Таким образам, Государственный секретарь принял решение отдать приказ о депортации доктора Адама Кельно в Польшу.
Остаюсь, джентльмены, ваш покорный слуга
Джон Клейтон-Хилл»
5
Надзиратель привел Адама Кельно в застекленную комнатку для свиданий, где он сел напротив Роберта Хайсмита и Ричарда Смидди.
- Я вынужден сразу же перейти к делу, Кельно, — сказал Хайсмит, — ибо мы оказались в очень сложном положении. Натан Гольдмарк представил убийственное свидетельство против вас. Значит ли что-либо для вас имя Марка Тесслара?
Адам не смог скрыть охватившего его ужаса.
— Ну так как?
— Он и Англии?
— Да.
— Все это совершенно ясно. Раз польское правительство не может организовать дело против меня, оно посылает сюда кого-нибудь из них.
— Кого именно?
— Коммунистов. Евреев.
— А что относительно Тесслара?
— Он поклялся добраться до меня еще лет двадцать назад.— Кельно опустил голову.— О Господи!
— Послушайте, приятель, соберитесь. Не время распускать сопли. Мы должны пошевелить мозгами
— Что вы хотите знать? Когда вы впервые встретились с Тессларом?
— Примерно в 1930 году в университете, когда оба мы были студентами. Он был исключен за совершение незаконного аборта и считал, что я был одним из тех, кто добился его исключения. Во всяком случае, он завершил свое медицинское образование в Европе, кажется в Швейцарии.
— Встречали ли вы его в Варшаве, куда он вернулся практиковать перед войной?
— Нет, но он был широко известным специалистом по абортам. Как приверженцу римско-католической церкви мне было трудно рекомендовать пациентам делать аборт, но несколько раз это было необходимо для спасения жизни женщины, а однажды в беде оказалась моя близкая родственница. Тесслар никогда не знал, что я посылал к нему пациентов. Это всегда делалось через непосвященного посредника.
— Продолжайте.
— По какому-то странному капризу судьбы я встретил его в Ядвиге. У него уже была соответствующая репутация. В конце 1942 года немцы забрали его из варшавского гетто и перевели в Майданек рядом с Люблином. Там под надзором эсэсовских врачей он лечил лагерных проституток и в случае необходимости делал им аборты.
Смидди, который торопливо делал заметки, поднял глаза:
— Откуда вам это известно?
— Сведения такого рода быстро распространялись из одного лагеря в другой. Врачи представляли собой небольшой клан, и, поскольку кое-кто из них то и дело перемещался из одного лагеря в другой, до нас доходили новости. Да и кроме того, я получал информацию как член национального подполья. Когда в 1943 году Тесслар появился в Ядвиге, мы уже все знали о нем.
— Вы были главным врачом, так что вы поддерживали с ним достаточно тесный контакт?
— Нет. Дело не в этом. Видите ли, в медицинский комплекс входило двадцать шесть бараков, но с первого по пятый они были отданы под секретные эксперименты, которые проводили врачи СС. Тесслар жил именно там. Так что перед судом должен предстать, скорее, он. Я предупреждал, что ему придется отвечать за его преступления, но он находился под защитой немцев. Когда война кончилась, Тесслар стал коммунистом и врачом в штате тайной полиции, надеясь спасти себя. Вот тогда он и оклеветал меня.
— Я хотел бы, чтобы вы тщательно обдумали свой ответ, доктор Кельно, — подчеркнул Хайсмит.— Производили ли вы когда-либо ампутацию яичек и яичников?
Кельно пожал плечами.
— Конечно. Я провел десять тысяч, если не пятнадцать, операций. И с большим иссечением, и с малым. Мужские яички и женские яичники могут подвергаться заболеваниям, как и любой другой орган человеческого тела. Когда я оперировал, то передо мной стояла цель спасения жизни пациента. Я устранял злокачественные опухоли половых желез. Но вы же видите, как можно исказить подобные действия врача. Я никогда не проводил операций на здоровом человеке.
— Кто обвиняет вас в этом?
— Я досконально изучил все обвинения Тесслара. Хотите выслушать? Я их наизусть знаю.
— Очень хорошо, — сказал Хайсмит— Мы постараемся добиться небольшой отсрочки приказа, чтобы у вас было время ответить на обвинения Тесслара. Вы должны оценить их холодно и бесстрастно с полной откровенностью, не позволяя сказываться вашей личной неприязни к нему Вы должны пункт за пунктом опровергнуть все его обвинения.
Вот вам текст его заявления, и сегодня вечером вам предстоит тщательно изучить его. Завтра мы вернемся со стенографисткой, которая и запишет ваш ответ.
«Я категорически опровергаю утверждение, что хвастался доктору Тесслару пятнадцатью тысячами хирургических операций без наркоза. Слишком много людей свидетельствовали в мою пользу, и невозможно считать эти слова не чем иным, как злостной клеветой.»
«Я категорически опровергаю утверждение, что когда либо я проводил операции на здоровых людях, мужчинах и женщинах. Я опровергаю обвинение в бесчеловечном обращении со своими пациентами Я опровергаю, что когда-либо принимал участие в хирургических экспериментах какого-либо вида.»
«Выдумкой чистейшей воды является утверждение, что доктор Тесслар якобы видел меня у операционного стола. Он никогда не показывался в том месте, где я проводил операции.»
«Слишком много моих пациентов остались живы и дали показания в мою пользу, чтобы можно было с доверием относиться к утверждениям, что якобы мои операции были некачественными.»
«Я глубоко убежден, что доктор Тесслар выдвигает все эти обвинения против меня лишь для того, чтобы снять груз вины с самого себя. Я считаю, что он был послан в Англию как участник заговора, ставящего целью уничтожить все остатки польского национального движения. То, что он просил в Англии политического убежища, — обычная для коммунистов уловка, и доверять ей нельзя.»
Приближалось время окончательного решения — и Адам Кельно впал в глубочайшую депрессию. Даже посещение Анджелы не смогло вселить в него бодрость.
Она протянула ему пачку фотографий их сына Стефана. Адам, не поглядев, бросил их на стол.
— Не могу, — сказал он.
— Адам, разреши мне принести сюда ребенка, чтобы ты мог взглянуть на него.
— Нет, только не в тюрьму.
— Он всего лишь младенец. Он ничего не будет помнить.
— Увидеть его... чтобы у меня остались мучительные воспоминания во время издевательского процесса в Варшаве. На что ты пытаешься меня обречь.
— Мы боремся за тебя изо всех сил. Только, я не могу видеть тебя таким. Мы всегда черпали силу друг в друге. Неужели ты думаешь, что мне легко. Я работаю не покладая рук, занимаюсь с ребенком, хожу на свидания с тобой. Адам... о, Адам...
— Не прикасайся ко мне, Анджела. Мне будет слишком тяжело...
Корзинка с едой, которую она четырежды в неделю приносила в Брикстон, была проверена и вручена арестанту. Адам отнесся к ней без всякого интереса.
— Я тут уже почти два года, — пробормотал он, — и с меня не спускают глаз даже в одиночке. Они наблюдают за мной, когда я ем, когда я в туалете. У меня срезали пуговицы, отняли ремень, не дают бритвы. Даже карандаши отнимают на ночь. Мне можно только читать и молиться. Они правы... мне хотелось покончить с собой. Только мысль, что я должен жить, чтобы, став свободным человеком, увидеть своего сына, помогала мне держаться, но теперь... даже эта надежда покинула меня.
Джон Клейтон-Хилл, заместитель Государственного секретаря, сидел напротив Государственного секретаря, сэра Перси Малтвуда, и между ними на столе лежал этот проклятый приказ о депортации.
Малтвуд обратился к Томасу Баннистеру, королевскому адвокату, чтобы он оценил дело Кельно с позиции Министерства внутренних дел и проверил, отличается ли его мнение от точки зрения Хайсмита.
Томас Баннистер в свои сорок с небольшим занимал положение, не уступающее положению Хайсмита. Человек среднего роста, с ранней сединой, он выглядел как типичный англичанин с весьма заурядной внешностью. Но он совершенно преображался во время своих блистательных выступлений в зале суда.
— Так что вы можете сказать, Том? — спросил Малтвуд.
— Могу сказать, что имеются обоснованные сомнения как в вине Кельно, так и в его невиновности, и таким образом, польское правительство должно представить нам дополнительные доказательства. Не думаю, что таковые у них найдутся, потому что дело держится в основном на обвинениях Тесслара против Кельно.
Баннистер принялся листать уже изрядно распухшее дело.
— Большинство свидетельств, представленных польским правительством, основаны главным образом лишь на слухах. И хотим мы того или нет, нам предстоит установить: то ли Тесслар лжет для спасения самого себя, то ли с той же целью врет Кельно. Не подлежит сомнению, что они терпеть не могут друг друга. Все происходившее в Ядвигском концлагере остается покрытым мраком тайны, так что мы толком не знаем— то ли мы должны будем отдать на смерть жертву политических преследований, то ли выпустить на свободу военного преступника.
Баннистер принялся листать уже изрядно распухшее дело.
— Большинство свидетельств, представленных польским правительством, основаны главным образом лишь на слухах. И хотим мы того или нет, нам предстоит установить: то ли Тесслар лжет для спасения самого себя, то ли с той же целью врет Кельно. Не подлежит сомнению, что они терпеть не могут друг друга. Все происходившее в Ядвигском концлагере остается покрытым мраком тайны, так что мы толком не знаем— то ли мы должны будем отдать на смерть жертву политических преследований, то ли выпустить на свободу военного преступника.
— И что ж, по вашему мнению, мы должны делать, Том?
— Продолжать держать его в Брикстонской тюрьме, пока одна сторона или другая не смогут представить достаточно убедительных свидетельств.
— А если забыть о всех бумажках, — сказал Малтвуд, — каково ваше мнение?
Баннистер перевел взгляд с одного на другого и улыбнулся.
— Бросьте, сэр Перси, вы же знаете, что я не отвечу на такой вопрос.
— Мы будем исходить только из ваших рекомендаций, Том, а не из ваших ощущений.
— Я лично считаю, что Кельно виновен. Не знаю точно, в чем именно, но в чем то он виновен, сказал Том Баннистер.
«Посольство Польши
47 Портленд-плейс,
Лондон W-1
15 января 1949 года.
Государственному секретарю
Сэр,
Посол Польши свидетельствует свое уважение Государственному секретарю по иностранным делам правительства Его Величества и имеет честь проинформировать его о мнении польского правительства относительно доктора Адама Кельно. Польское правительство считает, что:
Вне всякого сомнения установлено, что доктор Адам Кельно, ныне содержащийся в Брикстонской тюрьме в Великобритании, был хирургом в Ядвигском концентрационном лагере и подозревается в совершении военных преступлений.
Доктор Кельно находится в списке подозреваемых военных преступников Комиссии по военным преступлениям Соединенных Штатов, а также правительств Чехословакии и Нидерландов, а также Польши.
Польское правительство представило все необходимые документы, касающиеся сути дела, правительству Его Величества.
Остальные доказательства будут представлены соответствующему польскому суду.
Правительство Соединенного Королевства не имеет оснований медлить с экстрадицией военного преступника, что вытекает из существующего договора.
Необходимо отметить, что общественное мнение в Польше крайне возмущено необоснованным промедлением.
Тем не менее, чтобы раз и навсегда положить конец вопросу, должен ли доктор Кельно быть- депортирован в Польшу, мы готовы, в соответствии с британским судопроизводством, представить жертву обдуманной жестокости доктора Кельно— мужчину, который в качестве объекта медицинского эксперимента был самым бесчеловечным образом кастрирован доктором Кельно.
Примите уверения в моей совершенной преданности Вам, сэр.
Зигмонт. Зубовский, посол».
6
Напротив старого величественного Ковент-гардена стояло мрачное серое каменное здание— суд магистрата на Боу-стрит, больше известный как полицейский суд четырнадцатого участка Лондона. Ряд лимузинов с водителями перед судом свидетельствовал о важности дела, которое должно было слушаться аа массивными дверями старого судебного зала.
Здесь находился Роберт Хайсмит, скрывающий волнение за раскованностью поведения. А также, конечно, Ричард Смидди, все время покусывающий нижнюю губу. Был судья магистрата мистер Гриффин. Присутствовал неутомимый охотник Натан Гольдмарк. Тут же был Джон Клейтон-Хилл, представлявший Министерство внутренних дел, служащие Скотланд-Ярда и стенографист.
Пришел и Томас Баннистер, К.А.(Королевский Адвокат), «осторожный Том», как его называли.
— Можем начинать, джентльмены, — сказал судья. Все остальные кивнули в знак согласия. Введите доктора Флетчера.
Доктор Флетчер, незаметный человечек, вошел в зал, и ему было предложено занять место напротив судьи в конце стола. Он сообщил стенографисту свое имя и адрес. Судья Гриффин приступил к делу.
— Это слушание носит несколько неформальный характер, так что мы имеем возможность не связывать себя многими правилами, поскольку не предполагается прений сторон. Для сведения— вам могут задавать вопросы мистер Гольдмарк и мистер Клейтон-Хилл. Итак, доктор Флетчер, вы практикующий дипломированный врач?
— Да, сэр.
— Где вы практикуете?
— Я старший врач в тюрьме Его Величества в Уормвуд-Скрабс и старший медицинский советник Министерства внутренних дел.
— Обследовали ли вы человека по имени Эли Янос?
— Обследовал. Вчера днем.
Судья повернулся к репортерам.
— Эли Янос, для вашего сведения, — венгр еврейского происхождения, ныне проживающий в Дании. Побуждаемый правительством Польши, мистер Янос добровольно явился в Англию. А теперь, доктор Флетчер, не будете ли вы столь любезны сообщить нам результаты вашего обследования, особенно в том, что касается детородных органов мистера Яноса.
— Бедняга— евнух, — сказал доктор Флетчер.
— Я бы предложил это вычеркнуть, — встрепенулся Роберт Хайсмит.— Не считаю возможным употребление такой эмоциональной оценки, как «бедняга».
— Но ведь никак иначе его нельзя назвать, не так ли, Хайсмит? — сказал Баннистер.
— Я предложил бы досточтимому суду сообщить моему досточтимому коллеге, что...
— В этом нет необходимости, джентльмены, — сказал судья, продемонстрировав властность, присущую британской юстиции.— Мистер Баннистер, мистер Хайсмит, собираетесь ли вы прекратить спор?
— Да, сэр.
— Прошу прощения, сэр.
— Прошу вас, продолжайте, доктор Флетчер.
— Ни в мошонке, ни в паховом канале не было и следа яичек.
— Наблюдались ли шрамы после операции?
— Да. С обеих сторон несколько выше пахового канала. Я безошибочно определил их как шрамы, оставшиеся после ампутации яичек.
— Можете ли вы сообщить досточтимому суду, — сказал Баннистер, — сложилось ли у вас мнение относительно характера операции, проведенной на яичках Яноса, — была ли она проведена опытной рукой и нормальным образом?
— Да, чувствовалось, что тут работал опытный хирург.
— Значит, — фыркнул Хайсмит, — нет оснований говорить о злоупотреблении, низком уровне хирургического вмешательства, осложнениях и тому подобных вещах?
— Нет... я бы сказал, что не обнаружил никаких следов, указывающих на это.
Хайсмит, Баннистер и судья задали еще ряд вопросов, касавшихся деталей операции, после чего оставалось только поблагодарить доктора Флетчера и распрощаться с ним.
— Введите Эли Яноса, — приказал судья. Внешний вид Эли Яноса не оставлял никаких сомнений относительно характера давней операции. Он был толст. Когда он говорил, его высокий голос то и дело ломался. Судья Гриффин лично проводил Яноса до его места. Наступило смущенное молчание.
— Если хотите, можете курить, джентльмены. Раздался вздох облегчения, зачиркали спички. К высоким сводам потолка поплыл дымок от сигар, сигарет и трубочного табака.
Судья Гриффин просмотрел заявление Яноса.
— Мистер Янос, я вижу, вы достаточно свободно владеете английским, чтобы не нуждаться в переводчике.
— Достаточно хорошо.
— Если вы чего-либо не поймете, скажите нам, и вопрос будет повторен. Тем не менее я понимаю, что воспоминания явятся для вас тяжелым испытанием. Если напряжение станет для вас слишком велико, пожалуйста, дайте мне знать.
— У меня уже больше не осталось слез, — ответил он.
— Понимаю. Благодарю вас. Первым делом я хотел бы напомнить несколько фактов из вашего заявления. Вы родились в Венгрии в 1920 году. Гестапо нашло вас, когда вы скрывались в Будапеште, и отправило в Ядвигский концентрационный лагерь. До войны вы были скорнякам и в концлагере работали на предприятии, где делали форму для немецкой армии.
— Да, совершенно верно.
— Весной 1943 года вы были пойманы на краже и предстали перед трибуналом СС. Он счел вас виновным и приговорил к стерилизации. Вас перевели в медицинский комплекс лагеря и разместили в помещении, именовавшемся барак-III. Через четыре дня в бараке-V состоялась операция. Под дулом оружия вас раздели, и затем заключенный-санитар подготовил вас к операции, в ходе которой вас кастрировал польский заключенный-врач, которым, в соответствии в вашим обвинением, был доктор Адам Кельно.
— Да.
— Джентльмены, вы можете задавать вопросы мистеру Яносу.
— Мистер Янос, — сказал Томас Баннистер, — я хотел бы уточнить некоторые детали. Обвинение в краже — в чем оно заключалось?
— В Ядвиге нас всегда сопровождали три ангела— смерти, голода и болезней. Вы читали то, что написано о таких местах. Выжить там было очень сложно. Воровство— это был нормальный образ жизни... столь же нормальный, как лондонский туман. Мы воровали, чтобы выжить. Хотя охраняли лагерь эсэсовцы, нас сторожили капо Капо набирались тоже из заключенных, которые пользовались благоволением немцев и сотрудничали с ними. Капо могли быть еще более жестокими, чем эсэсовцы. Все было очень просто. Я не уплатил одному из капо, и поэтому он сдал меня.