– Представляться не будем, – сказал он по-английски. – До сведения общественности донесено, что Эльвира Эндерс приняла яд по доброй воле. Все присутствующие, разумеется, знают, что это не так. Общественность узнает правду – после того, как мы до нее докопаемся. Итак, вы были последними, кто видел Эльвиру живой… – полковник задумался, – и здоровой.
Он сделал свирепое лицо и буквально сразил нас своим «проникновенным» взглядом.
– Как страшно, – пробормотала Варвара. Хорошо, что по-русски. Великого и могучего языка Конферо не понимал, а интонацию Варвара выбрала приемлемую. Усмехнулся в рукав сержант Габано.
– Что вы сказали, дорогая дама? – насторожился полковник.
– Дама сказала, что сожалеет о случившемся, – перевел я, – но не может понять, за что нам дарована такая избранность. Если нас подозревают – это одно. Если с нами желают побеседовать о последних минутах безутешной вдовы, то это несколько другое. Но зачем присылать за нами почетный эскорт? Признайтесь, полковник, вам хочется кого-нибудь быстро посадить?
– Молчать! – грохнул полковник по столу и начал наливаться бешенством. Разумеется, после такого обхождения мы заткнулись. Не выискивать же в телефонном справочнике адрес посольства.
– После вашего визита в ее апартаменты Эльвира выпила коньяк, в котором находилась звериная доза яда, – проскрипел полковник. – По предварительному мнению эксперта, мышьяковая интоксикация. Белый мышьяк, или мышьяковидный ангидрид. Вызывает смертельное отравление в дозе 60-70 миллиграмм. Мгновенное поражение центральной нервной системы. Резкое развитие судорожно-паралитического синдрома… Отпечатки пальцев с бутылки, разумеется, мы снимем. Было бы любопытно, обнаружься на ней ваши отпечатки, детектив…
– Ничего странного, полковник, – запротестовал я. – Вчера я пил из какой-то бутылки в апартаментах несчастной госпожи Эльвиры. Это был коньяк «Реми Мартин». Если это та же бутылка, то на ней, безусловно, остались мои отпечатки.
– Вот как, – обрадовался полковник.
– Но если бы я хотел отравить госпожу Эльвиру, видимо, надел бы перчатки, не находите? Или взялся бы за бутылку через тряпочку. По-моему, это естественно для любого детектива. И для вас, и для меня…
Полковник не успел вторично грохнуть по столу.
– Это, во-первых, – сказал я. – Во-вторых, мы беседовали с Эльвирой всего несколько минут – после того, как она выставила доктора Санчеса. Эльвира была трезва и рассудительна. Не думаю, что в ходе беседы нам удалось бы отвлечь ее внимание, забраться в бар и подсыпать яд в бутылку.
– Ерунда, – ощерился полковник. – Бутылка могла не стоять в баре, как вы пытаетесь уверить. Вы могли подсыпать яд вчера или, скажем, ночью. Не думаю, что Эльвира, находясь в… не совсем адекватном состоянии, только и делала, что запирала за собой дверь.
– А мы о чем вообще говорим, полковник? – не понял я.
– Мы строим версии, – отрезал начпол. – Яд не мог появиться в бутылке спонтанно. О чем вы беседовали с Эльвирой?
– Мы выразили даме сочувствия по поводу гибели мужа, а она заплатила нам за беспокойство и сказала, что больше не нуждается в наших услугах.
– Ага, – намотал на ус Конферо. – И какую сумму заплатила вам Эльвира?
– Десять тысяч, – признался я с присущей мне откровенностью. – Успокойте нас, полковник, что вы не собираетесь отнять у нас эти деньги.
Десять тысяч для полковника были не деньги. Он сделал скептическое лицо и почесал волдырь на ухе.
– А если серьезно, полковник, вас интересуют наши соображения? Я исхожу из того, что вы заинтересованы в прояснении обстоятельств.
Последняя фраза полковнику чем-то не понравилась, но он предпочел не испытывать на прочность свой стол.
– Яд в бутылку подсыпал кто-то из людей, проживающих в доме. Вариантов нет. Из посторонних – доктор Санчес, но вариант, полагаю, тупиковый. Не хочу никого голословно обвинять. Уточните название яда, отследите его путь. Опросите людей в доме, может, кто-то видел, как человек, не проживающий в комнатах Эльвиры и Гуго, туда входил. Подумайте, каким образом Гуго Эндерс покинул виллу. Зачем ему это понадобилось? Что предшествовало странному поступку? Версию умственного помешательства оставим напоследок, должны быть и другие…
– Нет, вы только полюбуйтесь, – всплеснул руками полковник. – Нас собрались поучать какие-то недоучки. Детектив, на вашем месте я бы вел себя скромнее. Ваша роль и роль вашей спутницы в этом деле еще не ясна.
– Хорошо, – я сложил смиренно ладони в жесте «вай». – Проясняйте наши роли, полковник. Вы не возражаете, если с разрешения госпожи Изабеллы мы несколько дней поживем в Маринье? Вы же все равно не хотите нас отпускать?
Свобода радостно встретила нас на крыльце полицейского управления. День клонился к вечеру, полицейские клерки, имеющие нормированный рабочий день, оживленно переговариваясь, сбегали с крыльца, толкались.
– Прекрасная вещь – свобода, – обнаружила Варвара, щурясь на западающее солнце. – Ну что, Раевский, пройдемся по городку?
– Садитесь уж, отвезу, где взял, – проворчал из окна притормозившего «Пежо» сержант Габано.
Он угрюмо молчал всю дорогу, выехал, поплутав по узким улочкам, на Плата-дель-Торо, остановился напротив знакомых ворот. Молчал, пока мы выбирались из машины, молчал, когда мы выразили признательность за доставку, отъехал, окинув нас на прощание задумчивым взором.
– Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь побродить по этому городку, – пробормотал я, озирая с неожиданного ракурса окрестности.
– Ты еще про море вспомни, – фыркнула Варвара. – Говорят, оно рядом.
Море не просматривалось. Но его близость волновала, как близость хорошенькой женщины. Мы стояли на тротуаре у ворот с затейливой надписью «17». Ограда не чета ограде покойного сюрреалиста – значительно скромнее. За решеткой ровные газоны, клумбы. Автополивочное устройство разбрызгивало воду веселым шатром. Рабочий в синем комбинезоне прочищал водяной струей из модного «Kärcher» баки для отстоя воды. Виднелось белое крыльцо особняка. Дальше по тротуару – другие ворота, видимо, под номером «19». Ограда Эндерсов на фоне прочих выделялась, как лимузин в шеренге «Жигулей». Те, что слева и справа, были значительно ниже и территорию занимали поменьше. За ворохом вьюнов виднелись крыши без архитектурных изысков, апельсиновые деревья, глянцевые кустики жасмина вдоль заборов. У ворот под номером «12» старичок в клетчатой панамке ремонтировал выбитую плитку. Дворник, которого мы вчера уже видели, манипулируя проволочными граблями и метлой, возился на разделительной полосе, состоящей из низкорослых пальм. Аллея относилась к муниципальной зоне ответственности.
– Поговорим с аборигенами? – предложила Варвара. – Или торопимся в дурдом?
– Говори, – пожал я плечами, доставая сигарету. – Ты же у нас испаноговорящая. Только убедись, что это не переодетый журналист.
Человек с граблями не знал ни английского, ни русского. Мы подошли, поздоровались. Дядьке было не меньше пятидесяти. Парочка шрамов украшала представителя не самой благородной профессии. Он сильно хромал. Но поболтать в рабочее время был не прочь. Я предложил ему жестом сигарету. Дворник покосился на свою мятую пачку, торчащую из нагрудного кармана, и вполне разумно предпочел мою. Варвара инициировала беседу. Я курил и наслаждался покоем. Он отвечал односложно, с хрипотцой, потом разговорился, начал жестикулировать. Вскоре мне это надоело, я стал показывать знаками Варваре, что пора закругляться.
– Доброго человека зовут Энрико, – поведала Варвара, распрощавшись с дворником. – У него участок на этой улице и в трех соседних переулках.
– Потрясающая информация, – оценил я. – Вы говорили о погоде и планах на чистоту?
– Нет. Я сказала Энрико сермяжную правду: мы – туристы из России, гостим у Эльвиры Эндерс, которая сегодня утром покончила жизнь самоубийством, не выдержав известия о кончине мужа.
– Убийственная правда, – согласился я. – От слова до слова. Где тебя так врать учили, Варвара?
– Как где? – удивилась она. – В семье и школе. Энрико выразил сочувствие, сказал, что несколько раз встречал госпожу Эльвиру, в частности, вчера утром – видимо, она ходила в банк, видел ее мужа – знаменитого художника современности, хотя, если честно, никакой харизмы. Я спросила, знает ли он, кто живет по соседству. Добрый дядечка, конечно, знает всю округу. Вон там, – Варвара показала подбородком на ворота под номером «12» (северного соседа Эндерса), – проживает нацистский преступник Клаус Липке…
Я чуть не поперхнулся.
– Ты сдурела? Какой еще, к дьяволу, нацистский преступник?
– За что купила, – пожала плечами Варвара. – А ты думаешь, все нацистские преступники сидят по тюрьмам или лежат в могилах? Отнюдь. Это милые благообразные старички, доживают свой век в тиши садов, в отдельно взятых особнячках…
Я обернулся к воротам. Клетчатый старикан, кладущий выбитую плитку у своей калитки, куда-то отошел. Но калитка была открыта.
– Энрико временами с ним болтает – о том о сем, о погоде, о политике. Подкованный доброжелательный старичок с отличным чувством юмора. Добросовестно трудился в гестапо. На юге от Эндерсов, в особняке под номером «16», проживает семейная пара. Фамилию не знает. Постоянно скандалят. Супруга зовут Конрад, он руководит чем-то вроде дизайнерской мастерской в Барселоне, куда выезжает раз в два дня, а супруга Долорес руководит мужем и нигде не работает. Энрико любит мести метлой в окрестностях их ворот: из дома доносится такая милая сердцу ругань…
– Это понятно, – усмехнулся я. – А развестись не могут, потому что сильно любят друг друга.
– На нашей стороне дороги девятнадцатый особняк пустует, там второй год висит объявление о продаже. А мы стоим у владений некой Консуэллы… – Варвара устремила взор за ограду, мимо стриженых газонов, автоматической поливалки на колесиках. – Дамочке под сорок, богата, живет одна, экстравагантна, вульгарна, обладает гиперсексуальностью, заигрывает через ворота даже с Энрико, хотя он дядечка твердых антисексуальных убеждений… Мама дорогая… – изумленно прошептала Варвара. – Немки, танцы… тьфу, немцы, танки…
Мне тоже стало интересно. Я оттер Варвару плечом. В глубине сада на разложенном шезлонге нежилась в лучах заходящего солнца обнаженная смуглая женщина. Из всей одежды на ней была лишь тонкая ниточка стрингов. Женщина перевернулась на спину. Ну что ж, для своих сорока она выглядела неплохо. Немного обвисло, но тут уж ничего не попишешь. Удлиненное лошадиное лицо – и на такой тип есть любители.
– А чего это мы уставились? – недобро вопросила Варвара. – Иди вон, на картины Эндерса любуйся.
– Сейчас, – отмахнулся я. – Подожди минуточку.
Женщина легким движением подняла спинку шезлонга, протянула руку к стоящему на стуле бокалу с коктейлем, отпила. Поставила обратно. Взялась за вазочку с мороженым. Глаза она не открывала.
– Надоели жирные пятна на одежде? – предположила Варвара.
– Явно не любительница стирать, – согласился я.
Женщина открыла глаза, обнаружила, что за ней наблюдают, но вместо того, чтобы с криком убежать, призывно улыбнулась, помахала рукой. Сделала жест, как бы предлагая войти. Варвара протестующе замычала, потащила меня через дорогу.
Охранник расстроился, когда увидел, что полиция выпустила нас на свободу. Открыл калитку, отвернулся. Мы окунулись в имитацию тропического леса между домом и воротами. Прошли пятьдесят метров и поняли, что в дом идти не хочется. Никак. Мы добрели до развилки, Варвара вспомнила, что видела неподалеку беседку. Мы могли бы посидеть – просто так, ни о чем не думая, не задаваясь глупыми вопросами.
Мы ушли в сторону и по узкой тропе выбрались на крохотную полянку, где стояла увитая плющом беседка. Я вырвался вперед, но тут зоркая Варвара схватила меня за руку, оттащила обратно в кусты.
– Пригнись, Раевский…
Мы отступили за зеленый занавес. С обратной стороны поляны нарисовалась дурочка Кармен в узких джинсах и желтой маечке. Посмотрела по сторонам, сделала хитрую рожицу и, явно предвкушая что-то приятное, заспешила в беседку.
Мы недоуменно переглянулись.
– Занято, – разочарованно прошептала Варвара. – Пошли дальше. Поговорить с этой лисой мы все равно не можем.
– Подожди, – я прислушался. – Там кто-то есть, в беседке…
Из беседки доносились странные звуки. Словно кошка мурлыкала.
– Сейчас посмотрим, кто там, – я стащил с себя ботинки. – А ты сиди, не шевелись. Если что, кукуй…
– Ой, Андрюша, не оконфузиться бы, – разорялась в спину Варвара.
Лишь бы не оконтузиться. Я на цыпочках добрался до беседки, занял позицию, проковырял дырочку в ворохе плюща.
Нечто подобное я и ожидал увидеть. Кармен вьюном обвилась вокруг Изабеллы, гладила ее по плечу, преданно смотрела в глаза, издавая то самое кошачье урчание. Изабелла улыбалась сокровенной улыбкой, смотрела на Кармен с такой щемящей любовью, что у меня противно заныло под ложечкой. Она погладила Кармен по головке, притянула к себе. Обе вонзились друг дружке в губы с такой ошеломляющей страстью, что я отпрянул. Можно увлечься, тогда меня тут и накроют. А последствия… Липкий страх заструился по хребту.
Я оторвался от беседки и, подгоняемый сладострастным мычанием, припустил в кусты.
– Жуть какая, – передернула плечами Варвара, прослушав отчет. – Любовь не только зла, но еще безумна, беспощадна и не разбирает дороги.
У крыльца нас поджидала еще одна занятная сценка. Одуревший от безделья и алкоголя, Генрих решил забить клинья под гувернантку, у которой выдался свободный часок. Когда мы вывернули из-за тучной скульптурной композиции Генри Мура, экзекуция была в разгаре. У разгневанной гувернантки выбилась часть прически из-под скучной шляпки. Габриэлла отдыхала на лавочке с газетой, а молодой лоботряс решил посмотреть, что у нее под шляпкой. Габриэлла гнала его прочь свернутой газетой. Генрих хохотал, картинно подпрыгивал и прикрывал руками зад. Видимо, раньше он себе такого не позволял – физиономия гувернантки напоминала кипящий суп с помидорами. Увидев нас, она еще больше растерялась, спрятала за спину свою мухобойку, вернулась на лавочку. Генрих, похихикивая, скрылся в доме.
Мы прошли мимо, словно ничего не заметили.
– В этом доме все решительно сходят с ума, – прошептала Варвара.
– И ничто не указывает на то, что хозяева плавно перекочевали в иной мир, – отозвался я. – Не странно ли? Воспитанные люди хотя бы делают вид, что им грустно.
В доме нам никто не попался, кроме горничной Сесиль, которая драпанула от нас, как от холерного эмбриона. Мы обследовали свои комнаты на предмет новых ловушек-сюрпризов, проверили, не убыло ли в вещах. Собрались на военный совет в моей комнате.
– Ты видишь хоть одну внятную причину, чтобы остаться в Испании? – спросила Варвара. – Не считая экзотики, жары и моря?
– Тебе мало? – удивился я.
– Если в доме что-то еще произойдет – а это, заметь, нас больше не касается, – нас опять, как самое слабое звено, потянут в полицию. А если кому-то придет в голову нас хорошенько подставить…
Я задумался. Варвара права, лучшее в нашем положении – бежать в аэропорт. Но что-то мешало принять очевидное решение. Слишком много интриги. Да и полковник не выпустит нас из страны.
В дверь постучали.
– Войдите! – воскликнули мы хором.
Вошла Изабелла. Остановилась на пороге, посмотрела по сторонам, цепко прошлась по нам взором. Она была спокойна, как удав. Прямая спина, ровная прическа, ни складочки на платье. Никаких примет, что двадцать минут назад дама предавалась ласкам с немой дурочкой. Только в глазах за внешней строгостью еще стояла дымка меланхолии.
– С вами все в порядке, господа? – спросила она. На мгновение я снова испытал предательский страх – не вскрылось ли наше нечаянное подглядывание?
– Спасибо, Изабелла, все отлично, присаживайтесь, – я подскочил, сбросив с кресла Варварину сумку. У Варвары в животе что-то подозрительно заурчало.
– Успокойтесь, Андрей Иванович, я на минутку. Просто нашему доброму другу Рикардо Конферо временами вожжа под хвост попадает. И он начинает совершать непредсказуемые поступки. Особенно после нагоняя от вышестоящего начальства. Все видели, как вас увозила полиция.
– Обошлось без силовых допросов, – улыбнулся я. – Мы поговорили, восстановили событие, произошедшее сегодня утром.
– О, господи… – тень коснулась симпатичного лица. – Ну, конечно же, вы были последними, кто разговаривал с Эльвирой.
– Мы убедили полковника Конферо, что убийца и тот, кто последним беседует с жертвой, – не всегда одно и то же лицо, – заявила Варвара.
– На вас и подумать-то страшно, – отмахнулась Изабелла. – Лично я склоняюсь к мысли, что Эльвира сама наложила на себя руки. Всыпала яд в бутылку, ждала подходящего случая, чтобы провернуть это театрально…
– Но зачем? – вопросили мы хором.
– Срывы, пьянство, наркотики… В голове протекают необратимые процессы. Временами она производила впечатление нормального человека, но нам-то лучше известно, на что способна эта женщина…
– Мы не спорим, Изабелла, – покладисто сказал я. – Разве можно спорить, если не знаешь? Но давайте честно. Нам кажется, что Эльвиру не вела по жизни ошеломляющая любовь к мужу. Во всяком случае, не до суицида. В трезвом состоянии она была вменяемой, как мы с вами. Должна была понимать, что ей в наследство отойдет не только особняк, но и бесценная коллекция картин мужа, поскольку директором фонда его имени будет все же она. Живи да радуйся, храни светлую память о муже, который вывел тебя в люди. Зачем умирать-то?
– То есть, если я правильно понимаю… – лицо Изабеллы потемнело, – вы приходите к мысли, что Эльвиру отравил кто-то из домашних?