Савская…
Президент улыбнулся и развел руками.
— Понимаю, — ответил ученый.
— Вот так. А большинство моих генродителей — люди прагматичные. И не стали бы дожидаться экипажа, когда быстрее дойти пешком.
— Разумеется, — пробормотал Эйнштейнберг. — Простите, предрассудки. К аудиенции у мэра я готовился три дня, а знакомство с вами — как снег на голову.
— И для меня, Альберт. Но я чертовски рад с вами познакомиться.
— Господин президент, — опять встрял шофер. — Все же куда мы едем? Впереди — проспект, сворачивать раньше или позже?
— Позже, позже, — отмахнулся Цепрянец. — Я скажу, когда. Кстати, Альберт, вот еще одна достопримечательность города.
— Где? — оглянулся ученый.
— Да вот же, слева от вас. Думаю, у проспекта мы встали надолго, есть время разглядеть.
Цепрянец внутренне усмехнулся и указал на «сigarrillo» — автомобиль нового поколения, полностью автоматизированный, с бортовым компьютером вместо водителя. Где-нибудь в Москве такую машину мог себе позволить средней руки коммерсант, а в Республике — пожалуй, только Цепрянец и Клеткин, но они оба — старые консерваторы.
— Эту машину мы зовем Терпсихорой, — ласково сообщил президент. — По имени танцовщиц нашего ансамбля. Девушки стали лауреатами фестиваля в Крыму два года назад. «Cigarrillo» — их приз.
«Сигара» торжественно стояла посреди площади, испещренная автографами самих танцовщиц, а также знаменитостей, удостоивших своим присутствием фестиваль — Майи Плисецкой, Игоря Моисеева, Анны Павловой, Фреда Астера…
Но гостя заинтересовали не автографы.
— Хотите сказать, все балерины являются Терпсихорами?
— Да, а что вас удивляет? Поверьте, разработать генотип гораздо сложнее, чем его многократно продублировать.
— А как же они общаются между собой?!
— Ах, это, — рассмеялся президент. — Видите ли, имя генродителя — честь, но не обязанность. Люди практичнее, чем их тщеславные части характера. Наши Терпсихоры оставили себе имена собственных носителей: Майя, Исидора, Анна… Но в официальные моменты, разумеется, звучат оба имени: Терпсихора Майя, Терпсихора Исидора…
— Поехали! — обрадовано сообщил шофер.
— А вас, друг мой, — обратился к нему академик, — случайно, не Юрием зовут?
— Меня? — удивился шофер. — Нет. Меня зовут Гарри. Господин президент, а за проспектом — куда?
— Пока — в центр. Конечно, если наш гость не возражает.
— Нет-нет, будьте добры. В центре я еще не был. Вилла господина Соломона за городом, а до аудиенции я узнал много нового о жизни генмодифицированных фермеров…
Ученый тактично умолк.
— Альберт, простите мое невежество, а что это за наука такая — тотальная экстраполистика?
Академик открыл было рот, но ответить не успел.
— My god!!! — выдохнул водитель.
Пассажиры обернулись: один — назад, другой — к зеркалу заднего вида. Было на что посмотреть. За ними, в трех метрах, плавно скользила музейная «сигара» — Терпсихора.
— Какой… — президент хотел выругаться, но вовремя вспомнил о госте. — Какой умник…
Но договорить не успел. За проспектом Терпсихора обогнала такси и начала разворачиваться прямо посередине полосы. Цепрянец мельком заметил в ее салоне плоское лицо камикадзе…
«Сигара» пробила парапет и, как летучая рыба, ушла в экологическую достопримечательность города — венецианский канал. Следом за ней, не справившись с управлением, отправил машину в канал Гарри.
Шофер и пассажиры подпрыгнули, когда такси ударилось о воду, а скоро могли уже наблюдать за окнами серебряных золотых рыбок, мохнатых кальмаров, глазастых медуз, этикетки от Нескафе, окурки от Мальборо, презервативы от Кардена…
— Наберите воздуха в легкие, — посоветовал водитель. Пассажиры дружно вдохнули.
— Фак… не открывается! — сообщил Гарри и добавил:
— Не расслабляйтесь!
«Должно быть, не в первой ему падать в канал,» — механически отметил Цепрянец.
Гарри не обращал внимания на пассажиров — не до них. Все двери в машине заклинило. Водитель откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и глубоко вздохнул.
«Черт, ведь это меня вели, — расстроился президент. — Как же глупо погибать вот так…»
Следующим его ощущением была холодная с привкусом солярки вода.
Когда политик открыл глаза, рядом с ним — нависая над ним — находились мокрый шофер и сухой академик.
— М-м-м, — президент попытался овладеть гортанью, — Гарри, вам удалось открыть двери?
— Не удалось, господин президент.
— А как же…
— Долго объяснять. Вы в порядке?
Цепрянец сел. Помотал головой.
— Нормально вроде… ненамного хуже, чем вообще в последнее время. Альберт! Какого черта? Почему вы — сухой?
— Все очень просто. Перед аварией вы, господин Цепрянец, интересовались: что такое тотальная экстраполистика. Вам это по-прежнему интересно?
— При чем здесь?..
— При том, что вы наблюдаете принципы тотальной экстраполистики в действии.
— Это — как?
— Принципы относительности экстраполируются абсолютно на все реалии жизни. Относительно Волги, в которой я тонул в детстве, ваш канал — тонюсенький ручеек, а в ручейке очень трудно намокнуть полностью. Коллега Хуан Матус из Латинской Америки называл этот феномен смещением точки сборки.
— Вы — мистик? — угрюмо поинтересовался Цепрянец.
— О нет, я всего лишь косный, материалистично настроенный тотальный экстраполист, — улыбнулся ученый.
Президенту, не смотря на оскорбленные ньютоно-картезианские чувства, очень многое еще хотелось выяснить у Эйнштейнберга, но реальность напомнила о себе резкой болью в ногах…
— Мне пора. Господа, последний вопрос: кому из вас я обязан спасением жизни? Судя потому, что я мокрый — не принципам тотального экстраполизма… Как вас зовут, юноша? — обратился он к водителю.
— Гарри, господин президент, с вашего позволения, Гарри Гудини.
— Моя признательность, Гарри…
— Мне весьма неудобно, господин президент… Хозяин кафе «Бахус и сыновья» звонил мне на мобильный, просил догнать вас и отвезти, куда скажете. А я утопил машину и чуть не утопил вас обоих.
— Ох уж мне этот скепсис, — фыркнул Эйнштейнберг. — Сдается мне, широкая общественность еще не готова принять идеи тотальной экстраполистики.
— Гарри! — Цепрянец вцепился в мокрые лацканы куртки водителя. — Я устал, болен, а вы — единственное существо, которому я могу доверять. Проводите меня до восточной окраины города.
И еще один немыслимо утомительный путь одолел Цепрянец. Распростившись у канала с академиком, а у городских ворот — с Гарри, политик тяжелыми короткими переходами двинулся по сельскому шоссе в сторону Дырявой Кочки.
Отойдя от города метров на сто, оглянулся. Следом за ним из тени на дорогу вынырнул давешний плосколиций утопленник… Или просто похож? Все они одинаковые.
От противоположной стены отделилась другая фигура, полуголая, и плюнула в ниндзя чем-то из духовой трубки. Тот забился в судорогах. «То ли умирает, то ли трансформируется. Может, будет у Бахуса теперь еще один безмозглый вышибала, — Цепрянец пожал плечами. — Мне-то какое дело,» — и решительно пополз в сторону деревни.
…Сарай пошатывался под ветром, куски рубероида на крыше колыхались подобно крыльям птицы, открывая просветы в солнечное небо. На подгнившие укосины было страшно смотреть. Президенту стало нехорошо. Потом — совсем нехорошо. «Когда же за мной придут?» — подумал Цепрянец, и опять провалился в черную муть приступа.
Когда он пришел в себя, вокруг были не гнилые доски сарая, а ровные каменные стены, уходящие так высоко вверх, что потолок прямо скажем немаленького зала казался величиной со столовое блюдо. Кроме ковра, на котором лежал президент, в зале ничего не было. Стены были испещрены рисунками варварскими и дикими, от мамонтов палеолита до детально выписанных сатанистских ритуалов… Цепрянец не сразу заметил, что возле него кто-то стоит.
— Добро пожаловать, господин президент, — произнес некто смуглый, не то креол, не то моджахед. — Желаете отдохнуть, или проводить вас в кофейный зал?
— Э-э-э… — собрался с мыслями Цепрянец. — Позвольте, молодой человек, а когда я смогу увидеть графа?
— Магистр примет вас в любой момент.
— Очень хорошо, тогда проводите к нему. А кофе подождет, и отдых тоже.
…Двери, двери. На дверях — пентаграммы, внутри пентаграмм — рогатые и безрогие, длинные и короткие, узнаваемые и неузнаваемые твари. Все это вспыхивало ярким светом, когда люди проходили мимо.
Одно изображение приковало взгляд президента: ундина с длинным хвостом и гигантских размеров сиськами, похожими на надувные шары. По мере того, как Цепрянец глазел на эти своеобразные особенности рельефа, картинка пришла в движение: ундина плеснула хвостом по нарисованной воде и обдала зеваку фонтаном вполне материальных брызг. Лукаво сощурилась, колыхнула внушительным бюстом и высунула длинный зеленый язык.
Президент мотнул головой — наваждение не исчезло. В панике он перевел взгляд на противоположную стену. Здесь на двери красовалась туша спящего звероподобного монстра, сплошь поросшая анютиными глазками и львиным зевом. Цветочки шевельнулись, зверь вздохнул…
— Вы в порядке, господин президент? — спросил полукреол-недоараб.
Цепрянец набрал в грудь воздуха и кивнул. Дальнейший путь он проделал, глядя строго в затылок провожатого и стойко игнорируя вспыхивающие то слева, то справа пентаграммы.
…Тяжелая дубовая дверь без рисунков и символов. Сопровождающий постучал. Ухнула сова. Пролетела летучая мышь. Из-за угла, лязгая цепями, выскочил безголовый призрак, не вписался в поворот, рухнул на гранитный пол и растекся светящейся лужицей. «Вот непруха», — пожаловалась лужица и вытянулась вверх, возвращая себе прежние очертания. Фантом намотал на руку обрывки цепей и побежал дальше.
Из-за двери раздалось: «Si puo»[1].
Его светлость стоял спиной к вошедшим. Высокий, грузный, копна черных волос с проседью.
— Привет, старина, — не оборачиваясь, проговорил он с легким итальянским акцентом. Голос был незнакомый, а вот интонация кого-то смутно напомнила президенту. Ладно, так или иначе скоро все выяснится.
Провожатый помог политику опуститься в кресло и молча ушел.