— Хана…
Силы внезапно иссякли, он даже не представлял, сколько времени он боролся с трясиной.
Но теперь все — безвольно раскинув свои руки в стороны, словно расстрелянная картечью птица, Андрей мысленно попрощался с жизнью. Смерть в омерзительной жиже его хоть и ужасала, но майор сражался до конца, пока полностью не обессилел.
Вскоре предстояло принять неизбежное, без скулежа и причитаний, как надлежит воину. Ведь главное не только жить достойно, нужно и погибать с гордо поднятой головою.
— Писец!
Никитин выплюнул забившую рот жижу, на секунду с горечью пожалев, что лучше утонуть в воде, а тут запашок как в канализации. Недаром самураи себе делали харакири, сеппуку то есть, при свете солнца, вдыхая запах чистого воздуха, любуясь на солнышко.
Эстеты эти японцы, мать их за ногу! Их бы в это дерьмо, с головою по макушку окунуть, чтоб рвало от тошноты, наизнанку выворачивало. Да еще глаза с ноздрями этой мерзостью намазать — вот тогда бы они поняли, что ритуалы не выбирают!
Это им не игрушки — фигушки показывать!
— Боже мой! Помоги!
Слова вырвались непроизвольно. Андрей, ожидая, как в его торчащий на поверхности рот вольется омерзительная жижа вместо живительного последнего глотка воздуха, с немалым изумлением понял, что дальше в глубину он не погружается.
Более того — что-то довольно крепко поддерживало его спину, не давая ей проваливаться вниз. Да и ноги неожиданно освободились от тисков и теперь медленно, по сантиметру, преодолевая густую вонищу, устремились к поверхности.
— Ух ты, подействовало!
Столь быстрая помощь на его отчаянный призыв к небесам привела бывшего офицера (что одно время в молодости являлся заядлым атеистом и этим бравировал, но только до первой войны и пролитой крови, после которой чуть ли не все военные моментально обращаются к Богу) в глубокий религиозный экстаз.
Никитин принялся с необычайной торопливостью читать все молитвы, которые помнил — и на латыни, и на церковнославянском, сочетая их с призывами на чисто русском языке. Ведь когда прижмет, поневоле вспомнишь очень многое…
— Ну надо же!
Сколько времени прошло, Андрей не помнил, так же как и не ощущал своего окаменевшего от холода тела. Утреннее пробуждение показалось ему сейчас нахождением в хорошо протопленной баньке, а ведь он еще жаловался. Недаром говорят, что все познается в сравнении!
Только сейчас он понял, почему еще не утонул в трясине, а лежит на ее поверхности наподобие Андреевского креста, раскинув буквой «Х» ноги и руки по сторонам.
Плащ, свернутый в рулон, в туго завязанном кожаном мешке, несмотря на полпуда тяжести в виде золота, сыграл роль поплавка. Так же как и штаны из того же материала, надувшиеся воздушным пузырем, вытянули его ноги на поверхность.
Правда, без добротных сапог, которые своими золотыми рыцарскими шпорами зацепились за какую-то корягу. И очень кстати, что попали именно на нее — ведь благодаря этому ему и удалось их сдернуть с ног.
«Если я так и буду неподвижно лежать, то вскоре одубею окончательно. Нужно хоть как-то пошевелиться и вытереть лицо — а то ни хрена не вижу!»
Мысль показалась Андрею здравой, и он приподнял правую руку, медленно сгибая ее в локте. Неустойчивое и без того положение резко изменилось — «поплавок» за спиной немедленно устремился к поверхности, и промедли Андрей хоть мгновение, его бы перевернуло лицом вниз. И тогда все — захлебнулся бы дрянью за секунды.
— Твою мать!
Преодолевая чудовищную боль в задубевших от лютого холода мышцах, он успел вернуть свою руку в первоначальное положение и тем самым спас себя. Весь ужас сложившегося для него положения он осознал полностью, но думал уже спокойно, без истерики, как повели бы себя в такой ситуации многие другие.
«Я могу продержаться на поверхности долго, очень долго — пока мешок и штаны не пропитаются грязью и оттуда не уйдет весь воздух. Но раньше окочурюсь от холода, потому что уже плохо чувствую тело. Однако если начну шевелиться, хоть как-то пытаясь разогреться, то немедленно перевернусь и утону. Что выбирать — и так ясно!»
Андрей застыл на черной поверхности трясины, глотая ноздрями гнилостную вонь и беззвучно читая молитвы еле шевелящимися губами — теперь ему осталось уповать только на одно…
ГЛАВА 3
— Пся крев! Ты когда научишься, холоп, правильно очаг топить?! Песья кровь — я тебя сам сейчас поучу!!!
Конрад Сартский грязно выругался и сильным ударом кулака свалил с ног костлявого и худющего, будто скелет, востроносого, как галчонок, парня с вечно голодным взглядом, бережно прижимавшего к груди большую охапку дров.
— Простите, ваша милость!
Паренек, рассыпав поленья, припал к сапогам властного магната, стремясь их обнять. Но пан в раздражении дернул ногой, и холоп окаменел от ужаса, ожидая новых побоев.
Последние две недели челядь просто сходила с ума от бесконечного ужаса, не зная, чего ожидать от словно взбесившегося магната. И без того несладкий характер пана стал совсем свирепым, как у голодного волка — собственноручно избивал по любому поводу и без повода, а два раза даже до смертоубийства дошло.
Одного холопа, что нечаянно опрокинул бадью в колодец, магнат убил ударом кулака, попав в сердце, а второго приказал забить батогами — не уследил, бедолага, за конем.
Так что парню еще радоваться нужно было, ведь побои для кабальных холопов, вечных и бесправных рабов, дело привычное, житейское, так сказать — кому больше, кому меньше, но достается всем и всегда, за любой реальный или мнимый проступок, как господину заблагорассудится. И за убийство их никто осуждать не будет!
— Сложи поленья, скотина! В очаг подложи вначале!
Сартский пнул закопошившегося на полу парня носком сафьянного сапога и отвернулся.
Накопившееся за последние часы раздражение схлынуло. На душе стало легче, но потом, как он знал, снова не будет находить себе места от нетерпеливого ожидания.
Должен же ведь наступить и час его триумфа, когда получит долгожданное известие, что целый хирд свирепых северных викингов напрочь вырезал и испепелил мятежное Белогорье, что словно заноза отравляло ему жизнь уже долгие годы!
— Сегодня, всяко разно сегодня…
Магнат зловеще прошипел сквозь крепко стиснутые зубы и посмотрел на избитого в кровь холопа, что преувеличенно старательно складывал березовые поленья у зева огромного камина, внутри которого уже весело плясали большие языки пламени.
Замок ведь каменный, в зимние холода насквозь промораживается. Так что простыми печами здесь никак не обойдешься. А вот открытый очаг не только быстро согреет огромное помещение, но и для других надобностей легко послужит.
В таком камине запросто можно целого быка на вертеле зажарить, что здесь неоднократно проделывалось долгими зимними вечерами, когда в зале собиралась вся его многочисленная шляхта и устраивались бесконечные пиршества.
— Пошел вон, дурень!
Холоп низко поклонился и, стремительно пятясь спиной, выскочил из зала, тихо прикрыв за собою толстую дубовую дверь, а Сартский медленно прошелся вдоль длинного массивного стола, хрустя костяшками крепко сжатых кулаков. Настроение у него почему-то опять стало портиться…
— Пан Конрад, у меня вести из Бяло гуру!
Голос кастеляна вывел магната из размышлений, и он стремительно обернулся. Ярослав Замосцкий стоял перед ним с раскрасневшимся лицом, по губам скользила загадочная улыбка.
Именно она сразу привела пана в возбужденное состояние, и Сартский ликующе выдохнул:
— Судя по твоему виду, вести хорошие?!
— Это с какой стороны посмотреть, ваша милость…
По губам верного шляхтича опять пробежала все та же странная улыбка, но вот глаза вспыхнули нездоровым огнем, и в животе сразу похолодело от плохого предчувствия.
— Да не томи мне душу, Ярослав, не зли!
Сартский возбужденно топнул ногою, чувствуя, как быстро закипает в душе гнев. Кастелян это понял и решил не доводить до греха — магнат мог взбеситься, и тогда было бы совсем плохо.
— Все хирдманы, пошедшие на Белогорье, полегли скопом. Перебили их там две недели тому назад…
— Как все? Их же полторы сотни!
Магнат неверующими глазами смотрел на Замосцкого. В голове такая весть просто не укладывалась! Да и как поверить в нее, если он на собственном немалом опыте знал, что такое воинское умение и отвага этих свирепых северных язычников, каждый из которых в бою трех хороших ратников его дружины стоил.
А потому такое известие доверия не вызывает! Да как его принять-то?! Чтобы какие-то вонючие смерды…
— Сообщение верное, ваша милость, потому что весточек оттуда было три. — Кастелян заговорил быстро, стараясь предупредить назревшую гневную вспышку, которая ударила бы уже по нему самому. И поразила бы страшно — магнат побагровел лицом за пару биений сердца, превратившись на глазах чуть ли не в пыхнувшую жаром свеклу.
— Все наши люди сообщили про то! Но с опозданием, ибо орденцы дороги и тропы обложили «синими» и никого из Белогорья не выпускали, даже в Притулу. Прости меня, ваша милость, я сам только что узнал об этом и сразу же поспешил тебя известить.
— Такой вестью со света извести можно! — Сартский громко задышал, словно рыба, выброшенная безжалостным ловцом на берег, схватившись ладонью за грудь. Теперь магнат полностью поверил кастеляну и понял, что означала столь непонятная улыбка. Потому перестал считать, что тот решил поиздеваться над ним, а спросил уже привычно властным, но нарочито спокойным голосом:
— Как такое могло произойти, Ярослав?!
— Командор обманул всех, ваша милость! Прямо с перевала он отправил обратно в Белогорье два «копья», почти всех арбалетчиков и «синих», а также полсотни лучников. Более того, хирдманов опоили вином, куда подмешали какую-то отраву. И хотя те пили мало, но и этого оказалось достаточно — викинги ползали как сонные мухи, никто не успел в «волков» и «медведей» перекинуться от бешенства. Полторы сотни орденцев и белогорских мужиков их осыпали стрелами и болтами. А потом ударили конницей, у них там «копий» ведь удвоилось, и стоптали всех в грязь!
— Пся крев!
Сартский со всей силы ударил кулаком по столу — боль отрезвила магната и остудила вспыхнувший гнев. Пан сморщился, злобно прошипел, как кот при виде собаки, и посмотрел кастеляну прямо в глаза. Тот стойко выдержал пристальный взгляд, только на тонкие губы опять наползла странная давящая улыбка.
— Откуда у них полторы сотни «длинных» луков и арбалетов, Ярослав?! Где они их взяли, прах тебя подери?!
— Почти три сотни, ваша милость…
— Что?!
— Две сотни длинных тисовых брусков им купец Заволя вместе со стрелами и прочим снаряжением в Бяло Гуру привез. Да и с убитых воинов, что наших, что Завойского, они немало взяли. Но торговец привез мно…
— Старая сволочь! Хрен с хирдманами, я их и сам хотел позже всех вырезать! Но мы из-за него пять сотен злотых потеряли и Белогорья лишились. — Лицо магната пошло багровыми пятнами, и он произнес со страшной угрозой в голосе, жестокой и беспощадной:
— Я покараю этого пса! Где он сейчас?!
— В Кракове, — совершенно спокойно ответил Замосцкий, которого не испугал яростный блеск в глазах сюзерена. — Ты же знаешь, что чешский наместник короля Вацлава ему там сильно благоволит. А потому только с его соизволения купец поставил эти луки, которые, как ты знаешь, у нас любым селянам запрещено иметь. Но это «серые» крестоносцы…
— Да хоть в крапинку! — прорычал Сартский. — Они из этих двух сотен луков всю мою конницу расстреляют!
— Не меньше трех сотен, ваша милость, — несколько натянуто улыбнулся Замосцкий. — Кроме тиса у них есть еще пять десятков неплохих луков, среди которых клееные арабские, и не меньше полусотни арбалетов. И если фон Верт объединит свои отряды и еще приведет помощь от словаков, которые, пусть ваша милость простит меня за откровенность, вас люто ненавидят всеми своими фибрами, то тогда уже нам придется плохо.
— Если он еще вернется…
— Не стоит его недооценивать, ваша милость. Я до сих пор прихрамываю при ходьбе от удара оглобли, что его светлость по моей ноге нанесли. Кроме того… — Замосцкий настолько странно улыбнулся, что лютый холод заполз пану Сартскому в чрево, а кастелян как ни в чем не бывало продолжил говорить: — Мой краковский друг сообщил, что командор направил в богемские и моравские замки ордена приказ немедленно прибыть всем рыцарским «копьям» в Бяло гуру. Надеюсь, ваша милость хорошо понимает, что может последовать в ближайшие месяцы, если не недели? Ведь крестоносцы не раз показывали, что не чтят наших ляшских традиций и способны воевать даже лютой зимой! Боюсь, что нас ожидают весьма неприятные времена…
— Я понял тебя, Ярослав. — Сартский полностью успокоился, его глаза зажглись огнем неукротимой свирепости. — Ты предлагаешь ударить сейчас, пока отряды крестоносцев не вернулись с той стороны гор?! Но одной дружины будет мало, раз они хирдманов извели…
— Мало, я согласен с тобою. Однако удар нанести нужно. Да, это очень трудно, нам нужно какое-то время для сбора ополчения. Недели две или три хватит. А меньшими силами, тут ты прав, одной дружиною без подручных панов вашей милости идти походом нельзя!
— Еще бы, Ярослав, полторы сотни викингов тому ярким примером являются! — Сартский хищно оскалился. — Но ты прав полностью — нельзя допустить, чтобы крестоносцы объединились. Их нужно упредить, и мы сделаем это. А командор не должен вернуться из-за Карпат…
— Но как ты его там удержишь?!
Замосцкий впервые повысил голос на пана, но магнат игнорировал такую непочтительность, понимая, что кастеляном движут лишь интересы дела да жгучее чувство ненависти, что тот испытывал к командору фон Верту, их общему врагу.
— Я знаю, кто нам поможет!
Сартский яростно сверкнул глазами, заметив, что его храбрый кастелян, зная почти обо всех тайнах своего господина, сообразил, куда он клонит. Замосцкий побледнел и крепко прижал ладонь к груди, там, где у него висел нательный крестик.
Да и сам пан тут же истово перекрестился — уж больно ему самому не хотелось ехать на дальнее болото, где он не единожды испытывал чувство страха, неведомого им ни в каком бою или даже поединке с намного более сильным врагом. Но что ж делать, если так прижало!
ГЛАВА 4
— И что он туда полез, Фридрих?
— Мало ли идиотов на свете ходит, Ингвар?! Давеча тоже одного видели — помнишь придурка, что со скалы сиганул вниз, крылья из перьев аиста себе на руки соорудив!
— Тоже мне птицей стать захотел, ха-ха! Вровень с ангелами пресветлыми встать?! В коровью лепеху превратился, хоть землею сверху присыпали. Птенчик нашелся, ха-ха!
Громкий хохот вывел Андрея из чувства полного отупения. Он чувствовал, что умирает, его тело давно превратилось в ледяной камень, но спасительный сон вечного забытья никак не шел. Искра жизни еще теплилась в его теле, не торопилась покидать бренную оболочку.
Именно этот жизнерадостный смех уверенных в себе людей и пробудил его мозг. Своего тела он совершенно не ощущал, не мог не то что пошевелить пальцем, но почти не дышал. Только голова, как в рассказе одного известного с тридцатых годов писателя-фантаста, могла еще мыслить, но не более того.
«Никак моя молитва услышана?! Значит, не совсем я пропащий человек, раз помощь пришла!!!»
— И зачем этот придурок прямиком в трясину пошел? Он что, не видел, что дорога в обход идет? Ведь никто из здравых людей в это гнилое урочище никогда не полезет!
«Да потому что я идиотом в одночасье заделался! Видел же, но решил напрямик, путь себе облегчить. Хоть по колено в грязи, но на метр ближе — девиз дураков еще никто не отменял! Как же, в очередной раз нашел приключений на свою задницу. Так у меня завсегда в жизни и происходит — чуток расслабился, когда мирным дымком потянуло, и готово… В полном дерьме, и отплеваться невозможно!»
Никитин с сожалением подумал, что его критика несколько запоздала, и в дальнейшем нужно быть всегда начеку. Но тут же с закипевшей яростью сам себя одернул:
«Если у тебя еще будет следующий раз, лишенец! Ты уже в ледяную скульптуру превратился, баран! Вытаскивайте меня скорее, а то уже в ледышку превратился!»
— Замерз он, даже не шевелится.
— Одежда утонуть не дает, вона как пузырем вздулась!
— А может, праведник какой-то? Потому и не тонет, — задумчиво произнес Фридрих. — Способствуют ему пресветлые ангелы!
Андрей уже смог различать по голосу этих говорящих на природном «дойче» путников. Потому интонации в молодом голосе ему определенно понравились, добрые и участливые. И спустя секунду его сердце забилось с проснувшейся надеждой.
— Давай его вытащим, христианин все же. Похоронить нужно да молитвы прочитать…
— Задался он тебе! Нашел праведника в этом болоте. Вон как смердит, стоять рядом невозможно.
— Но ведь душа христианская!
«Да что вы дискутируете, ребята! Вытаскивайте меня скорее, ведь подыхаю же. Что же вы творите, поганцы, я ведь совсем замерзну. А так есть шанс выжить! Да я вас, уроды, урою в этом болоте! Мои крестоносцы с вас три шкуры спустят! Вытаскивайте меня скорее!»
— Ага, как же. — Ингвар произносил слова с таким сарказмом, что Андрей сразу переполнился злостью и мысленно призвал все казни египетские на голову этого невидимого, но уже ненавидимого им человека. А тот еще добавил такое, словно припечатал: — Известно, что поверху всегда дерьмо плавает. Может, это язычник или грешник великий, раз его даже в болотную гниль не заволокло. А то и похуже, бесенок какой-то или угр!
— Не пори ерунду, Ингвар! Мусульмане на лошадях ездят, к тому же в одиночку в горы никогда не пойдут — их же первый встречный словак сразу же попытается прирезать. А любого нечистого болото бы отвергло, оно только добрых людей да тварей неразумных поглощает! А значит, перед нами достойный путник и хороший христианин!