Папа и Калли познакомились в пятидесятые в Гамбурге. Оба они из франконской провинции в поисках приключений сорвались на север. С приключениями не сложилось, если, конечно, не считать таковыми работу на верфях и комнату на двоих в христианском союзе молодых мужчин. Калли и папа добавили еще одно – стали вместе снимать квартиру.
– Мы были, так сказать, первой коммуной…
Каждый раз, когда отец произносил эту фразу, выражение лица у него становилось залихватским, при этом он незаметно проводил рукой по зачесанным остаткам волос.
– Да… лихое было времечко.
Думаю, в тот момент он жалел, что не курит, свернутая как бы между прочим самокрутка добавила бы ему крутизны.
Когда мне было тринадцать, миф о том, что я дочь старого хиппи, умер. Ханна, жена Калли, рассказала, что квартира представляла собой две бывшие детские в жилище вдовы железнодорожника. Фрау Шлютер после отъезда дочери не захотела жить одна и стала сдавать комнаты Калли и Хайнцу, готовила им, стирала и гладила. Алкоголь и женщины были под запретом, зато каждый вечер они втроем играли в канасту. С колбаской и огурчиками.
Через полгода папа пошел в армию, а Калли на таможню. Связь они продолжали поддерживать, лихие времена сближают.
Калли и Ханна жили в красном доме с большим участком земли. Папа задержался у ворот, разглядывая палисадник.
– У них вообще нет гортензий. И очень мало роз. Зато везде облепиха.
Я показала на стену дома:
– Розы там. У них есть еще один красивый сад.
– Ну, не знаю. У нас везде были розы. Но Калли никогда не имел к этому таланта. Даже в то время.
Звоня в дверь, я представляла себе, как молодой Калли пересаживает узамбарские фиалки фрау Шлютер.
– Могу я тебе напомнить, что у нас садом занимается мама?
– Она не косит газон.
Калли открыл входную дверь.
– Хайнц!
Он протянул ему руку. Папа пожал ее.
– Калли!
Калли положил вторую руку отцу на плечо.
– Хайнц, старина!
– Калли! Сколько же лет?
Они, не переставая, трясли друг другу руки.
– Хайнц, это ты. Столько лет… Старина!
– Да, Калли.
Они были настоящими мужчинами. Суровыми мужчинами. А я была ребенком, и меня Калли обнял.
– Кристина, моя радость, ты так выросла! Я еще помню, как ты срыгнула на мой единственный костюм. За полчаса до того, как нам следовало идти в церковь. Это было, кажется, на конфирмацию Фолькера. Да, Хайнц? Ты еще одолжил мне куртку. Но вообще ты была очень милым ребенком, Кристина.
– Мы с твоим сыном одного года рождения. В четырнадцать лет я уже не срыгивала, Калли.
– Нет? Ну тогда это было на крестинах. Как бежит время! Заходите же, я сварю нам кофе.
Мы прошли за ним в гостиную, Калли сгреб в кучу лежавшие на диване газеты, бумаги и письма и освободил кресло от шерстяного пледа, велосипедного шлема и обувной щетки.
– Садитесь. Я сейчас.
– Видно, что без Ханны он совсем потерялся, – шепнул мне отец. – Не думаю, что обычно здесь такой беспорядок.
Он взял иллюстрированный журнал и начал его листать. Я разглядывала гостиную. Это вполне могла бы быть обстановка моих родителей. Справа мягкий гарнитур, диван и два кресла, перед ним низкий столик, слева большая стенка со встроенным телевизором и домашним баром, рядом обеденный стол с четырьмя стульями, за ними практичный сервант. В ящиках, наверное, лежало столовое белье, а в шкафу стояли вазы и графины, которыми никогда не пользовались. На стенах висели традиционные семейные фотографии. В центре – все семейство тридцать лет назад, Ханна в центре, Калли за ней, справа Фолькер в пубертатном периоде, слева Катарина, примерно лет десяти. Мои бабушка с дедушкой на свою золотую свадьбу получили от нас такую же фотографию. Рядом я узнала свадебную фотографию Катарины, Фолькера в морской форме и множество детских снимков, наверное, дочери Катарины. Я задумалась: когда папа виделся с Калли в последний раз? Папа с нахмуренным лбом бросил журнал назад к остальным.
– Сплошные кулинарные рецепты. И кто все это читает?…
– А когда вы, собственно, виделись в последний раз?
– Совсем недавно. Они с Ханной ездили в Данию и на пароме приехали на Зюльт. Мы как раз тогда мостили подъезд к дому.
– Папа, это было десять лет назад.
– В самом деле? Ну вот видишь. А с дорогой ничего не случилось, каждый камень лежит на своем месте. Это была хорошая фирма.
Калли вернулся с подносом. Три чашки без блюдец, вскрытая упаковка кекса, кофейник из кофемашины с очень светлым на вид содержимым. Он поставил чашки на журнальный столик и налил кофе. Мы с интересом смотрели, как молотый кофе оседал на дно. Калли склонил голову набок.
– Интересно. Откуда тут взяться осадку?
– В кофемашину нужно вставлять фильтр. Ты это сделал?
Папа осторожно помешал жидкость ложкой.
Калли склонился над чашкой.
– Вообще-то да.
– Что значит «вообще-то»?
– Я же не идиот. Разумеется, я вставил. Я не в первый раз варю кофе. Кристина, взгляни.
– Может быть, фильтр склеился?
Калли взболтал жидкость в кофейнике, и осадок поднялся.
– Да, и что теперь?
Я посмотрела на желто-коричневую бурду.
– Сварить новый кофе…
Папа решительно опрокинул содержимое чашки обратно в кофейник:
– А пшеничное пиво у тебя есть?
– Да, есть. Слишком много кофе тоже нехорошо. У меня в последнее время сразу начинается изжога. Кристина, может, сока хочешь?
– Сока?
Я прикинула в уме, не берет ли Калли в расчет мой детский возраст.
– Могу налить тебе ликерчика.
Значит, он не имел в виду мой возраст, просто пшеничное пиво – напиток для мужчин.
– Нет, спасибо, не нужно ликерчика, Калли, просто воды.
– Я схожу в подвал, одну минуту.
Папа посмотрел ему вслед и наклонился ко мне.
– Он же совершенно не справляется без жены. Даже кофе сварить не в состоянии, как он вообще себя обслуживает? Мне придется о нем позаботиться, не могу на это смотреть. Мы, в конце концов, все же друзья.
Не успела я спросить, что он имеет в виду, как вернулся Калли. Он открыл бутылки и поставил бокалы.
– Ну, – поднял он бокал и кивнул нам, – добро пожаловать на мой остров!
Папа и Калли выпили. Потом Калли вопросительно посмотрел на меня:
– Ты не пьешь? Ах, Боже мой, ты же просила воды. Скажи, Хайнц, ты тоже иногда становишься забывчивым?
– Нет. У меня превосходная память. Это благодаря тому, что я вожу по острову приезжих. И иногда решаю судоку. Знаешь, тебе нужно тренировать клетки мозга. Помогает от склероза и все такое.
– Ну, гостей я тоже вожу. И…
– Нордерней ведь намного меньше Зюльта. Не нужно столько всего помнить.
– Я тебя умоляю, Хайнц. Я проведу тебя завтра по острову, и ты удивишься.
В горле у меня пересохло. Я откашлялась, Калли повернулся ко мне.
– По-моему, здорово, что ты проводишь свой отпуск с отцом. Катарине такое в голову не придет. Она однажды была с Ханной в велнес-центре на выходных, где-то на востоке. Ну, знаете, сауна, маски и все такое. Но ведь я всего лишь отец, меня она вообще не спросила. Все, что от меня требовалось, – это деньги.
– А почему они не взяли путевку? – удивился отец.
Я сглотнула и с тоской посмотрела на его бокал с пивом. Он взял его и бросил на меня уничтожающий взгляд.
– Какую путевку?
– Путевку в санаторий «Мать и дитя», такие и на востоке наверняка есть.
Калли покачал головой:
– Ну, это только для мам с маленькими детьми. Катарине уже тридцать пять.
– И что? Она все равно ваш ребенок. Скажи, Кристина, вы с мамой об этом не думали? Вы столько платите взносов в больничную кассу, можно разок и заявку на санаторий подать.
Я облизнула губы.
– Калли, ты не забыл про мою воду?
Он дружелюбно мне улыбнулся:
– Конечно, нет.
И снова повернулся к отцу.
– Так ты думаешь, нужно попробовать? Я имею в виду, что Ханна еще ни разу не отдыхала в санатории, и Катарина тоже. Зачем, у них ничего не болело. Катарина, правда, раньше была худовата, но посмотрел бы ты на нее сейчас.
Через час и два фотоальбома я распрощалась. Калли с папой решили сделать кружок на велосипедах. Калли хотел показать ему что-то на острове, а потом посмотреть на наше жилье.
В паре метров был небольшой киоск, где я купила себе бутылку воды и начала пить прямо на ходу. Может, папа сумеет заразить своего старого друга разгадыванием судоку. Для тренировки памяти.
Марлен с Доротеей сидели в саду, склонившись над набросками, разложенными на столе. Когда я появилась перед ними, Доротея подняла голову.
– Ты сбросила его с хвоста?
Я упала в кресло.
– У него новое задание. Он должен спасать Калли от беспризорности и недостаточного питания. Какие новости, Доротея?
– Что ты имеешь в виду? – с невинным видом спросила она.
– Да ладно, я видела, как ты пялилась на его задницу. Хайнц, кстати, считает его опасным человеком. Подозревает наркотики, безобразные выходки и криминальные наклонности. Так что будь осторожна.
Марлен наморщила лоб.
– Вы говорите о Нильсе? А почему ты пялилась на его задницу? И при чем тут наркотики?
Доротея подняла солнечные очки.
– Мне он кажется симпатичным. Да не пугайся так, Марлен. Я одна, сейчас лето, отчего не попробовать? А что там с наркотиками?
– Папа всегда с подозрением относится к длинным волосам. Да еще заплетенным в косичку. У мужчины! Я вас умоляю. Знаем мы таких. Онно тоже был полон скепсиса.
Доротея собрала свои эскизы.
– В любом случае завтра мы с Нильсом едем в Эмден за краской. И, надеюсь, Хайнц вспомнит, что я не его дочь. И не испортит мне поездку.
Я решила не отвечать. Зачем мне ее успокаивать?
Два часа спустя мы уже были в кухне и готовили ужин. Я резала лук, обливаясь слезами. Внезапно послышался адский шум. Скрежет металла по камню, звон разбитого стекла, чья-то ругань. Я вздрогнула так, что ножом чиркнула себе по пальцу. Ничего не видя от слез, с кровоточащим пальцем во рту я бросилась во двор вместе с Марлен и Доротеей.
– Папа! Что случилось?
Папа сидел на корточках перед велосипедом, лежащим под перевернутым мусорным контейнером. Калли ставил свой велосипед к ограде и виновато посмотрел на нас:
– Хайнц въехал в мусорный бак.
Папа выпрямился и отряхнул брюки.
– Как можно ездить на велосипеде без ободного тормоза? Всего пять передач, ни подвески, ни амортизаторов, да еще такие древние тормоза. Знаешь, Калли, сам езди на этом убийце.
Тут взгляд его упал на меня, и он замер.
– Почему ты ревешь? И с каких пор опять начала сосать палец? Вот пожалуйста, еще одна цепная реакция. Слушай, Марлен, контейнер для мусора стоит здесь как-то по-идиотски. Его замечаешь слишком поздно.
Марлен и Доротея в это время поднимали контейнер.
– Не знаю, какого черта вы внеслись во двор как оглашенные. Эта штуковина торчит на этом месте не первый год. И ты первый, кто ее снес.
– Мы очень проголодались. Долго еще до ужина?
– Ужин будет, как только мусор снова окажется в контейнере.
Марлен сунула отцу метлу и вернулась в кухню. Папа отдал метлу Калли и пошел за ней. Я сосала палец и смотрела, как Калли начинает сгребать мусор в кучу, потом пошла за отцом.
– Калли собирает мусор.
– Это самое малое, что он может сделать. В конце концов, это его велосипед. Я мог вообще убиться насмерть.
– Папа!
– Хайнц…
– Но это правда. Впрочем, я могу отнести ему совок. Иначе он весь измажется. Кристина, вытащи наконец палец изо рта! Что подумает Калли?
Заклеив палец пластырем и накрыв на стол, я позвала отца и его друга на ужин. Они вместе отправились в ванную, вышли оттуда с чистыми руками, причесанные и с радостным ожиданием на лицах уселись за стол.
– Велосипедные прогулки возбуждают аппетит.
Папа подтащил к себе миску с картофельным салатом и наложил полную тарелку.
– Хайнц, на тарелке должно остаться место для камбалы.
– Ах да.
Не возвратив в миску ложку, он схватил тарелку Калли и отложил туда половину своего салата.
– Вот. Теперь места хватит.
– Большое спасибо.
Калли улыбнулся и несмело взглянул на Марлен:
– Я пришел за компанию. Хайнц сказал, что это ничего. Надеюсь, я не оказался некстати.
– Конечно, нет. – Марлен положила ему на тарелку рыбу. – Я всегда готовлю много. Приятного аппетита.
Папа протянул Марлен свою тарелку.
– Вот видишь, Калли, я же говорил. И теперь ты будешь есть здесь со мной. Это ведь всего на неделю, пока не вернется Ханна. И вероятно, я когда-нибудь поверю тебе, что Зюльт можно сравнить с Нордернеем.
– А почему нет? – Доротея взяла у Марлен блюдо с рыбой.
– Ах, Калли просто хотел похвастаться, с гордостью мне рассказывал, что у них здесь триста двадцать тысяч койко-мест. У нас на Зюльте – в два раза больше.
– Но ведь и Зюльт намного больше.
– Да это не важно, – увлеченно жуя, сказал отец. – И еще Калли хотел завтра показать мне маяк.
Калли гордо взглянул на меня:
– Самое высокое строение на острове, пятьдесят четыре метра шестьдесят сантиметров. Оттуда прекрасный вид на море.
– Пф-ф…
Вот этого я и боялась.
– Маяк в Кампене высотой шестьдесят два метра. И…
Марлен его прервала:
– Зато наш маяк самый старый на побережье. Построен в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году.
Папа ласково улыбнулся:
– Скажу только одно: Кампен, тысяча восемьсот пятьдесят шестой. И снова очко в мою пользу.
Я смотрела, как он с довольной физиономией разделывает камбалу и кладет себе еще картофельного салата. Он действительно в полном порядке. И я обрела надежду на спокойный отпуск. Я часто поддаюсь минутным настроениям.
«Прекрасный незнакомец»
– Кристина! Кристиииина!
Я чуть не выпала из кровати. Передо мной в пижаме стоял отец. Было семь утра.
– Что такое? Хочешь, чтобы у меня случился разрыв сердца?
– Ее нет!
Я медленно села, потирая глаза.
– Кого?
– Ну кого? Доротеи! Ее и след простыл. Нету!
Я снова легла и закрыла глаза.
– Она поехала в Эмден за краской.
– А это еще зачем?
– Ей нужно чем-то красить пивную.
– А она там разберется, в Эмдене?
– Нильс же с ней?
Папа едва не задохнулся:
– Вы позволили ей ехать с этим длинногривым террористом в чужой город? У вас что, нет ни капли разума?
Он опустился на край кровати и театрально уткнулся лицом в ладони. С тяжелым вздохом я снова села.
– Папа, только, пожалуйста, не устраивай трагедии. Нильс – дизайнер и уж точно не террорист, а Доротее сорок два, и она не твоя дочь.
– Я знаю, сколько ей лет, и что? Мне семьдесят три, и я редко ошибаюсь в людях.
– А это что-то новенькое, я думала, ты никогда не ошибаешься.
– Не говори со мной таким тоном, я все-таки твой отец.
Он резко поднялся и вышел. Я досчитала до двенадцати, потом встала и пошла следом. Он сидел на кровати и таращился на шкаф.
– Ну, что случилось?
Он потер босые ноги друг о друга и не ответил.
– Папа! Ну скажи!
– Твоя мать в больнице, а вы тут подвергаете себя всяческим опасностям, о которых я даже не знаю.
В этой фразе не было ни малейшей логики, но мне сразу же стало стыдно. Я присела рядом с ним.
– Ах, папа… Поставить искусственный коленный сустав сейчас – обычная операция. Я позавчера разговаривала с мамой, она была совершенно спокойна и не волновалась. И мы ей потом позвоним, хорошо?
– Твоя мать всегда совершенно спокойна. В этом-то и проблема. Если бы я не волновался, никто бы и не понимал всей серьезности положения. Но я же не могу брать на себя ответственность за все. Однако если труп Доротеи сегодня выловят в Северном море, не говори, что вас никто не предупреждал.
Я встала.
– Папа, ну хватит. Сходи в душ, оденься, и пойдем завтракать. Потом поможешь Онно, встретишься с Калли. К тому же день сегодня солнечный.
Он взглянул на меня:
– Что ты все спишь в старых футболках? Мама купила себе такие миленькие ночные сорочки. Надеюсь, она еще сможет их поносить…
– Папа!
Я отправилась чистить зубы. Сегодня был день Ринтиндамба. И никакого Теренса Хилла.
Мы уже взяли себе кофе, когда к нам за столик подсела Марлен.
– Ну, Хайнц, ты настроен помогать нам сегодня?
– За всю жизнь я еще ни разу не пренебрег своими обязанностями.
– Только что звонил Онно, его помощник Хорст подхватил грипп. Он спрашивал, не согласишься ли ты быть у него на подхвате?
– Сначала мне нужно позавтракать.
Марлен вопросительно посмотрела на меня. Я сделала ей знак и встала, она прошла за мной в кухню.
– Мама сегодня ложится в больницу, завтра утром у нее операция. Он волнуется и поэтому в довольно плохом настроении. Так будет до завтрашнего обеда, вероятно, он отвлечется.
– Эй, у меня для него полно работы. Онно действительно нужна помощь, и сегодня приезжают новые постояльцы. Семья с двумя маленькими детьми и господин, путешествующий в одиночестве. Хайнц мог бы забрать из порта семью.
– Скажи ему это. У мужчины должно быть дело.
Через час я разгружала первую посудомоечную машину. Папа со страданием на лице побрел в пивную. Он даже не съел яйцо. Его завтрак составила всего половина булочки, а тот факт, что он намазал ее «Нутеллой», открыл мне глаза на его отчаянное состояние. Я решила чуть позже позвонить сестре. Инес должна была отвезти маму в больницу, я только не знала точно, во сколько именно.
В столовой все еще сидели две пары и, разумеется, фрау Вайдеманн-Цапек вкупе с подругой Клюпперсберг. Обнаружив меня, они оживленно мне замахали.
– Доброе утро, милая Кристина, не могли бы вы принести еще чая? Ах, а где же ваш дорогой отец?
Я попыталась улыбнуться и пожала плечами:
– Даже не знаю, где он сейчас. Но уверена, еще появится.
Мне было интересно, насколько у них хватит терпения. Еды здесь в любом случае в избытке. И его не достанут.