– Да разбросали все и картины местами поменяли. Эту – сбросили, а эту – на станок поставили.
– Эту? – Легов внимательно поглядел на картину.
Картина Луи Жироде Триозона представляла сцену из Библии, где Иосиф Прекрасный растолковывает египетскому фараону его сон.
Французский художник изобразил просторный зал во дворце фараона, пышный и одновременно мрачный. Высокие гранитные колонны скрываются в высоте, стены покрыты богатой золоченой резьбой и узорными барельефами. Сам владыка Египта восседает на величественном золотом троне в окружении многочисленных вельмож и придворных. Иосиф, красивый, благообразный юноша в ярком восточном одеянии, стоит перед ним в свободной, непринужденной позе и что-то говорит, показывая правой рукой на большое полукруглое окно. Фараон слушает его весьма благосклонно, и даже спустил одну ногу в золоченой сандалии со ступеньки трона, словно собирается встать и подойти к привлекательному еврейскому юноше, чтобы возвысить его, приблизить к себе и дать ему важный государственный пост.
За спиной у Иосифа перешептываются несколько седобородых стариков – должно быть, египетские маги и жрецы, не сумевшие должным образом растолковать своему владыке его сон. Лица этих старцев выражают зависть и явное неодобрение по отношению к удачливому молодому сопернику.
Собственно, для французского художника библейская тема послужила лишь предлогом для того, чтобы изобразить людей в пышных экзотических нарядах – таких, какими он представлял себе древних египтян и персонажей Священного Писания.
Глядя на картину, Старыгин мимолетно подумал, что во времена Триозона Наполеон уже завоевал Египет и бурно началось исследование этой древней колыбели цивилизации, выдающийся французский египтолог Франсуа Шампольон уже работал над расшифровкой иероглифов, египетские древности попали в музеи Европы, но люди, изображенные на картине, не имеют ничего общего с жителями страны Миср, Древнего Египта, какими мы представляем их сегодня. Их наряды и сам облик явно были придуманы художником.
– Картина называется «Гадание Иосифа перед фараоном», – пояснил Старыгин в ответ на вопросительный взгляд Легова.
– Это что – из египетской жизни? – оживился Легов.
– Ну… кажется, так…
– Вот у меня где эти фараоны! – пожаловался Легов. – Слыхал – в отделе Древнего Египта тоже происшествие – вскрыли витрину, вытащили статуэтку, ничего не взяли, а мне теперь разбираться…
– Вот как? – поднял брови Старыгин. – А охрана, стало быть, спала?
– Да нет, дежурному по голове дали, так с пяти утра и провалялся там на полу, пока его не хватились… И вот еще что… – Легов обежал комнату быстрым взглядом, потом отогнал Старыгина и присел на корточки перед станком, где стояла картина.
Не найдя на полу ничего интересного, он пошарил рядом и выпрямился с торжеством во взоре, держа в руках лист бумаги.
– Да это же мой отчет по командировке! – ахнул Старыгин.
– Какой отчет! – отмахнулся Легов. – Ты сюда смотри!
На обороте четко отпечатался след ботинка примерно сорок третьего размера. Обычный ботинок, неясный рисунок подошвы.
Легов наклонил голову и уставился на ботинки Старыгина.
– Хорошие ботиночки! У вас какой размер?
– Ну, сорок третий, а что?
– Подметку предъявите! – рявкнул Легов, так что Старыгин вздрогнул и снял ботинок.
Подошва была так сношена, что рисунка не разобрать.
– Они итальянские, удобные очень… – пробормотал Старыгин, – вот и заносил…
– Все ясно, след преступник оставил!
– А вы думали, что я?
– Разрешите? – в комнату заглянул помощник Легова, Севастьянов. – Ну, в общих чертах все ясно, сигнализацию преступник отключил, а дверь отмычкой отпер.
– А как он в музей ночью попал? – не выдержал Старыгин.
– Да тут, понимаете… – замялся Севастьянов, – два такелажника чушь какую-то несут. Дескать, носили они ящики вчера вечером, так якобы кто-то был в ящике, оттуда выскочил и одного вырубил. А когда второй вернулся, то того, из ящика, и след простыл. Ну, ребята решили, что им все привиделось, и пошли домой лечиться…
– Понятно, – вздохнул Легов, – допьются до белой горячки и не помнят, что делали и на каком они свете. Какой еще ящик? Господи, ну отчего даже в музее все такелажники алкаши?
– Ящик и вправду лишний… – кашлянув, сообщил Севастьянов, – их по накладной должно быть восемь, а на самом деле – девять. То есть от девятого остатки…
– Кто принимал по описи? – загремел Легов.
– Николаев, он с сегодняшнего дня в отпуске…
Старыгин хотел ехидно сказать, что таким образом можно и атомную бомбу в музей пронести, раз никто не проверяет, но взглянул на расстроенное лицо Легова и промолчал. Хоть они находились не в самых лучших отношениях, все же у Евгения Ивановича сейчас большие неприятности, ведь именно он головой отвечает за безопасность мировых шедевров.
– Напишите все свои соображения по поводу случившегося, – сухо бросил Легов на прощание и вышел.
Оставшись один в мастерской, Старыгин внимательнейшим образом исследовал картину, стоящую на станке, и не заметил в ней ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание преступника. Правда, в чужую душу не влезешь, и вкусы у людей разные, был же случай лет пять назад, когда из отдела французской живописи украли картину художника Жибера[3]. Картину не нашли, и до сих пор сотрудники удивляются, кто мог позариться на довольно-таки заурядную вещь. В свое время Старыгин по этому поводу высказал догадку, что просто кто-то стянул, что плохо лежит, а потом – спрятал картину, потому что после разразившегося скандала продать ее было невозможно.
Но в данном случае картину не украли, ее просто внимательно рассматривали. Старыгин еще немного полюбовался на картину, потом вздохнул и перевернул ее. Открылся старый подрамник, пыльный и засиженный мухами. Никаких надписей на нем не было, только в левом нижнем углу Старыгин увидел светлое пятно, как будто дерево слегка почистили. Так оно и было, и на светлой древесине, очищенной от многолетней бытовой грязи, нарисован был странный значок – эллипс и палочка. Фигура была похожа на глаз, густо подведенный к виску. Сравнение с глазом получилось оттого, что значок был нарисован черной тушью, яркой, несмотря на годы.
Старыгин пожал плечами и задумался. Минувшей ночью в Эрмитаже произошло два преступления, которые связаны между собой, это очень наглядно продемонстрировал ему только что Легов, показав след от ботинка сорок третьего размера. Здесь, в мастерской, Старыгин посмотрел на картину и отыскал на подрамнике странный значок.
Что было нужно преступнику в отделе Древнего Египта? Поскольку замок оказался неповрежденным, а никаких указаний ему не давали, Старыгин аккуратно запер дверь своего кабинета и отправился длинными коридорами и лестницами вниз, в отдел Древнего Египта. Там уже улеглась суета, собрали безделушки, выпавшие из витрины, замели осколки. Статуя каменного писца стояла пока на том же месте, где оставил ее неизвестный злоумышленник, двери в зал заперли и посетителей не пускали.
Старыгин прошел мимо двух каменных саркофагов, в которых должны были быть похоронены военный полководец Яхмес и его мать, царица, мимо групповой статуи правителя Фив с женой и матерью. Все трое уютно сидели рядышком на каменной скамье, и совершенно невозможно было определить, которая из женских фигур является матерью, а которая – женой. Старыгин остановился еще перед витриной, заполненной каменными статуэтками богов, кошек и птиц. Каменные кошки Древнего царства вели себя совершенно так же, как его Василий: сидели, аккуратно подогнув под себя лапы, лежали, развалившись на солнышке, как кот на диване, и умывались, подняв к небу заднюю лапу.
Дальше располагался деревянный саркофаг, найденный при раскопках могилы жреца, а в стеклянном ящике – его мумия. Старыгину всегда было совестно смотреть на мумию. Жил человек хоть и очень давно, потом умер, его похоронили, как положено по обычаю древних египтян – положили в саркофаг ценные вещи, все, что может понадобиться в Царстве Мертвых, снабдили множеством статуэток – ушебти, которые будут помогать покойному. Потом заперли все это в каменный саркофаг, а его в свою очередь поместили в гробницу. И оставили в полной темноте и безмолвии. А через много лет пришли археологи, распотрошили все, растащили по музеям и выставили мумию на всеобщее обозрение. Иногда Старыгин ловил себя на мысли, что на месте мумии жреца он обязательно бы ожил и делал окружающим всяческие гадости – только так можно отомстить людям за то, что лишили могилы.
Каменный писец был хорош, несмотря на почтенный возраст – больше четырех тысяч лет. Он сидел, удобно подогнув колени, и прилежно писал каменной палочкой на каменной дощечке. Лицо его было сосредоточенным и вполне современным. Старыгин поразился этому факту.
Заведующая отделом Мария Антоновна подошла неслышно.
– Любуетесь?
– Да я и сам, Мария Антоновна, погорелец, – признался Старыгин, – тоже в мастерскую залезли, но ничего не взяли, только беспорядок устроили.
– Чудные дела, – вздохнула хранительница, – хорошо, что ничего не взяли, а то уж не знаю, право, как и жить-то…
Солнце скатилось с лиловеющего небосвода и скрылось за изломанными хребтами Западных гор – в бескрайней, безжизненной пустыне, где не может уцелеть ни одно живое существо, где, как все знают, располагается Царство Мертвых.
Стихли последние звуки торжественного гимна, которым жрецы на пороге храмов провожали великое светило, и редкие группы людей заспешили к берегу Нила, где их дожидались лодочники. Они спешили к реке, чтобы как можно скорее вернуться на правый, восточный берег великой реки, туда, где теснились лачуги бедняков, скромные дома простолюдинов, туда, где возвышались великолепные дворцы знатных людей, где днем и ночью не затихала жизнь Города Живых, столицы фараонов – златовратых Фив.
Здесь, на левом берегу Нила, в Некрополе, Городе Мертвых, остались только те, кто служил мертвецам – жрецы и храмовые прислужники, стражи могил и плакальщицы, бальзамировщики – тарихевты и нечистые парахиты, чьей работой было вскрывать тела мертвых перед тем, как тарихевты приступят к священному ритуалу бальзамирования.
Парахит Хоту вышел на порог своей жалкой лачуги и жадно вдохнул вечерний воздух, напоенный ароматами влаги и свежести, принесенными с Нила. Днем он не решался лишний раз выйти из своего жилища – ведь люди его профессии считались нечистыми, встреча с парахитом предвещала несчастье, и любой прохожий мог обругать его, а то и огреть плетью, раздосадованный таким недобрым предзнаменованием.
Зато теперь, с наступлением ночи, он не боялся ничего – темнота скрывала знаки нечистой профессии на его лице и руках, ночь была его временем. Да и те случайные прохожие, которые могли повстречаться ему днем, давно уже покинули Город Мертвых и уплыли на правый берег Нила, и дружные голоса гребцов затихли в сумерках.
В сгущающемся воздухе стаями проносились летучие мыши – для них, как и для Хоту, началось лучшее время суток, время охоты. Они проносились в воздухе в погоне за мошкарой и мелкими насекомыми, едва не задевая лицо старого парахита.
Быстро темнело, на небе выступила ослепительная россыпь звезд. Среди редких лачуг, выступающих в темноте еще более темными массивами, и каменных осыпей замелькали гибкие, неуловимые силуэты – это шакалы, служители Анубиса, пришли в Город Мертвых за поживой, за ежедневной данью.
Те люди, которые приплывали ранним утром на левый берег великой реки, чтобы навестить своих умерших родственников, приносили на их могилы положенные дары – гусей и кур, рыб и черепах, коз и газелей, напитки и сладости, цветы и благовония – то, что позволял каждому его достаток. Ведь если мертвые будут тобой недовольны, они могут принести неисчислимые несчастья – болезнь и неурожай, пожар и засуху, гнев владыки или падеж скота.
Те, кому не по карману были дорогие приношения, покупали в лавках раскрашенные хлебцы в форме гусей или коз, чтобы с молитвой положить их на могилы предков и смягчить их хоть таким символическим приношением.
И когда шакалы по ночам пожирали оставленные на могилах дары, родственники умерших радовались – они считали, что их приношения угодны предкам, что те приняли их и теперь будут благосклонны к своим живым родственникам. Поэтому на шакалов не дозволялось охотиться, больше того – встретив их, следовало уступить дорогу, произнеся краткую молитву.
Честно говоря, эти обнаглевшие твари были просто опасны для одинокого ночного путника, поэтому с наступлением темноты жители Города Мертвых старались не покидать свои жилища.
Еще опаснее шакалов были двуногие хищники – шайки могильных воров, пробиравшиеся в Город Мертвых, чтобы вскрывать и грабить богатые захоронения знатных египтян. Их преследовала ночная стража Некрополя, но воры были хитры и неуловимы, как шакалы, и зачастую ускользали от стражников, скрываясь в горных пещерах и одним им известных тайных укрытиях.
Впрочем, этих двуногих шакалов Хоту нисколько не боялся – с него могильным ворам не было никакой поживы, а встречи с парахитом они опасались, поскольку были суеверны как никто другой.
А вот против четвероногих хищников у него была крепкая суковатая палка и Шасу – черный лохматый пес, тощий и вечно голодный.
Хоту вооружился своей палкой, окликнул пса и пошел по каменистой тропинке, взбегавшей к отрогам Западных гор, – старик хотел найти целебный корень, помогающий от ломоты в костях, донимающей его последние дни. Конечно, искать коренья в темноте – нелегкое дело, но знакомый травознай говорил ему, что только найденный ночью корень обладает целительной силой.
Шасу побежал вперед по тропинке, спугнул какого-то мелкого зверька и вдруг застыл на месте, угрожающе зарычал, прижав уши, вздыбив шерсть на загривке.
– Что ты рычишь, отродье Сета? – негромко проговорил парахит, догнав пса и схватив его за загривок.
И тут он увидел впереди, среди камней, медленно двигающуюся человеческую фигуру.
Это не был могильный вор – те одевались в короткие темные накидки, не мешающие движениям и скрывающие их в темноте, да и ходили они небольшими группами. Это не был и кто-то из стражей Некрополя – те носили короткие военные плащи и уж точно не ходили поодиночке. Кроме того, и воры, и стражники уверенно чувствовали себя в просторах ночного Некрополя. Это же был человек богатый и знатный, о чем говорила длинная белая одежда, и он наверняка первый раз шел ночью по Городу Мертвых – так медленно и неуверенно он двигался.
В первый миг Хоту подумал догнать этого ночного путника и предложить ему помощь в надежде на богатое вознаграждение. Но тут же он отказался от этой мысли – одинокий прохожий мог разглядеть знаки его нечистой профессии и прогнать старика. Кроме того, вряд ли его привело ночью в эти опасные места благое дело, на уме у него недоброе, и в таком случае случайному свидетелю не поздоровится.
Но врожденное любопытство не оставляло парахита, и он решил тайком проследить за незнакомцем, чтобы выяснить, что у того на уме и куда он направляется.
– Веди себя тихо, семя Сета, а то отдам тебя духам пустыни! – шепотом пригрозил он своему псу и крадучись двинулся вслед за таинственным путником.
Они обошли несколько бедных могил, миновали высокую скалу, которая стояла на краю Некрополя, как дозорный Западных гор, поднялись по пологому склону и свернули влево.
Только тогда Хоту догадался, куда идет незнакомец.
Он шел к лачуге Фетх, старой знахарки.
Парахит боязливо поежился – Фетх зналась с нечистыми духами, и ее опасались все жители Города Мертвых, даже могильные воры старались обходить ее убогую лачугу. Только те, кого гнала насущная потребность в ее тайных познаниях, рисковали посетить жилище старой колдуньи. Тем не менее незнакомец свернул к темному проходу среди камней, за которым обитала Фетх.
Из дверей ее хижины пробивался неровный колеблющийся свет. Фетх не спала, она занималась своим темным ремеслом, и Хоту почувствовал, как мурашки пробежали по его спине под покрывавшей его ветхой накидкой. Тарихевт Набу как-то шепотом рассказывал, что своими глазами видел, как старуха разговаривала с шакалом и тот отвечал ей человеческим языком.
Шасу тихонько заскулил, видимо, почувствовав испуг хозяина, но старик шикнул на пса, припал к земле и подполз еще ближе к ведьминой лачуге. Любопытство оказалось сильнее страха.
Незнакомец подошел к хижине Фетх и остановился на пороге, видимо, не решаясь войти внутрь – то ли из страха, то ли из отвращения: из жилища ведьмы доносились мерзкие запахи приготавливаемых старухой колдовских снадобий.
В свете, пробивающемся из хижины, Хоту смог разглядеть ночного путника. Это был, как он и думал, знатный человек. Выбритая, ничем не покрытая голова говорила о том, что он принадлежит к жреческой касте. Незнакомец был еще достаточно молод, должно быть, не больше тридцати раз видел он весенние разливы Нила. Он был высок, обладал правильным лицом с красивыми удлиненными глазами, но на этом лице лежала печать усталости и беспокойства.
– Эй, старая! – окликнул он колдунью. – Я знаю, что ты дома. Выйди поговорить со мной.
– Кого это принес Сет в такое неподходящее время? – донесся из хижины скрипучий голос знахарки.