Старший среди ибанов, Гаун, рассказал, как они охотятся на орангов.
— Ибан может убить оранга своим парангом[4],— гордо заявил он, — но проще пользоваться воздушной трубкой.
Оранг, большой и медлительный, — легкая мишень, но он очень силен, и нужно выпустить три-четыре отравленные стрелы, прежде чем его начнет рвать и он свалится. Для человека достаточно одной стрелы. Гаун рассказал, как люди собирают ядовитый сок дерева ипо и смешивают его с соком острого перца, чтобы было больнее.
— Очень важно, чтобы было больно, — сказал он. — Когда животное расчесывает рану, яд быстрее расходится.
Я отошел от костра и вернулся под навес, где попытался поудобнее устроиться на тростниковой циновке, брошенной на жесткую гальку. Я лежал, слушая мягкий негромкий говор сидящих у костра, и, хотя комары гудели прямо в уши, я скоро заснул. Издалека доносились выстрелы, но я думал, что это мне снится.
Меня разбудил молодой ибан, который принес миску с рисом и мясным рагу, на которое я взглянул с недоверием.
— Пеландук (оленек), — сказал он.
Я вспомнил ночные выстрелы, благодарно кивнул и набросился на еду со зверским аппетитом.
Когда солнце взошло, мы были уже в пути и к полудню подошли к слиянию Боле и Сегамы — на этом Т-образном речном перекрестке бурлил сильный водоворот. Ибаны вытащили лодки на каменистый берег притока и разбежались в разные стороны. За пятнадцать минут они настелили пол из длинных полос коры и растянули над ним мою палатку на деревянной раме. Они показали мне, с каких лиан я могу брать воду для питья и каких жгучих листьев нужно опасаться, затем распрощались и вернулись к лодкам. Мань со своими бравыми молодцами скрылся за поворотом реки, и звук моторов замер вдали. Я повернулся и зашагал к своей палатке. Вот и остался я один, и пройдет несколько дней, прежде чем мои дусуны присоединятся ко мне. Я посмотрел вверх на высокие деревья, теснящиеся вокруг. Может быть, мне только чудилось, но я чувствовал, что за мной следят, что живые джунгли уставились на бледнолицего пришельца недобрым пристальным взглядом.
Глава 2 Враждебный мир
Мне было известно, что река Сегама течет с запада на восток, поэтому я взял по компасу курс на север и отправился знакомиться с новым миром. Я взобрался на крутой берег позади своего лагеря, пересек узкую полоску дремучего леса, а затем нырнул в густую чащу молодого подроста на берегу узкого ручейка. По пояс в воде я перешел ручей вброд и выкарабкался на илистый берег. Путь мне преграждала сплошная колючая стена переплетенных вьющимися лозами кустарников. Я обнажил свой острый паранг и принялся прорубаться сквозь чащу, но дело шло очень медленно. Стоило мне пробить брешь в чащобе, как ее тут же заполняли новые ветви и сучья, валившиеся вниз под тяжестью верхних лиан. В конце концов мне удалось пробить узкий лаз, и я пополз по нему на четвереньках.
Тут что-то впилось мне в ягодицу, и я нащупал громадную скользкую пиявку, которая явно собиралась позавтракать. О пиявках я был наслышан и запасся на этот случай пропитанной солью тряпочкой, но меня неприятно поразила внезапность этого нападения на столь уязвимую часть моего тела. Я развернул соленую салфеточку и накрыл ею отвратительное существо, которое тут же разжало челюсти и свалилось на землю, жутко извиваясь и испуская целый поток слизи, чтобы смыть соль. Еще пара пиявок спешила ко мне по опавшей листве, и их тельца раскачивались, как хоботы, вынюхивавшие добычу. Я набрал полную грудь воздуха и нырнул в листву, чтобы обойти их. Цепкие шипы рвали мою одежду и ноги, но я, нагнув голову, пробивался сквозь заросли, пока не выбрался на более твердую почву, где лес немного расступался. Остановившись, чтобы сосчитать свои раны, я, к своему ужасу, нашел еще трех пиявок, идущих на приступ вверх по моим ногам. Я поспешно схватил одну из них и попытался отбросить, но, как только я отрывал одну присоску, пиявка крепко цеплялась за меня другой. Наконец мне удалось соскрести ее о ствол дерева, и я надвое разрубил извивающееся тельце своим парангом. Двух оставшихся разбойниц постигла та же участь.
Я продолжал идти на север по девственному лесу, где свет почти не проникал сквозь завесу густых крон. В полутьме я не заметил тонкий колючий побег пальмы ротана, и он вцепился мне в лицо. Инстинктивно я рванулся назад, но шипы вгрызлись еще глубже, и два молодых побега, словно щупальца, захлестнули шляпу и спину. Разозлившись, я выхватил паранг и стал рубить направо и налево, но только содрал кожу с запястья и окончательно застрял. Тогда, наученный горьким опытом, я потихоньку выпутался, освобождаясь по очереди от каждого побега, и снова пустился в путь, тщательно выбирая дорогу.
Передо мной вздыбился крутой склон, и, когда я выбрался наверх, ноги так ныли, что я присел на минутку передохнуть на гнилой ствол. В окружающих кронах я высматривал гнезда орангутанов. До сих пор не было видно никаких признаков присутствия «добычи», но пока все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы пробраться сквозь чащу без особых увечий, и мне было некогда разглядывать верхушки деревьев. Склон привел меня на узкий гребень, где двигаться стало гораздо легче. Да, нужно будет хорошенько ознакомиться с местностью и наметить самые удобные маршруты, иначе мне не удастся хоть сколько-нибудь свободно передвигаться по джунглям. С гребня были видны вершины деревьев по обе стороны холма, хотя окружающий ландшафт заслоняла непроницаемая стена зеленой листвы. Я попытался отметить на карте какие-либо ориентиры, но не имел ни малейшего представления о том, насколько я продвинулся за минувший час.
Гребень внезапно оборвался, и я стал карабкаться и съезжать вниз по крутому обрыву, под которым пенился поток. Я схватился за дерево, чтобы не упасть, но быстро отдернул руку, потому что дерево оказалось все в острых шипах и рука у меня сразу же стала гореть, как ошпаренная.
Я сорвал свою злость на дереве сериа, сделав глубокую зарубку, чтобы отметить свой путь. Русло ручья вилось, как естественная удобная тропа, через окружающий лес. Я осторожно пробирался по скользким камням, и прохладная вода, промочив мои матерчатые туфли, приятно холодила натруженные ноги. Недавняя буря свалила поперек ручья большое дерево, и там, где оно преграждало путь, я выбрался на берег и снова пошел на север.
Вдруг я заметил темно-красное пятно на носке туфли. Под ее прикрытием пировал целый клубок пиявок, отвратительно раздувшихся от обжорства. Я поспешно вытащил соленую тряпочку, чтобы разделаться с ними, но тут оказалось, что еще одна тварь висит у меня на ноге. Я принялся безжалостно теребить ее пальцами; наконец она отцепилась, и я отшвырнул ее подальше. Из моей ступни сильно текла кровь, и, когда я ее вытер, стали видны маленькие надрезы в форме буквы Y в тех местах, где кусали пиявки. Я никак не ожидал, что их тут такая пропасть и что они окажутся столь назойливыми попутчиками. Это грозило вылиться в одну из серьезных проблем: не мог же я себе позволить расхаживать с кровавыми ранами! В тропиках ничтожная ранка сразу же начинает гноиться, и я разглядывал свои исполосованные царапинами руки, ноги и щеки, прикидывая, много ли от меня останется месяца через два-три.
Мое внимание привлек треск сучьев, и небольшая коричневая обезьяна, ловко прыгая с ветки на ветку, унеслась по верхушкам деревьев вниз, к подножию холма. А через несколько минут я нашел то, что разыскивал: примерно в шестидесяти футах вверху, в кроне дерева, виднелась куча наломанных сучьев — гнездо орангутана. Оно почернело от старости, но все же это было гнездо, и я удостоверился в том, что орангутаны заходят в эти места. Куча набросанных как попало ветвей выглядела довольно непрезентабельно, но зато какое чудо она сотворила с моим быстро испаряющимся оптимизмом! Все же я своего добьюсь! Я сумею отыскать этих ускользающих зверей в их устрашающем убежище и разведаю все их тайны!
Путь домой занял вдвое меньше времени, и я вышел из лесу точно в том же месте над самым лагерем, где и вошел в него.
Я зажег костер и поставил вариться рис, потом спустился к реке и окунулся в прохладную коричневую воду, смывая боль и усталость. В тропиках ночь наступает быстро, и, поев, я понял, что мне больше нечем заняться. Хотя было всего семь часов, я переоделся в сухую одежду, закутался в одеяло и уснул. В эту ночь ничто не помешало мне спать — ни комары, ни жесткое ложе на полу из коры, ни странные голоса ночных джунглей.
Я спал так, будто провел без сна целую неделю, и проснулся в девять часов. Пора было готовить завтрак. Я поплавал в реке, чтобы прогнать сонливость и поразмяться, а потом устроил себе утренний отдых: раскладывал по местам свои пожитки и ловил сказочных, сверкающих всеми цветами радуги бабочек, которые порхали возле реки. К полудню я снова был готов встретить любые испытания, подстерегавшие меня в джунглях.
Я спал так, будто провел без сна целую неделю, и проснулся в девять часов. Пора было готовить завтрак. Я поплавал в реке, чтобы прогнать сонливость и поразмяться, а потом устроил себе утренний отдых: раскладывал по местам свои пожитки и ловил сказочных, сверкающих всеми цветами радуги бабочек, которые порхали возле реки. К полудню я снова был готов встретить любые испытания, подстерегавшие меня в джунглях.
В лесу я наткнулся на узкую тропу, идущую параллельно реке. Давний слоновий помет недвусмысленно указывал на то, кто хозяин этой лесной магистрали, но мне очень уж хотелось воспользоваться столь неожиданной роскошью. Когда тропа постепенно сошла на нет, я взял курс по компасу на северо-запад и с большим облегчением заметил, что мне не придется переправляться через опасный поток, который протекал за моим лагерем. Я пересек несколько невысоких гребней и прорезающих их ручьев, продвигаясь с приличной скоростью, пока не вышел на берег маленькой речки. На моей карге эта речка была обозначена как приток Сегамы, и мне удалось более или менее точно определить пройденное расстояние. Я прошел вброд по отмели к песчаному берегу, испещренному следами кабанов и небольшой кошки, по-моему дымчатого леопарда. Пошел вдоль берега реки, но она выписывала такие замысловатые изгибы, что я предпочел снова идти по компасу.
Сучья над моей головой закачались, и я вздрогнул от внезапного громкого крика «ча-чак!» — сигнала тревоги, и стая ярко-рыжих обезьян с шумом пронеслась через листву, скрылась из глаз и затаилась в кронах деревьев. Меня поразила их огненная окраска — даже ярче, чем у орангов, и я подумал, какая может быть от нее польза в сплошной зеленой листве? Я поднимался вверх по пологому склону, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться и обобрать с себя вездесущих пиявок.
Громкий треск подлеска выдал двух удирающих кабанов, которых я спугнул, когда они прохлаждались в жидкой грязи. Вода скопилась в яме под большим вывороченным корнем. Кабаны, видно, постоянно валялись в ней, и лужа превратилась в бассейн жидкой желтой грязи, а один край был так подрыт, что получился навес. Я видел отпечатки щетины там, где только что лежали животные. Ближе к вершине я услышал негромкое уханье группы гиббонов. Подкрался поближе и притаился за деревом, чтобы подстеречь их на пути, но они только на мгновение мелькнули вверху, перелетая с дерева на дерево подобно серым привидениям. Их уханье постепенно замирало — они спускались по склону, на который я только что взобрался.
Я пошел верхом, по гребню, изогнутому как подкова. Я был уже почти на самом краю и собирался повернуть назад, как вдруг скорее почувствовал, чем услышал, что впереди сквозь чащу движется крупное животное. Еще до того как я увидел лохматую рыжую шерсть, я уже знал, что встретил своего первого дикого орангутана. Меня слегка трясло от радости, и я пробирался вперед, даже не пытаясь прятаться. Передо мной был крупный самец с роскошной длинной шерстью и широким лицом. Я окрестил его Вильгельмом Первым и достал бинокль, чтобы рассмотреть получше. Если он и заметил меня, то виду не подал и продолжал кормиться, неторопливо жуя только что сорванный зеленый плод. Вильгельм забрался в глубь кроны и пропал из виду, но я тут же заметил второго орангутана — большую самку. Когда она стала карабкаться по дереву, покрытому плодами, я увидел, что самка несет малыша примерно такого же возраста, как детеныш Джоан в Сепилоке. Мэри, как я назвал самку, стала есть зеленые плоды, и, хотя она ни разу на меня не взглянула, я не сомневался, что обезьяна знает о моем присутствии, потому что она принялась громко ухать и угрожающе трясти ветки. Вильгельм стал вторить этим гулким крикам, но перед каждым воплем издавал еще забавное визгливое всхлипывание. Он перебрался на другое дерево, пригибая сучья с риском свалиться, и скрылся в густой заросли бамбуковых лиан. Громкий хруст и чавканье свидетельствовали о том, что трапезу свою он не прерывал. Мэри тоже продолжала кормиться, по-прежнему избегая моего взгляда, но минут через десять она с достоинством ретировалась, неспешно и осторожно пробираясь среди лиан, а малыш Дэвид все так же крепко прижимался к ее боку.
Я попытался обойти бамбуки кругом, но когда наконец проломился сквозь чащу, орангов было не видать и не слыхать. Я ждал, терпеливо осматривая окружающий лес, и отыскал Мэри высоко в кроне дерева, футах в пятидесяти от меня. Дэвид играл отдельно, держась одной рукой за пружинистую ветку, а Мэри не сводила с него глаз. Раскачиваясь, он смотрел в мою сторону, но сначала он меня не видел, потом внезапно заметил, втянул голову в плечи и с громким повизгиванием бросился к матери. Мэри обхватила его руками, прижала к себе и вместе с Дэвидом, уцепившимся за нее сбоку, стала продвигаться вдоль ветви, которая все больше прогибалась под ее весом, а затем перемахнула на следующее дерево. Уже близилась ночь, и я не стал преследовать орангов, зная, что они устроят ночные гнезда неподалеку. Я отправился в обратный путь, срубая молодые деревца, чтобы найти это место завтра утром.
Когда стемнело, по джунглям разнесся жуткий, умноженный эхом вопль танггила. Я пробивался напропалую сквозь густой подлесок, не обращая внимания ни на что, даже на острые шипы ползучих лиан, — я видел только светящийся циферблат своего компаса. Ярко светила луна, и у подножия деревьев были разбросаны неровные пятна света. Держась направления на юго-восток, я уже через час пришел домой и сразу же отправился на вечернее купание. Моих помощников все еще не было, так что я сварил себе рис, открыл банку аппетитных мясных консервов и собрался лечь спать. Но я все время вспоминал свою встречу с орангами и был слишком взволнован, чтобы уснуть. Вертелся с боку на бок на своем жестком ложе из коры и очень жалел, что у меня нет сетки, за которой можно было бы укрыться от докучных комаров и песчаных мух.
Я вскочил задолго до рассвета, сунул в мешок банки, пластиковый плащ и торопливо направился к лесу. Я пошел по слоновой тропе до маленькой речки, а там опять двинулся по компасу на северо-запад. К девяти часам я понял, что прошел мимо подковообразного гребня и забрел гораздо дальше, чем вчера. Повернул обратно вниз по склону, но вместо реки вышел к мелкому ручейку. Было ясно, что я забрался слишком далеко. Пошел вброд по руслу ручья, следуя за всеми его извивами и поворотами. Вдруг замечаю на песке следы трехпалой ступни. Такой след мог быть только у одного животного — бадака, двурогого носорога. Следы вели вниз по течению и были совсем свежими. Случись это в другое время, я бы обязательно пошел по следу и постарался увидеть это редкостное, почти легендарное животное, но на этот раз я отчаянно старался быть целеустремленным в своих исследованиях — ведь я приехал изучать орангов, а не носорогов. Откуда мне было знать, что пройдет год, прежде чем я снова увижу следы носорога.
Я вышел из ручья, взобрался на невысокий холм и пошел по звериной тропе к следующему гребню. Заметив какое-то движение слева, нырнул в кусты и затаился. Крохотный коричневый мавас быстро спустился вниз из кроны высоченного дерева и весело запрыгал по ветвям прямо в мою сторону. Когда он оказался поближе, я увидел, что он крупнее, чем мне показалось с первого взгляда, и ему примерно года три. Он был весь чудесного шоколадного цвета, с розовыми кругами вокруг глаз-пуговок и блестящей безволосой головкой. Я назвал его Мидж (Кроха). Он взобрался на сук всего в каких-нибудь двадцати футах от меня, но я скорчился за стволом земляной пальмы, и он меня не заметил. С громким треском молодое деревце описало широкую дугу по направлению к нему и резко откачнулось обратно: крупная самка перемахнула на дерево, где сидел Мидж, и стала карабкаться к нему. На минуту мне показалось, что это та же пара, которую я видел вчера, но малыш был слишком большой и, по моим соображениям, до подковообразного гребня было довольно далеко.
Мне хотелось, чтобы животные привыкли ко мне и перестали бояться, поэтому я как бы случайно побрел в их сторону и присел, с притворным увлечением раскапывая небольшую ямку в земле. Животных как будто не встревожило мое внезапное появление, но оба принялись кричать — странные всхлипывающие повизгивания сопровождались утробным ворчанием самки Маргарет. Она рассматривала меня несколько минут, потом взобралась повыше и стала ощипывать губами молодые листочки, пригибая ветки свободной рукой. Мидж, не в силах устоять перед таким лакомством, присоединился к ней. Раз в несколько минут Маргарет переставала есть и смотрела, как подвигаются мои раскопки, издавая все те же странные звуки и встряхивая одну-две ветки, а потом снова принималась за еду. Но ее все больше раздражал незваный гость, поэтому она бросила еду и учинила форменный скандал. Одним рывком она отломила от дерева целый сук, небрежно уронила его, наклонилась и стала следить, как он с шумом валится вниз. Громко крякая «лорк, лорк, лорк», она с треском сломала еще одну ветку и принялась грозно ею размахивать. Потом бросила ее вниз и с интересом воззрилась на меня: какое впечатление произвели эти силовые приемы? Мне не хотелось ее разочаровывать, и я, притворившись испуганным, тихо удалился и сел в сторонке, чтобы продолжать свои наблюдения с более почтительного расстояния.