– Может быть, для меня найдется какой-нибудь другой проект, индивидуальный? Я могла бы, например, самостоятельно провести какие-нибудь исследования и написать полный отчет на эту тему. – Ее голос звучит тихо, но немного испуганно. – Я не готова…
– Мисс Марки, – перебивает ее учитель, – я собираюсь… оказать вам огромнейшую услугу… всей вашей жизни… и отказать вам в вашей просьбе.
– Отказать?
– Да. Начинается новое полугодие… И вам пора… возвращаться к нашим баранам!
Кое-кто смеется над его шуткой. Вайолет смотрит прямо на меня, и теперь я отчетливо читаю в ее взгляде самый настоящий страх. Только теперь я вспоминаю про катастрофу. Она связана как-то с Вайолет и ее сестрой. Это случилось прошлой весной. Вайолет выжила, а ее сестра погибла. Вот почему она старается избегать внимания к своей особе.
Во время оставшейся части уроки мистер Блэк рассказывает нам о тех местах, которые могли бы нам понравиться. Причем, по его мнению, мы обязательно должны побывать там, и не важно, уедем ли мы после школы отсюда или нет. В общем, он перечисляет те места, которые рекомендуются туристам: прерия Коннор, дом Леви Коффина, музей Линкольна, дом Джеймса Уиткомба Райли, где он провел детство. Правда, я-то сам прекрасно понимаю, что большинство из нас проведет остаток своей жизни именно здесь, в этом захудалом городишке.
Я снова пытаюсь поймать взгляд Вайолет, но она больше не поднимает глаз на меня. Наоборот, она вжалась в стул, глядя прямо перед собой.
На выходе из класса меня уже поджидает Гейб Ромеро, и, разумеется, он, как всегда, не один. За ним стоит Аманда Монк, вызывающе уперев руки в бока, ее окружают Джо Виатт и Райан Кросс, местная звезда бейсбола. Райан хороший парень, общительный, порядочный, спортсмен и отличник, староста класса. Но у него есть и отрицательная черта. Дело в том, что он уже с детсадовского возраста понял, кто он такой и что именно собой представляет.
– Ты на меня так больше не смотри, – предупреждает Роумер.
– А я и не на тебя смотрел. Поверь мне на слово, но в этом кабинете существует не менее сотни предметов, на которые мне гораздо интереснее смотреть, чем на тебя. Между прочим, туда также входит и голая задница мистера Блэка.
– Педик.
Так как мы с Роумером считаемся заклятыми врагами уже много лет, он, не колеблясь, выбивает из моих рук учебники. И хотя эта выходка не котируется даже у пятиклассников, я чувствую, как во мне разрывается черная граната гнева – какое знакомое чувство! – и черный ядовитый дым расходится по всей грудной клетке. Точно такие же чувства я испытывал и в прошлом году за несколько мгновений до того, как схватил парту, поднял ее в воздух и швырнул прочь. Нет, не на Роумера – это только он привык считать себя центром Вселенной, полагая, что все вокруг происходит именно из-за него. Нет, я целился в школьную доску в кабинете мистера Джири, в нее я и попал.
– Поднимай их теперь, болван. – С этими словами Роумер проходит мимо меня, не забывая при этом больно толкнуть меня плечом в грудь. Мне хочется зажать его голову в шкафчике, залезть ему в горло глубоко-глубоко и вынуть его сердце, разумеется, через рот. Это происходит потому, что в фазе бодрствования все в тебе оживает и требует немедленно наверстать упущенное.
Но вместо этого я считаю ровно до шестидесяти, налепив на свое дурацкое лицо еще более идиотскую улыбочку. «Меня не оставят после уроков. Меня не исключат из школы. Я буду паинькой. Я буду тихим и послушным. Я буду вести себя спокойно».
Мистер Блэк наблюдает за нами, стоя в дверях своего кабинета, и я кивком даю ему понять, что все в порядке, я полностью контролирую ситуацию, нет никакой опасности, руки у меня не чешутся, кожа не зудит, кровь в висках не стучит, и он может спокойно отправляться по своим делам. Я дал себе слово, что этот год станет для меня другим. Отдавая отчет происходящему, а это включает в себя все мои поступки, я буду постоянно бодрствовать и всегда находиться здесь, а не только наполовину здесь. Всегда и во всем.
Дождь кончился, мы с Чарли Донахью расположились на стоянке, прислонившись к его машине под блеклым диском январского солнца. Мы беседуем о том, что на этом свете Чарли любит больше всего, не считая себя. Мы говорим о сексе. Рядом стоит наша подруга Бренда и внимательно слушает. Она прижимает книги к своей очень большой груди. Ее волосы отливают то розовым, то красным.
На зимних каникулах Чарли работал в кинотеатре, куда проводил бесплатно всех хорошеньких девчонок, что предоставило ему массу возможностей поразвлечься, даже слишком много, особенно на последнем ряду, где у кресел отсутствуют подлокотники.
– Ну а у тебя что? – спрашивает он у меня.
– А что у меня?
– Ты чем занимался?
– Да так, ничем. Мне просто не хотелось ходить в школу, я выехал на шоссе и помчался, куда глаза глядят. – Не буду же я объяснять своим друзьям про фазу сна. Зачем? Даже если бы я смог, какой в этом смысл? И вот что мне особенно нравится в Чарли и Брен – мне не надо им ничего объяснять. Я делаю что хочу, и все. Они только пожмут плечами – это же Финч, что тут говорить!
– Тебе надо хорошенько потрахаться, – со знанием дела кивает Чарли. Он таким образом хочет напомнить мне о происшествии на колокольне. Если я хорошо потрахаюсь, то, по его мнению, оставлю мысли о самоубийстве. Если верить Чарли, то это универсальный выход из любой сложной ситуации. Получается, что если бы все крупные политические деятели регулярно трахались, то в мире скорее всего исчезли бы все проблемы.
– Ты самая настоящая свинья, Чарли, – хмурится Бренда.
– Ты так говоришь, потому что влюблена в меня.
– Тебе так хочется думать. Почему ты не ведешь себя так же, как Финч? Вот он – настоящий джентльмен.
Немногие смогли бы назвать меня именно так, но это мне как раз и нравится, что между собой мы можем становиться все время кем-то другим.
– Пощади меня, – вздыхаю я.
Но Брен отчаянно качает головой:
– Нет, я совершенно серьезно. Джентльмена сейчас не часто встретишь. Они стали такими же уникальными, как девственники или лепреконы. Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за одного из них.
– Не могу удержаться, чтобы не уточнить: за девственника или лепрекона?
Она больно бьет меня по той части руки, где у мускулистых мужчин расположены мышцы.
– Существует разница между джентльменом и никаким мужчиной. – Чарли вновь кивает мне и тут же добавляет: – Только без обид, приятель.
– А я и не думал обижаться. – Это правда, по сравнению с ним, мне ужасно не везет с женщинами. Именно это он и хотел сказать. Поначалу вы можете подумать, что мой рост компенсирует остальные мои недостатки, но давайте смотреть правде в глаза. Дело в том, что моя репутация летит далеко впереди меня (по крайней мере, в Бартлетте), и в довершение всего у меня просто отвратительный вкус. Меня увлекают настоящие стервы или недотроги, или такие, о которых я даже и мечтать не смею. Гораздо больше мне везет с незнакомками.
Так или иначе, но я уже почти не слушаю их, потому что за спиной Брен я снова замечаю ее – Вайолет. Я уже чувствую, что влюбляюсь в нее, причем увязаю глубоко, по самые уши. Со мной такое уже приключалось неоднократно. (Это были Сьюз Хейнс, Лайла Коллман, Оливия Риверс, три Брианы – Бриана Харли, Бриана Бейли и Бриана Будро…) И все только из-за того, что она улыбнулась мне. Но это была чертовски очаровательная улыбка. Искренняя, которую сейчас и не встретишь. Особенно в адрес меня, Теодора Фрика, обитателя страны Отклонение.
Брен поворачивается, пытаясь посмотреть, что такого я за ней увидел. Потом она бросает на меня презрительный взгляд и ядовито ухмыляется. Я инстинктивно прячу от нее руку.
– Все вы, мужики, одинаковые, – бросает она.
Дома мама разговаривает по телефону, одновременно размораживая очередную порцию запеканки, которую готовит моя сестра Кейт в начале каждой недели. Заметив меня, мама удивленно приподнимает брови, не прерывая разговора. Кейт сбегает вниз по лестнице, выхватывает у меня из руки ключи от машины и бросает на ходу:
– Все потом, лузер.
В общей сложности у меня две сестры – Кейт, она всего на год старше меня, и Декка, ей восемь. Совершенно ясно, что она явилась ошибкой, это она сама выяснила в возрасте шести лет. Правда, все мы понимаем, что если кто тут и ошибка, так это точно я.
Я поднимаюсь наверх, мокрые ботинки противно скрипят на ступеньках, и громко захлопываю дверь в свою комнату. Я достаю старую виниловую пластинку и, не глядя на конверт, ставлю ее на такой же древний проигрыватель, найденный в подвале. Пластинка подпрыгивает на царапинах и звучит так, будто я решил послушать музыку двадцатых годов прошлого столетия. Но мне хочется просто представить себя школьником восьмидесятых, может быть, именно там Теодор Финч оказался бы к месту.
Порывшись в ящиках стола, я нахожу сигарету, сую ее в рот, и пока пытаюсь отыскать зажигалку, вдруг вспоминаю, что мой Теодор Финч из восьмидесятых не курит. Боже, как же я его ненавижу – этого приглаженного чистюлю. Я оставляю сигарету незажженной, теперь пытаясь просто высосать из нее весь никотин, беру в руки гитару, некоторое время играю на ней, потом откладываю в сторону и перехожу к компьютеру. Перед этим я поворачиваю стул задом наперед, потому что только так я могу сосредоточиться по-настоящему.
Порывшись в ящиках стола, я нахожу сигарету, сую ее в рот, и пока пытаюсь отыскать зажигалку, вдруг вспоминаю, что мой Теодор Финч из восьмидесятых не курит. Боже, как же я его ненавижу – этого приглаженного чистюлю. Я оставляю сигарету незажженной, теперь пытаясь просто высосать из нее весь никотин, беру в руки гитару, некоторое время играю на ней, потом откладываю в сторону и перехожу к компьютеру. Перед этим я поворачиваю стул задом наперед, потому что только так я могу сосредоточиться по-настоящему.
Я пишу:
Пятое января. Метод: школьная колокольня. По десятибалльной шкале оценка «как близко я подошел к решению проблемы» – пять баллов. Прыжки с высоты учащаются во время полнолуния и в праздники. Одним из самых известных прыгунов был Рой Раймонд, основатель «Виктория сикрет». Известный факт: в 1912 году некто Франц Райхельт спрыгнул с Эйфелевой башни, одевшись в плащ-парашют, который сам и разработал. Он прыгнул с целью испытания своего изобретения, полагая, что полетит. Но вместо этого он упал вниз и ударился о землю, словно метеор, оставив после себя углубление в пятнадцать сантиметров. Хотел ли он покончить жизнь самоубийством? Сомнительно. Мне кажется, он был слишком самоуверенной личностью и к тому же дураком.
Небольшое исследование с помощью Интернета доказывает, что, по мнению психиатров, лишь от пяти до десяти процентов всех самоубийств совершаются путем прыжка с высоты. Очевидно, что такой способ выбирается только из-за простоты его выполнения. По этой же причине стали популярными такие места, как Сан-Франциско с его мостом Золотые Ворота (место назначения самоубийц номер один во всем мире). А у нас тут всего-навсего какая-то неубедительная городская башенка да холм высотой чуть менее четырехсот метров.
Я пишу:
Причины, по которым не стоит прыгать: слишком отвратительное зрелище. Слишком публично. Слишком многолюдно.
Потом я закрываю «Гугл» и перехожу в «Фейсбук». Здесь я сразу же нахожу страничку Аманды Монк, потому что она дружит со всеми, даже с теми, кого терпеть не может. Я нахожу бесконечный список ее друзей и ищу Вайолет.
Так и есть, вот она. Кликаю мышкой на ее фото, и вот она появляется сама, еще больше и эффектнее, и улыбается точно так же, как улыбалась недавно мне. Но чтобы посмотреть информацию о ней и другие фотографии, нужно стать ее другом. Я сижу, уставившись в экран, и понимаю, что мне очень хочется узнать о ней побольше. Кто она такая – эта Вайолет Марки? Я снова открываю «Гугл», стараясь отыскать там тайный способ входа в «Фейсбук». Может, это какой-то особый цифровой код или кодовое слово. В общем, я ищу легкий путь.
Но вместо этого я нахожу какой-то странный сайт, который называется «Ее сестра», где Вайолет Марки указана как соавтор, редактор и один из его создателей. Там все, как положено, – парни, красота, мода, но все записи сделаны до двенадцатого апреля прошлого года. И еще мне удается отыскать небольшую газетную статью из рубрики «Новости»:
Элеонора Марки, восемнадцатилетняя ученица выпускного класса в школе Бартлетт, не справилась с управлением своего автомобиля на Чапел-роуд приблизительно в час ночи тринадцатого апреля. Превышение скорости и скользкая дорога могли стать причиной катастрофы. Элеонора погибла при ударе. Ее шестнадцатилетняя сестра Вайолет, находившаяся в том же автомобиле на пассажирском сиденье, отделалась незначительными ушибами и ссадинами.
Я сижу и снова и снова перечитываю эту статью, и внутри меня зарождается гнетущее чувство. Потом я делаю то, чего поклялся никогда не делать. Я регистрируюсь в «Фейсбуке», чтобы иметь возможность отправить ей сообщение. Создавая аккаунт, я начинаю казаться общительным и нормальным. Может быть, мне удастся сразу же решить вопрос о самоубийствах и колокольне, а она поймет, что со мной можно иметь дело, и это совершенно безопасно. Я фотографируюсь с помощью своего телефона и сразу же решаю, что у меня чересчур серьезный вид, снимаюсь во второй раз – теперь я слишком уж беспечный и какой-то придурковатый. Наконец, я останавливаюсь на третьем варианте, который представляет собой нечто среднее между первой и второй фотографиями.
Компьютер я перевожу в спящий режим, чтобы не проверять каждые пять минут, пришло мне сообщение или нет, а в это время играю на гитаре, прочитываю несколько страниц из «Братьев Карамазовых», которые нам задали на дом, ужинаю вместе с Деккой и мамой, что стало у нас в семье традицией после развода родителей. И хотя я не слишком большой любитель поесть, все же ужин – одно из самых приятных занятий в доме, потому что на это время я могу спокойно отключить свои мозги.
– Декка, расскажи мне, что ты выучила за сегодняшний день? – интересуется мама. Она привыкла спрашивать нас о школе, после чего чувствует себя честно выполнившей свой материнский долг. Так она обычно начинает ужин.
– Я поняла, что Джейкоб Барри – полный кретин, – совершенно серьезно сообщает Декка. В последнее время она стала довольно часто ругаться, ожидая от матери адекватной реакции, по которой можно будет понять, что та ее внимательно слушает.
– Декка, – мягко произносит мама, хотя слушает дочку лишь наполовину.
Декка продолжает рассказывать нам о том, как этот мальчик по имени Джейкоб приклеил свои ладони к парте, только чтобы не писать проверочную контрольную работу, а когда его начали отдирать от парты, у него слезла кожа с ладоней. Глаза при этом у Декки сверкают, как у маленького бешеного зверька. Она искренне считает, что парнишка заслуживает такого наказания, и прямо высказывает свое мнение о нем.
Неожиданно мама начинает проявлять интерес к рассказу дочери.
– Декка. – Она осуждающе качает головой.
Это максимум, на что способно распространиться ее родительское воспитание. С тех пор, как отец ушел из семьи, мама старается всегда и во всем сохранять хладнокровие. И все же мне жаль ее, потому что она до сих пор любит отца, хотя он по своей сути человек достаточно эгоистичный и вконец испорченный. Жаль еще и потому, что бросил он ее ради непонятной женщины по имени Розмари – ее имя даже пишется по-дурацки, с какой-то палочкой или черточкой над какой-то буквой, и никто не помнит, над какой именно, и еще потому, что в тот день, когда он уходил, она кое-что сказала мне, а именно: «Никогда бы не подумала, что останусь одна в сорок лет». Это были не просто слова. В голосе матери слышались безысходность и безнадежность, словно уже больше ничто в ее жизни не могло измениться в лучшую сторону.
С тех пор я стараюсь делать в доме все так, чтобы угодить ей. Я веду себя тихо, пытаюсь оставаться незаметным, насколько это возможно. Это включает в себя даже то, что во время фазы сна я словно бы ходил в школу. Все делается для того, чтобы не стать для матери обременительной ношей. Правда, это мне удается не всегда.
– А у тебя как прошел день, Теодор?
– Великолепно. – Я раскладываю еду по тарелке, пытаясь создать некий узор. Прием пищи отличается еще и тем, что, кроме него, в жизни существует огромное количество куда более интересных дел. То же самое можно сказать о сне. Самая настоящая бесполезная потеря времени.
Интересный факт: один китаец умер от нехватки сна. Он не спал одиннадцать дней подряд, стараясь не пропустить ни один из матчей во время чемпионата Европы (чемпионат проводили по футболу – это для тех, кому, как и мне, невдомек, что такие бывают.) На одиннадцатую ночь он смотрел, как Италия побеждает Ирландию со счетом два – ноль, принял душ и заснул около пяти часов утра. И умер. Не хотелось бы обижать покойника, но футбол, по-моему, достаточно тупая игра, чтобы не спать из-за нее столько времени.
Мама даже перестает есть и начинает внимательно изучать мое лицо. Когда она обращает на меня внимание (а происходит это нечасто), она старается понять мою «грусть» так же, как она пытается сохранять спокойствие, когда Кейт всю ночь не появляется дома или когда Декку вызывают в кабинет директора. Мама считает, что в нашем плохом поведении виноват развод и отец, и уверена, что нам потребуется много времени для исправления.
Почти без сарказма я добавляю:
– Все как всегда. Никаких происшествий. Тоска зеленая. Как и любой другой день.
После этого мы переходим на нейтральные темы. Мы говорим о доме, который мама пытается продать своим клиентам, и в заключение о погоде.
Ужин закончен. Мама кладет руку мне на плечо. Ее пальцы чуть касаются моей кожи, и она говорит:
– Правда, здорово, что твой брат снова с нами, да, Декка?
Она произносит это так, будто существует реальная опасность, что я куда-то исчезну, причем произойти это должно прямо у них на глазах. В ее голосе звучат обвинительные нотки, отчего мне хочется съежиться, убежать к себе в комнату и оставаться там как можно дольше. Мама готова простить мне мою грусть, но вместе с тем ей хочется иметь возможность положиться на меня, как на мужчину в доме. И хотя она делает вид, что я все-таки посещал школу в тот период, длившийся почти пять недель, все же я умудрился пропустить множество семейных ужинов. Потом она убирает пальцы с моего плеча, и все мы становимся свободными. Так происходит каждый раз, и все мы счастливо разбегаемся в трех разных направлениях.