– Может, зайдете? – Глаза греховодницы коварно заблестели. – А то уж больно вам не хочется идти туда, я же вижу.
– Не хочется, – подтвердила Варвара. И как-то необычно на меня посмотрела. – Может, зайдем, Андрей Иванович? Ну, типа, чайку попьем и все такое?
– Ах, – воскликнула Консуэлла. – Потрясающе. Я сейчас открою.
– Может, завтра? – испугался я, хватая Варвару за руку. – Ей-богу, Консуэлла, мы дико устали…
– Испугался? – хихикала Варвара, когда мы перебегали дорогу.
Дворник Энрико уже уходил, помахивая метлой и целлофановым мешком для сбора мусора. Пробормотал, остановившись, долгую фразу, дружелюбно ухмыльнулся.
– Счастливые мы люди, – перевела Варвара. – А о нас тут такое говорят… Сегодня он непременно поднимет за нас стаканчик – уж больно мы ему симпатичны. Да еще и на свободе.
– Да еще и с чистой совестью, – хмыкнул я.
– Прошу в дом, – дружелюбно распахнул калитку нацистский преступник.
Мы с опаской заглянули внутрь. На дорожке во весь формат красовался мраморный дог.
– Не волнуйтесь, – рассмеялся Липке. – Без особого распоряжения Гудериан не порвет вас на британский флаг.
– Спасибо, мы в другой раз, – пообещал я.
– Странные вы люди, – пожал плечами Липке. – Вчера не решались зайти, сегодня не решаетесь. Мы с Гудерианом не кусаемся, – и противно засмеялся.
Мы вежливо улыбнулись.
– У соседей все в порядке, не в курсе? – осведомился я.
– А кто ж их знает, – пожал плечами старик. – Не докладываются они нам с Гудерианом. Вот только Изабелла у них тут давеча на садовника кричала: луковицы лилий не туда он воткнул, куда бы ей хотелось. Мне из-за стены хорошо было слышно. Ух, как она разорялась…
Мы с Варварой озадаченно посмотрели друг на друга. Чего это на Изабеллу нашло?
– А еще она ругалась на этого… белобрысого – ну, который по дому шляется и ничего не делает – что у нее сигнализация в комнате несколько раз самопроизвольно включалась, – а вызвать специалистов у того руки не доходят.
Мы опять переглянулись. Похоже, Изабелла свыкается с мыслью, что живет в собственном доме.
– А Энрико вы давно знаете? – поинтересовался я.
– Этого-то лоботряса? Давно, – старец небрежно махнул рукой. – Он только на первый взгляд постоянно занят. А так – и потрепаться любит, и стаканчик пропустить. Не собираетесь заходить в дом, молодые люди? Тогда идите своей дорогой – вас уже заждались…
Охранник приоткрыл калитку, едва мы оказались в зоне «поражения». Отделался молчанием, отступил во мрак. Мы шли по освещенной лунным светом дорожке. Несуразная глыба вырастала из-за деревьев. Нелепая ротонда северного крыла, ломаные спирали оконных проемов, нагромождение кубов на крыше. Очертания чудовищных скульптур дрожали в хрупком воздухе. Черные качели, похожие на виселицу. Раздался скрип гравия. Все ближе, громче. Казалось, что громадная статуя Командора сейчас вырастет из-за угла… Мы встали, решив выждать. Рука Варвары нервно подрагивала.
Нарисовалась фигура садовника Тыниса. Он тащил на плече спиленный ствол какого-то чахлого деревца. Обогнул ротонду, потащился мимо парадного крыльца.
– Пора закрывать этого типа, – неловко пошутил я. – За ношение ствола.
Варвара тяжело дышала. Садовник с идиотской штуковиной на плече производил впечатление законченного маньяка. Он волокся мимо крыльца, когда из дома выскользнула тень. Человек хотел спуститься, но при виде садовника передумал. Спрятался за колонну, выждал, пока громоздкая конструкция из человека и растения проследует мимо. Бесшумно сбежал с крыльца, двинулся по центральной дорожке, вскоре растворился в зарослях.
– Ворген, – справедливо подметила Варвара. – К воротам пошел. И не боится же ходить по темному лесу…
– Но опасается садовника, – тонко подметил я. – Особенно в условиях темного времени суток и ограниченной видимости.
– И что это должно значить?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Но в доме явно протекает многопользовательская игра. Что ж, как говаривал незабвенный Стивен Кинг, жизнь штука страшная, но интересная. Зайдем в дом?
Злостные миазмы струились по холлу. Сновали невнятные тени, рябило пространство. Мы замерли посреди холла, когда с лестницы что-то слетело и скачками подалось в северное крыло. Растворилось в черном прямоугольнике проема.
– Что за хрень такая? – не разобрался я.
– Наше чахлое и анемичное создание, – объяснила Варвара. – Вырвалось из когтистых лап гувернантки.
Как в воду глядела Варвара. Едва лишь мальчик скрылся из вида, по лестнице зацокали каблуки. Объявилась еще одна фигура – вполне подходящая, чтобы, встретив такую в условиях «ограниченной видимости», схлопотать инфаркт. Гувернантка торопливо семенила вслед за мальчиком. Прошла мимо нас.
– Марио! – грозный окрик взмыл к потолку, разбежался по стенам. – Марио, а ну вернись! Сколько раз я тебе говорила, что после ужина есть нельзя!
Нас овеяло гневным ветром. Гувернантка скрылась в коридоре. Далеко в тумане хлопнула дверь буфетной.
– Бедный голодный ребенок, – пожалела чертово отродье Варвара. – Знаешь, Андрюша, мне кажется, что мальчику просто крупно не повезло с родительницей и надсмотрщицей. Кабы не эти злые люди, он бы рос приличным мальчуганом.
– Ну, не знаю, – засомневался я. – Если у Гитлера или Пол Пота что-нибудь подправить в детстве, то и там, глядишь, ничего бы не случилось. Впрочем, у Гитлера и Пол Пота что-либо подправлять уже поздно.
– А у мальчика можно, – хмыкнула Варвара. – Вот только кто займется?.. Знаешь, мне кажется, за сутки эти люди начали дичать. Прислуга мертва, новую принять не успели, да и не всякая отважная женщина сюда пойдет, самим приходится добывать пищу, наводить порядок…
Я сомневался, что Изабелла или Генрих точно представляют, что такое веник и с какого конца за него браться. Видимо, садовник и гувернантка выполняют несвойственную работу…
История повторялась с точностью до смешного (или до страшного). Из картинной галереи сочился свет. Мы не смогли пройти мимо изящных искусств. В коридоре, озаренном фиолетовым мерцанием, никого не было. Причудливые картины взирали со стен. Мы заглянули паровозиком в одну замкнутую комнату, в другую. Изабелла стояла в третьей, неподвижная, скрестив на груди холеные руки, рассматривала картину, которая висела на стене в гордом одиночестве. Художник изобразил пожилую даму в средневековом кринолине. Привычное совмещение несовместимого. Большая часть картины была выписана небрежно, жирными мазками. Дамский кринолин и окружающие детали воспринимались только издали, при ближайшем рассмотрении картина превращалась в загадочную абракадабру. Взбитая ядерным взрывом прическа, сигарета в лежащей на коленях руке: неестественно длинная, с раструбом на конце. Хищно загнутые ногти. Багровый закат за спиной дамы прорезали вспышки молний, метеоритные дожди, ураганы, смерчи, летящие с распростертыми конечностями люди… И только лицо пожилой особы, представленное в изометрии, было выписано с особой тщательностью. Дряблая кожа с разводами пигментных пятен, уродливая асимметрия в лице, тонкий аристократический нос с перекошенными ноздрями, мутные глаза, высокий лоб, превращающий старуху в какую-то инопланетную агентессу…
– Тревожная картина, – прошептала Варвара.
Женщина резко повернула голову. Страх мелькнул в затуманенных глазах.
– Это вы, фу-у… Зачем так пугать, господа?
– Простите, Изабелла, – раскланялся я. – Завернули, как водится, на огонек. Ваша тяга к прекрасному превращается в систему.
Она нахмурилась, потерла лоб, пытаясь что-то вспомнить.
– Подождите, а вы…
– Отпустили, – вкрадчиво сказал я. – Не тянем на безжалостных убийц. А разве полковник Конферо вам не говорил?
– Ах, точно, – вспомнила она. – Простите, господа, я сегодня вся такая… – она изобразила изящной ручкой нечто порхающее, – меланхолия, господа соотечественники. Стыдно признаться, но сегодня у меня… день рождения, – пятнышки румянца заплясали на аппетитных щечках.
– Да что вы говорите? – изумилась Варвара. – Поздравляем, Изабелла. К сожалению, мы не знали, а то непременно купили бы подарок.
– Нет уж, спасибо, – усмехнулась женщина. – Мне достаточно подарков по жизни.
– Вы так внимательно смотрели на эту картину, – негромко сказала Варвара – Эта женщина для вас что-то значит?
– Она мне кого-то напоминает, – неуверенно заметил я. – Хотя, возможно, в голове уже все запуталось…
– Эта женщина значит очень многое, – так же тихо сказала Изабелла. – На ней Гуго изобразил нашу мать.
– Не может быть, – ахнула Варвара.
– Может, Варвара, – сурово сказал я. – Всмотрись в лицо почтенной женщины. Самым непостижимым образом оно сочетает в себе черты троих людей. Эти люди, в принципе, не похожи друг на друга, хотя и являются близкими родственниками. Их объединяет мать. Она каждому любезно предоставила что-то от себя. Ну что ж, Изабелла, убедительное доказательство, что все вы – Гуго, Генрих и вы – действительно являетесь близкими родственниками.
– А были сомнения?
– У нас – нет. Но если представить на минутку, что у кого-то появились бы…
– Наша мама родом из Львова, – вздохнула Изабелла. – Хотя никакая она не хохлушка. Ужасная русско-еврейско-голландская смесь… Сейчас бы ей было семьдесят пять. Мы с Генрихом поздние дети. Она эмигрировала… вернее, бежала из СССР в шестьдесят пятом, пожила в Бельгии – бывшей Фландрии, немного во Франции, в Монако. Мы с Гуго – сводные брат и сестра, от разных отцов, но отцы давно умерли, прочих детей не было.
– А Генрих?
– Родная кровь, – усмехнулась Изабелла. – Мать скончалась восемь лет назад, в доме престарелых во французской Ривьере. А писать ее Гуго начал лет двенадцать назад. Несколько раз бросал картину, потом опять брался, в общей сложности он потратил на нее года четыре.
– Так долго? – удивилась Варвара.
– Обычный творческий процесс, – объяснил я. – Великий Леонардо десять лет выписывал свою Мону Лизу.
– Почему?
– Так лезут отовсюду. То водокачку им изобрети, то кран подъемный, то карту Камчатки нарисуй, летать научи…
Изабелла бледно улыбнулась.
– Он очень любил этот портрет. В нем он объединил черты ближайших родственников, намеренно состарил мать, придал ей ореол некой загадочности, угрюмости, хотя была она, в принципе, добродушной женщиной.
– Вы не против, если мы еще одну ночь проведем в этом доме? – сменил я тему.
Женщина задумалась.
– Вы колеблетесь, – сделал я резонный вывод.
– Не в том дело, – она передернула плечами. – Тут вот в чем дело, господа… – она еще немного помялась и, видимо, передумала откровенничать. – Конечно, живите. И сегодня ночью, и завтра…
Посмотрела на нас как-то странно, поплыла из галереи.
– Сплошные загадки, – заключила Варвара. Дернула меня за рукав. – Ты куда смотришь?
Я смотрел на угрюмую старуху. Это ж надо так суметь – вписать в одно лицо черты разных людей. Миловидной Изабеллы, малопривлекательного Генриха, того самого мужика, что смотрел с автопортрета Эндерса. А может, не было нужды чинить коллаж? Он просто мастерски отобразил реальность…
– Было у медведицы три медвежонка, – пробормотал я. – Умка, глупка и тупка…
– Умка – это Гуго? – вскинула глаза Варвара.
– А шут его знает, – пожал я плечами. – Но если учесть, где сейчас Гуго, а где Изабелла…
Пьяный в соплю Генрих вывалился на нашу дорогу в коридоре между холлом второго этажа и гостиной. Видеть Генриха в столь убогом состоянии нам еще не приходилось. Он с трудом стоял на ногах, болтался, как неопытный матрос в качку, распространял вокруг себя убийственные ароматы, но голова у парня, как ни странно, работала. И видел он в темноте на зависть кошке. И пер он нагло, словно буровая машина. С воплем:
– А-а, попалось новорусское бычьё! – он попытался с ходу звездануть мне в челюсть. Пришлось перехватить занесенную конечность и применить «спецсредство»: врезать лбом в оплывшую морду. Я старался не усердствовать. Он рухнул как подкошенный, захныкал. Я схватил его за шиворот, поволок в гостиную. Там усадил в ближайшее кресло. Он возжелал подняться, и я повторил процедуру. Так продолжалось несколько раз, пока он не утратил последние силы, не откинул голову и не захрапел.
– А ты уверен, что с ним тут ничего не случится? – обеспокоилась Варвара.
– А что с ним может случиться?..
Дополнительной разрухи в наших комнатах не наблюдалось. Только то, что осталось после полицейского «террора». Варвара повозилась в своей комнате и пришла ко мне с вещами – жить. Я яростно драил зубы. Она, сполоснулась за шторкой, отбив мою вялую атаку, завернулась в полотенце и потрюхала в кровать.
– Спать давай, – пробормотала она сонно, когда я составил ей в постели компанию. – Обними меня, чтобы не было страшно, и карауль, пока я не усну…
– Проспись, красавица, проспись, – разрешил я и мигом погрузился в объятия популярного древнегреческого божества.
Глава девятая
Прошло совсем немного времени. Яростный вопль расколол сонное пространство! Словно борова пустили под нож. Я шлепнул по ночнику, сел. Бледный свет озарил компактную «гостевую» комнату. Дверь закрыта, жалюзи опущены. Можно не суетиться, спать дальше. Мы свободны от всяких обязательств.
– Что это было, Андрюша? – терла глазки Варвара.
– Крик, – лаконично объяснил я.
Она застонала, откинулась на подушку.
– А мы тут при чем?
– А мы тут совершенно ни при чем…
Я постучал по своему «спецсредству», начал торопливо одеваться.
– Да провались оно всё! – взревела Варвара, выпрыгнула из кровати и тоже стала натягивать на себя все, что попадалось под руку.
В гостиной горел яркий свет. Из угла в угол метался Генрих с вытаращенными глазами, держался за горло, трясся, как припадочный. Штаны расстегнуты, мятая рубашка торчала из штанин. Валялось перевернутое кресло. За его движениями недоуменно следил Йоран Ворген – он стоял в противоположном проеме, моргал воспаленными глазами.
– Убили, сволочи, убили… – твердил, как заклинание, Генрих и затравленно косил по сторонам.
– Господи, Генрих, кого убили-то? – спросил я.
– Меня, сволочи! – сверкнул он выпученными глазищами, бросился бежать, налетел на журнальный столик, перекатился через него, влетел головой в спинку дивана. Заохав, забрался на него с ногами, потрясенно уставился в одну точку. Я перехватил недоуменный взгляд Воргена.
– Ты явно преувеличиваешь, братец, – раздался вкрадчивый голос, и в гостиную вошла закутанная в шелковый халат Изабелла. – Тебя убить не так-то просто. Может, кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
– Генрих утверждает, что его убили, – икнула Варвара.
– Весьма оригинальная агония, – хмыкнул я.
– Пить надо меньше, – справедливо заметила наспех одетая гувернантка, выглядывая из-за плеча Изабеллы.
– Действительно, Генрих, – укоризненно сказала Изабелла. – Ты уже допился до полного маразма.
– Да пошли вы все! – взревел Генрих, соскочил с дивана… и в изнеможении опустился обратно.
– Дядя Генрих показывает цирк, – равнодушно заметил Марио, возникая в полосатой пижаме позади Габриэллы и оттирая ее плечом. Глазки мальчика интересно блестели.
– Марио, марш в постель! – зарычала гувернантка.
– Заткнись, – легко и непринужденно сказал мальчик. Все уставились на него в немом изумлении. Гувернантка поперхнулась, закашлялась, жалобно всплеснула руками.
– Послушай, Андрюша, – потянула меня за рукав Варвара. – А ведь это не цирк. Посмотри внимательно на Генриха. Он испуган. Он не просто испуган, он здорово перетрусил. Он едва не наложил в штаны.
Изабелла не уступала Варваре в наблюдательности. Поняла, что паранойя – не единственное объяснение. Посмотрела на всех по очереди, подошла к Генриху, села на краешек дивана. Генрих смотрел на нее со злостью.
– Повествуй, чудище, – вздохнула Изабелла.
– Напали на меня, – проворчал Генрих и начал исподтишка постреливать глазками по присутствующим.
– Андрей Иванович, у вас есть при себе телефон? – повернула голову Изабелла. – Наберите, пожалуйста, номер полицейского управления, я сейчас продиктую…
Генрих выдул двойной «дринк» и неохотно пришел в себя. Да, он был пьян, но, когда все случилось, он почти отрезвел. Он пил весь вечер, болтался по дому и абсолютно не помнил, как очутился в кресле (мы с Варварой переглянулись, но промолчали). Он очнулся в полной темноте – в состоянии дикого ужаса. Кто-то летел на него, замахиваясь ножом (он не видел, он чувствовал!). Он оттолкнулся при помощи упругой пятой точки, махнул через подлокотник. Человек задел его ногой. Он слышал хрустящий звук. Куда-то бросился бежать, споткнулся, истошно завопил. Метался, и, очевидно, убийце надоело за ним бегать. Вспыхнул свет, в южном проходе воцарился Йоран Ворген, подошли двое из России, Изабелла прибежала из своей спальни…
– Просто детектив какой-то, – восхитился я. – Господин Ворген, а вы, собственно, откуда прибыли?
– А у меня, собственно, комната внизу, – пожал плечами начальник охраны. – По долгу службы обязан реагировать на крики.
– Вы быстро среагировали, – похвалил я. – Никого не видели, пока бежали?
– Нет.
– А вы, Изабелла? Вы же подошли с другой стороны?
– Вроде так, – женщина сделала неопределенный жест. – У меня спальня за двумя поворотами. Чутко сплю. Пока шла, никого не видела. Вы считаете, что крыша поехала не у Генриха, а у всех нас?
– У тебя-то давно поехала, – проворчал Генрих.
– Не знаю насчет крыши, – сказал я. – Но это явно не галлюцинация, – я подошел к перевернутому креслу, опустился на корточки и показал всем на спинку. Приблизились те, у кого были проблемы со зрением. Спинка кресла была распорота – примерно в центре. Из прорехи в добротной коже торчали лохмотья поролоновой основы. Если бы Генрих остался сидеть, удар пришелся бы в шею.
– Я же говорил! – восторженно завопил Генрих. Вскочил в стойку, растопырил пальцы. – Признавайтесь, суки, кто это сделал?!