Одна лишь поездка в Белогорье много стоила, ибо уговорить чудом воскресшего «хранителя» ордена на поход по ту сторону Карпат было невероятно трудной задачей. Но и тут брат Франциск отлично постарался, с блеском справившись со столь щекотливым поручением.
— Прибыл Иоганн Нойман…
Монашек замер, не договорив и выжидающе уставив на нунция кроткий взор, и склонил голову.
— Зови, — коротко отозвался отец Бонифаций, едва сдерживая напряжение, ибо с тревогой ожидал все эти дни известия о закарпатском походе крестоносцев.
Служка тут же почтительно склонился и почти бесшумно вышел, настолько тихими были всегда его шаги.
Нунций чуть дрожащими пальцами свернул пергамент недописанного письма и упрятал его в шкатулку, с сожалением подумав, что теперь придется использовать новый лист, безумно дорогой.
Цены на выделанные телячьи шкуры значительно выросли, денег постоянно не хватало даже на самые неотложные нужды, церковная казна в Кракове давно пустовала. Но тут не пристало экономить, учитывая каждый грош, ибо не писать же на плохенькой бумаге письмо его святейшеству.
Дверь в кабинет открылась, громко и уверенно топая сапогами, вошел Нойман, в испачканной и потрепанной одежде и в омерзительно грязных сапогах.
Почтительно преклонив колено, купец, по совместительству доверенный папский шпион, дождался пастырского благословения и тяжело поднялся на ноги.
— Рад тебя видеть, сын мой! Вижу, ты устал?
— Дорога была трудной, святой отец, вымотала полностью. Снег выпал рано, сплошная грязь. Еле через перевалы прошли обратной дорогой, даже думал, что застрянем в горах на зимовку.
— Зима ныне ранняя наступила, снежная будет, — с кроткой улыбкой произнес нунций.
У него отлегло от сердца, новости самые благоприятные, ибо он хорошо знал манеру Ноймана сообщать все хорошие известия не сразу, а лишь после тягучей и долгой пытки разговором. Знал, а потому и принял ее, решив проучить своего самого удачливого шпиона.
— Очень быстро и настолько внезапно, святой отец, что даже я не смог уберечь свои хорошие сапоги из кордобской кожи, они прохудились. Одни убытки мне от этих походов…
— Усердие в служении матери-церкви всегда трудно, а потому стоит заранее смириться со всеми трудностями на этом изнурительном поприще. Тогда и только тогда познаешь всю сладость…
— Святой отец, простите меня покорно, но ваш замысел увенчался успехом, таким, что в него и поверить трудно!
По тому, каким слащавым тоном заговорил Нойман и как он прикусил при этом собственную губу от бессильного недовольства, нунций понял, что достиг своей цели.
Теперь купец никогда не будет не то что тянуть кота за хвост, набивая себе цену, но и перестанет столь нагло вымогать деньги за якобы понесенные убытки.
Впрочем, на такие манеры отец Бонифаций не то чтобы обижался, нет, он их понимал — торговое семя всегда ищет возможности хоть ненамного, но пополнить свои кубышки.
— Крестоносцы взяли под свое покровительство все словацкие замки и поселения, что остались по ту сторону гор. И даже более — в боях и стычках истребили полторы сотни угров и сильно потрепали гулямов, когда те вознамерились взять приступом замок «Три дуба»…
— Гулямы?! Откуда там они взялись?! Ты уверен, что это была именно гвардия халифа?!
— Еще бы, их не узнает только слепой, а таковыми не могут стать сотни людей, от христианских рыцарей до простых поселян! Пять сотен гулямов обложили все значимые дороги и перевалы, и половина из них попытались взять замок. Были еще и угры, но не очень много, едва с тысячу, но рыскали повсюду, явно ожидая прибытия крестоносного воинства!
Отец Бонифаций поднял на Ноймана донельзя удивленный взгляд, рука чуть задрожала, и купец мысленно усмехнулся — эти слова были его маленькой местью за столь холодный прием.
— Они ждали отряд фон Верта?!
— В этом я полностью уверен, святой отец! — Нойман для убедительности даже хлопнул себя рукой по груди.
— Что с командором? Да не тяни ты, прости господи!
— Это великий воин, святой отец!
Теперь купец был полностью удовлетворен — он всячески стремился вызвать нетерпеливое недовольство нунция и теперь знал, что тот ему заплатит сторицей — так всегда было, и заговорил четко и медленно, тщательно выговаривая слова, которые падали глухо, словно тяжелые камни в спокойную гладь пруда:
— Даже когда всех лучников отравили, фон Верт не испугался и отправился прямо в замок всего с десятком воинов. Крестоносцы изрубили втрое больше угров, а сам командор убил свирепого волкодлака, что привел те горы в запустение.
— Отравили?! Но как такое могло случиться?! Кто это сотворил?! Да не молчи ты, окаянный!
Голос у нунция сорвался на хрип, отец Бонифаций сильно побагровел лицом, что не на шутку испугало купца — в таком состоянии может и удар случиться.
Но обошлось, и спустя некоторое время до возбужденного разума священника дошла и вторая часть сообщения.
— Он убил волкодлака?!
— И спалил на костре, святой отец! Крестоносцам повезло — только двое из них погибли от яда, остальные оклемались. А кто сделал это, пока неизвестно, — Нойман пожал плечами, — но учитывая, что за весь поход на командора было несколько покушений, к счастью, безуспешных, в недоброжелателях недостатка не имелось.
— А гулямы что, «Три дуба» осадили?!
— Два раза пробовали штурмовать, но понесли большие потери. А как словаки собрали ополчение, да еще в Бежицком замке появился сильный отряд крестоносцев из Богемии и Моравии, то сразу же отошли в степь, боясь потерпеть поражение!
— Откуда в Бежице крестоносцы?!
Отец Бонифаций изумленно хлопал глазами — привезенные новости его шокировали, хотя и были хорошими. А ведь он ожидал худшего развития событий, когда отправил фон Верту свое послание!
— Этого я не знаю. Единственное, что слышал, так то, что ими командовал брат Ульрих.
— Но как?.. Зачем?! Почему он нарушил мой приказ и оставил врученные под его охрану замки?!
Голос нунция опять сорвался на хрип — отец Бонифаций схватился ладонью за вздымающуюся от прерывистого со свистом дыхания грудь, стараясь этим хоть как-то унять бешеное биение сердца, которое грозило выскочить из груди.
— Этого я не знаю, святой отец. Я вернулся через перевал раньше отряда брата Павла, что в ордене священник. Он мне ничего не ответил на вопросы, но среди крестоносцев я слышал именно то, что вам сообщил. Да и словаки многое подтвердили, и наши люди…
— Хорошо, Иоганн, ты привез удивительные вести!
Нунций отдышался и понемногу пришел в себя, затем открыл ларец — Нойман краем глаза тут же заглянул в него, отметив свернутый пергамент и два туго набитых мешочка.
Вид последних моментально вызвал у торговца радостное предвкушение, которое тут же усилилось, ибо болезненная рука нунция взяла один из них и положила его с тихим, но знакомым до боли звяканьем.
— Возьми… За труды свои и убытки, сын мой. Ты привез удивительные вести! Иди, мне нужно подумать…
Настроение у Ноймана было приподнятым — он никак не ожидал, что разговор с нунцием окажется настолько для него прибыльным.
Рука непроизвольно ощупала привязанный к поясу тяжелый мешочек, туго набитый серебром. Хорошо, что на плечи был накинут плащ и этого ласкающего сердца движения никто не заметил. Да и не было людей перед костелом, кроме нищего, что просил милостыню, сидя на ступеньках.
— Две марки! — удовлетворенно хмыкнул купец, моментально оценив вес награды благодаря огромному опыту — полтора десятка злотых весьма серьезная сумма, вдвое больше тех привычных гонораров, что он получал ранее из рук отцов церкви.
— Подайте, ваша милость, Христа ради!
Грязная рука нищего уцепилась за край плаща, и Нойман машинально схватился за рукоять кинжала. Затем взглянул на просящего и брезгливо скривился. Еще бы — замусоленная грязная грива, красная от ожога морда и омерзительная вонь давно не стиранной одежды.
— Господь подаст!
Купец равнодушно посмотрел на попрошайку и задернул на себе плащ, продолжая ощупывать мешочек, ибо в Кракове воровство процветало нешуточное — с пояса могли срезать так, что не заметишь, и довольно мурлыкая себе под нос, как объевшийся дармовой сметаны кот, уверенной походкой продолжил дальше свой путь.
ГЛАВА 3
— Братья! — Отец Павел воздел руки над коленопреклоненными перед папертью маленькой сельской церквушки крестоносцами. — Скажите мне, кто более всего подвержен искушениям? Может быть, пьяница или те, кого постоянно проклинают, или, может быть, люди нечестивые, замаранные во всякой грязи? Может быть, скупец, который желает обогатиться любым путем? Нет! Этими людьми враг человеческий брезгует — их он старается лишь как можно дольше удержать при их жизни, дабы они своим примером могли еще больше душ повергнуть в преисподнюю…
Андрей, как и положено командору, находился в первом ряду. Он спиной чувствовал обжигающие взгляды крестоносцев и селян. Несмотря на внешнюю невозмутимость, его потряхивало от смешанного чувства стыда, злости и раскаяния, а глаза предательски щипало.
— Кто же подвергается в таком случае самым большим искушениям? Да как раз те, кто старательней прочих трудится над спасением своей души, те, кто отрекается от забав и земных радостей, те, кто словом, огнем и мечом несет крест на самом острие своей души! Это на них набрасываются целые армии духов преисподней!
Сельчане с искренним благоговением внимали поучительным словам отца Павла. Церквушка в Притуле знавала лучшие времена: в пограничном с нежитью районе священники долго не задерживались, последний сгинул летом во время крестного хода, с помощью которого он надеялся изгнать лорийскую нечисть из округи.
Новый священник до сих пор еще не прибыл и вряд ли прибудет — особо желающие, судя по всему, в очереди не стояли, поэтому отец Павел со смирением возложил на себя его обязанности: и крестины, и венчания, и отпевания, и исповеди.
— Враг в первые времена христианства искушал христиан различными мучениями телесными через мучителей языческих, а в настоящее время искушает их неподобными помыслами неверия и безнадежия и искушениями духовными, что страшнее, ибо душевные муки несоизмеримо сильнее телесных!
Андрей, опасаясь заработать пожизненное косоглазие, постоянно зыркал по сторонам: все крестоносцы истово крестились, лица были суровыми и праведными.
— Наш брат-командор…
При этих словах Андрей вздрогнул. Перед глазами встала живописная картина побивания камнями прелюбодеев под презрительное улюлюканье толпы. Он зябко повел плечами.
— …не напрасно одолеваем искушениями больше нас с вами, братия, ибо на него возложено в разы больше, чем на нас, ему позволено больше, чем нам, но с него и спросится больше! Своей общей молитвой мы должны поддержать его, ибо ему сейчас гораздо труднее! Тогда как против каждого из вас выступает один мелкий бес, то он искушаем полчищем бесов!
По задним рядам пошел благоговейный шепот:
— Помолимся за брата Анджея!
— Здравия ему!
— Прости, Господи, мне мысли мои!
— Нас-то много, а он — один!
— Истинно говорю вам, бабоньки, его светлость страдает, аки искушаемый святой Антоний!
Отец Павел поднял за плечи Андрея и развернул его к крестоносцам и притихшим притульцам:
— Господь ведет брата-командора нашего на новые испытания! Поборов свое искушение, наполнился он небывалой тверди душевной и изъявил желание в одиночку только силой молитвы очистить Темное урочище от нечисти и привезти шкуру чудища…
Повисла оглушительная тишина, перешептывания стихли, и десятки глаз, округлившись, устремились на Андрея. Он, придав лицу самое отрешенное выражение, сделал шаг вперед, и крестоносцы, поднимаясь с колен, перед ним расступились.
Местные же около него, наоборот, бухнулись ниц, бабы тихонько завыли. Со всех сторон к нему потянулись руки за благословением, из дальних рядов стали поднимать вверх детишек.
«Может, я погорячился с этим „Волосатым дядькой“?..»
Дорога в Темное урочище, вернее, уже небольшая, густо заросшая орешником, широкая тропинка петляла и извивалась.
Свернув с Лорийского тракта аккурат от хуторка, где они приняли бой с волками, Андрей устремился в глубь чащи, поминутно ругая себя последними словами и за Преславу, и за кобелячью натуру, и за всякие глупые поступки, приведшие сейчас его одного за подвигом, вернее, за очередным приключением на пятую точку.
Смеркалось, и уже самое время было задуматься о ночлеге. Пряник, а так теперь вместо Паскуды он окрестил своего гнедого жеребца, сторожко прядал ушами и тихонько всхрапывал, мол, если тебе нужно дальше, то можешь идти сам, хозяин, а я за торбу овса на коллективное самоубийство не подписывался.
Нет, Пряник уже не упрямился, стадия их единоборства и выяснения отношений по принципу «кто из нас двоих скотина» закончилась полной и безоговорочной капитуляцией жеребца, причем Андрей победил не методом кнута, а именно пряником, в прямом смысле слова, глазированным медовым пряником!
Конь просто до такой степени мученически вздыхал и косил на глупого человека своими мудрыми понимающими блестящими глазами, что Андрею стало еще тошнее.
— Ну, Пряня, топай! — Он бодрился. — Арни положил нам твоих любимых пряников, повечеряем и похрустим вместе!
Но дальше топать было некуда.
— Все, приехали! Я надеюсь, это, — Андрей оглядел выше собственного роста огромный завал из вывороченных с корнем деревьев, преградивший им путь, — не Волосатика рук дело? Если они у него, конечно, есть…
Костерок догорал. Андрей, подбросив еще сушняка, отхлебнул из кожаной фляги и пожевал сладкий медовый пряник.
Вино, памятуя краткий экскурс отца Павла в местные афродизиаки, он брать не стал, он вообще зарекся его пить, доверившись забойной медовухе, поставленной лично Прокопом.
И вот сейчас Андрей потягивал сладенькую мягкую с медовым ароматом и клюквенной кислинкой медовуху. Сделав еще глоток, он откинулся на расстеленную попону.
Сам от себя не ожидая, Андрей оценил старый способ ночевки: седло под головой сладко пахло конским потом, а рыцарская попона с белым крестом из плотной красной ткани служила надежным укрытием от ночного осеннего холодка.
Где-то поблизости фыркал Пряник, пожевывая жухлую травку, которую еще не успел припорошить первый снежок. Тихо, постреливая сухими смолистыми веточками, трещал костер, от желудка по телу разливалось тягучее, словно мед, тепло, глаза закрывались…
Что-то большое и теплое привалилось к спине, и Андрей инстинктивно прижался. Костерок прогорел, и если бы не Пряник, он замерз бы окончательно.
Лес вокруг блестел искрами изморози на голых ветках. Сквозь густые кроны проблескивал морозный ореол луны.
«Ну, скотинка моя заботливая, вернемся домой — скормлю тебе мешок пряников…»
Громкий треск раздался далеко впереди, и приглушенное лошадиное фырканье стало удаляться.
«Чья-то лошадь заблудилась…»
Постепенно тело приходило в себя ото сна, и вместе со звуками мозг начинал воспринимать и остальное — запахи и ощущения.
«Пряник пахнет немытым мужиком?!»
Мгновенно проснувшись, Андрей осторожно, не поворачиваясь, протянул назад руку: пальцы мгновенно запутались в густой мягкой шерсти.
Оглушительно захрапев, чудище размером что добрая лошадь перевернулось на спину, придавив Андрея огромной лапой. С трудом выбравшись, осторожно, чтобы не разбудить диво лесное, он отправился на поиски коня.
Переживать о том, что чудо-юдо сбежит, нужды особой не имелось: две опустошенные кожаные фляги с медовухой и раскатистый хмельной храп говорили сами за себя. Однако с профилактическими целями он связал ремнем и поводьями его по рукам и ногам.
— Х-х-хр!
Испуганный конь был предусмотрительно привязан на отдалении, и Андрею оставалось, запалив поярче костер, чтобы не замерзнуть окончательно, лишь дожидаться, когда бедолага проспится.
Убивать его в таком состоянии Андрей посчитал не по-мужски, тем более что к нежити он не имел никакого отношения, упыри и вурдалаки предпочли бы медовухе его кровь.
— О-о-х!
Волосатая голова зашевелилась. Тяжелые веки поднялись, и (как это было ему знакомо!) на Андрея взглянули покрасневшие, похмельные, мученические глаза.
— Эй, ты, чучело, ты кто?
Андрей на всякий случай обнажил до половины меч. С тягучим звенящим скрежетом клинок вышел из ножен, но от этого звука страдалец аж втянул огромную голову в плечи.
— Я тебя убивать не буду! Не боись! — Андрей потряс кожаные фляги. — Ты, дурень, зачем все выхлебал? И на утро полечиться не оставил…
— А-а-ах! Я тебя и не боюсь! — Он заговорил низким глухим голосом. — Если бы хотел, уже убил бы! Давненько я медовуху не пивал… Люблю я ее шибко! Просто голова боли-и-и-ит…
— Сам виноват, вылакал почти шесть литров, вот и майся теперь! Похмелять мне тебя нечем! — Андрей, словно извиняясь, развел руками. — Звать-то тебя как?
— Нету имени у меня! Я — лешак!
— А я — Андреас фон Верт…
Услышав имя, Лешак зажмурился, скукожился, обхватив, насколько это возможно, голову руками, и замычал от непередаваемого ужаса.
— Ты чего? — Андрей осторожно подошел, присел рядом и потряс его за плечо. — Ни фига себе, мое имя так тебя испугало? Ну и пугливая нынче нежить пошла!
— Сам ты умрун! — Леший обиженно протянул, настороженные глаза сверкнули из-под волосатых ладоней. — Нежить некромантская меня и прогнала из Гнилой Пади, где я жил! Я — нечисть! — Он сжал огромные, размером с человеческую голову, кулачищи. — Запомни, человек, нечисть!