Все еще одетый во все черное по случаю траура по отцу, обутый в начищенные до блеска черные веллингтоновские сапоги, в высоком черном цилиндре, который он вежливо приподнял, здороваясь с ней в прихожей дома тети Джеральдины, Джонатан возвышался в седле на прекрасной по всем статям кобыле. Сюртук настолько плотно обтягивал его широкие плечи, что по спине у Серены пробежала дрожь сладострастия.
Ее дыхание вдруг стало прерывистым – с чего бы это, спрашивается? Зажав руки между коленями, она уставилась на него. Он встретил ее взгляд. Стиснул зубы и заметно передернул плечами.
О чем он подумал?
Прикоснувшись кончиками пальцев к цилиндру, Джонатан произнес:
– Рад вас видеть, Лэнгли. – Его синие глаза остановились на Серене. – Мисс Донован.
В голосе у него прозвучала некоторая грубоватость, которую Серена иногда замечала и в прошлом, и она тотчас решила, что он узнал ее. Паника всколыхнулась в груди, но она поспешила отринуть ее. Нет. У него не было ни малейшей возможности опознать ее.
– Приятный вечер, не правда ли? – спросил Джонатан с явным намерением завязать разговор.
Джонатан стал графом. Она все еще не могла до конца поверить в это – он состоял в таких бунтарских отношениях со своим отцом, был таким яростным противником аристократизма. И был вполне счастлив своим положением младшего сына. Что Джонатан подумал о своем титуле? Каким человеком стал при своей скверной репутации?
– Я надеюсь, погода предвещает, что таким будет и весь конец сезона, – ответил Лэнгли.
– Я тоже, – поддержал его Джонатан.
Серена никак не могла определить, как реагирует на Джонатана ее тело. Напоминала себе, что возненавидела его. Он был тем мужчиной, который ее предал. И все же, как могла бы она его забыть? Он был последний мужчина – единственный мужчина, – который прикасался к ней. Она помнила синие глаза, которые смотрели на нее сейчас. Однако она помнила и то, как они, затуманенные страстным желанием, смотрели на нее через весь заполненный народом бальный зал герцогини Клэйворт. Она помнила слова любви, которые он нашептывал ей на ухо, держа в объятиях.
Она должна забыть. Должна забыть все, что было в прошлом.
Серена снова устремила взгляд на свои колени. Лицо у нее пылало жаром до самых кончиков ушей. После короткого неловкого молчания Джонатан сказал:
– Воксхолл-Гарденз открывается на весь сезон со следующего понедельника. Мне хотелось бы там побывать. Не согласитесь ли вы сопровождать меня? Если хорошая погода сохранится, вечер обещает быть великолепным.
Серена со всей остротой ощутила на себе его взгляд, который ласкал ее.
Неужели Джонатан намеренно последовал за ними сюда?
Она посмотрела на него и встретила горящий взгляд его синих глаз. Серена едва не вздрогнула от потрясения, однако сохранила самообладание. Ничего хорошего не вышло бы, если бы Лэнгли догадался о ее взбаламученных чувствах по отношению к графу Стрэтфорду.
Серена и сама не могла разобраться в том, что испытывает к Джонатану. То была невольная реакция на его близость, которая возникала в тех случаях, когда они приближались друг к другу. В прошлом так было всегда, но чувствует ли он это теперь? Она не была в этом уверена. Он вел себя так же сдержанно, как и она.
Насколько возможно, чтобы он испытывал такие физические реакции сейчас по отношению к ней? То бишь к Мэг?
Серена скрипнула зубами. Она ревновала Джонатана к Мэг. Но ведь она и стала Мэг. И все еще презирала его за то, что он сделал с ней, Сереной. Даже при том что какая-то часть ее существа безраздельно принадлежала ему. Что за неразбериха…
Помимо всех этих ощущений появилось немало и других, новых, каких она не испытывала к Джонатану раньше. Когда ей было восемнадцать лет, все казалось таким простым. Теперь она понимала, что жила тогда в мире детских мечтаний.
– Мэг?
То был спокойный, вопрошающий голос Лэнгли.
Она взглянула на него и вспомнила о разговоре.
– Ах да, – проговорила она автоматически. – Воксхолл-Гарденз… это звучит заманчиво.
О Господи, неужели она только что дала согласие встретиться с ним снова вместе с Лэнгли?
Джонатан вежливо улыбнулся, однако прищурился, пристально глядя на нее, и этот взгляд темно-синих глаз, казалось, проникал ей в самую душу.
– Эти прошедшие шесть лет сильно изменили вас, мисс Донован.
Сердце у Серены замерло, как бы запнулось, и тут же снова забилось с лихорадочной скоростью. Жаркие взгляды обоих мужчин обжигали ее. Она невероятным усилием заставила себя изобразить улыбку и посмотрела на Лэнгли.
– Я бы сказала, что все мы изменились, не правда ли? Никто не может оставаться в точности таким же, каким был шесть лет назад.
– Это в самом деле так, – уверенно согласился Лэнгли. – Мы все стали старше… И мудрее, – добавил он после короткой паузы.
– Совершенно верно. – Серена в свою очередь ожгла Джонатана взглядом. – Намного, намного мудрее.
– Я уверен, что это бесспорно относится к вам обоим, – ответил Джонатан и довольно жестким тоном добавил: – Но я не сказал бы этого о себе самом.
– Я хотела бы надеяться, что вы стали мудрее, – не сдержавшись, произнесла Серена с мрачной укоризной в голосе.
– Ах, Стрэтфорд, – спокойно и приветливо произнес Лэнгли, направляя лошадей к повороту дороги. – Вы слишком скромничаете. Вы намного повзрослели с дней вашей юности и просто не хотите замечать это.
Джонатан ответил Лэнгли несколько натянутой улыбкой, потом перевел взгляд на Серену.
– Понимаете ли вы, почему ваш нареченный остается одним из самых близких моих друзей? – спросил он. – Это потому, что он видит во мне то хорошее, чего не может разглядеть никто иной… даже я сам.
Она кивнула. Видимо, Лэнгли нашел способ замечать в людях положительные качества. Однако после услышанного о некоторых поступках Джонатана она все же не могла понять, почему Лэнгли так к нему привязан.
– Ну что ж, ладно. Увидимся ли мы в следующий понедельник?
– Будем на это надеяться, – ответил Лэнгли.
Джонатан снова прикоснулся к краю цилиндра и пожелал им хорошего дня. Распрямив спину, повернул лошадь и ускакал прочь.
Лэнгли проводил его взглядом, после чего вздохнул и произнес негромко:
– Простите меня.
Повернувшись к нему, Серена, сдвинув брови, спросила, явно озадаченная:
– За что?
– Вам все это было неприятно и даже тягостно.
Серена приоткрыла рот и тотчас поспешила, как говорится, сомкнуть уста. Она не смогла бы сейчас произнести ни слова, которое не прозвучало бы до ужаса нелепо. Ей и в самом деле было неловко, но вовсе не из-за того, о чем мог подумать Лэнгли.
Он сосредоточил внимание на дороге.
– Я понимаю, что вы проклинаете его за то зло, которое он причинил вашей сестре.
Серена все еще была не в силах говорить.
– Но он мой друг. Он хороший человек, вопреки тому, что вы должны о нем думать после случившегося с Сереной. Все последние годы он вел постоянную борьбу с самим собой. Одно время я опасался, что он погибнет, но теперь у меня появилась надежда. – Лэнгли на несколько минут погрузился в задумчивое молчание. – В последнее время он вроде бы смягчился. И надо же, Воксхолл-Гарденз. Это нечто новенькое. Не из тех мест, какие посещают мужчины вроде Стрэтфорда.
Серена, сдвинув брови, посмотрела на него.
– Что вы этим хотите сказать? – спросила она.
Он покачал головой, потом слегка улыбнулся.
– Я чувствую, что он готов стать совершенно другим человеком.
– Понимаю.
– Я хотел бы остаться его другом, Мэг, и надеюсь, что вы найдете в себе силы простить его. Ведь прошло уже много времени с тех пор, как он состоял в связи с вашей сестрой.
– Я… я не уверена.
Он понимающе кивнул.
– Я постараюсь, – добавила она.
Лэнгли не мог знать, насколько трудновыполнимо его пожелание. Как она может простить Джонатана? А если бы могла, нет ли тут риска влюбиться в него снова?
Уголки его губ чуть приподнялись, мало напоминая даже намек на улыбку, и он сказал:
– Я думаю, вы уже сильно продвинулись в этом направлении. Согласились присоединиться к нему в день открытия Воксхолл-Гарденз.
– Да, это так, – согласилась она, и голос ее при этом смягчился. – Вы правы. Я надеюсь, что мы когда-нибудь станем друзьями.
Какая же это ложь…
Он повернул лошадей и, оставив полную экипажей и всадников аллею, направил их на более узкий проезд. Немного спустя они добрались по обсаженной с обеих сторон деревьями аллейке до берега Серпентайна. Людей тут было не много, неяркий солнечный свет поблескивал на воде, покрытой мелкой зыбью. Единственный гребец, усердно работая веслами, направлял узкую лодку к дальнему берегу.
– Как мирно здесь.
– По сравнению с толчеей на Роттен-роу? Это верно, – согласился Лэнгли.
Он направил лошадей к огромному клену с пышной раскидистой кроной и обратился к Серене:
– Я хотел бы просить, чтобы вы обращались ко мне просто по имени – Уилл, – проговорил он негромко. – Как вы это делали в письмах.
Серена взглянула на лошадей: Тезей нетерпеливо топтался на месте и фыркал; что касается Афродиты, то она повернула к нему голову, как бы предлагая успокоиться. И мерин тут же успокоился.
Медленно, очень медленно Серена повернула голову к Лэнгли.
– Простите меня. Все такое новое, такое непохожее. И я так давно не видела Лондон… не виделась с вами.
Его бедро, такое теплое, почти горячее, прижалось к ее бедру. Быстрым, почти лихорадочным движением он взял ее руку в свою.
– Пожалуйста, Мэг, называйте меня Уиллом.
И вдруг, совершенно неожиданно, его губы прижались к ее губам – такие мягкие, теплые и… приятные. Ахнув, она отшатнулась и припала спиной к кожаной обивке сиденья.
– Простите меня.
Он как-то неловко отпрянул, схватил в руки поводья и направил лошадей прочь из-под дерева.
Серена крепко зажмурилась, пытаясь при этом хоть как-то справиться с неистовым сердцебиением. Она только что все разрушила. Ее реакция была катастрофически неправильной.
Весь в напряжении, с каменным лицом, он довез ее до дома в полном молчании.
В тот знаменательный вечер на приеме Джонатан был настолько взвинчен еще одной встречей с сестрой своей возлюбленной, что не особенно к ней приглядывался. Вчера все было совсем по-другому. Он смотрел на нее во все глаза и в доме ее тетки, и в парке. Он изучал ее, можно сказать – впитывал. И пришел к заключению, будто что-то не так и есть некое и весьма значительное несоответствие, некая загадка.
Что-то явно тяготило ее. Нечто сравнимое с неким тугим, запутанным клубком, нечто пугающее и даже отвратительное, и она старалась скрывать это ото всех. Но что же это было? Быть может, за те годы, что они провели в разлуке, она разлюбила Лэнгли? Быть может, возникло, как говорится, нежное чувство к кому-то на Антигуа? А может, ее мамаша торопит, желая, чтобы она вступила в брак с Лэнгли немедленно?
То, как она смотрела на него, Джонатана, – в минуты, когда забывала о застенчивости и действительно взирала на него, – так вот в эти самые минуты в ее серых глазах появлялось выражение, которое он не в силах был понять. Ненавидела ли она его и жаждала отомстить за смерть сестры? Или была увлечена им, как и он ею?
Или – Боже сохрани! – было и то и другое?
Он тревожился за нее из-за того бремени, что так ее тяготило. Тревожился он и о грядущей свадьбе Лэнгли.
Более всего Джонатан тревожился о себе самом. Его реакция на нее была не только неприличной, но и противоестественной. Нелепо, неправильно питать эти сбивающие с толку чувства к сестре его возлюбленной, независимо от того сколь много общих черт с ней у нынешней Мэг.
Однако вопреки его беспокойству в нем пробудилось страстное желание. Неопровержимое и совершенно иррациональное стремление как можно больше узнать о Мэг, о том, что ее так изменило за прошедшие шесть лет, что руководит ею. Почему его так влечет к ней, тогда как раньше он испытывал к Мэг всего лишь спокойный, доброжелательный интерес и только потому, что она была очень похожей сестрой-близняшкой Серены?
Он увидится с ней в Воксхолл-Гарденз. Там попытается до конца разгадать тайну Мэг Донован.
Настало второе июня, вечер открытия Воксхолл-Гарденз. Джонатан еще днем повидался с Лэнгли, и они договорились, что, поскольку дом тетушки Джеральдины находится всего через два дома от дома Стрэтфорда, он сначала заедет за Мэг, а потом они приедут на Кэвендиш-сквер за Лэнгли и все вместе покатят в Воксхолл.
Джонатан весь остаток дня с нетерпением ожидал наступления вечера. Он останется с ней наедине, пусть даже ненадолго. У него будет возможность поговорить с ней и узнать правду о том, что ее так беспокоит.
Он не мог ждать.
Кучеру он велел выбрать насколько возможно более долгую дорогу до Кэвендиш-сквер. Мэг была не слишком хорошо знакома с лондонскими дорогами – скорее всего ей и в голову не придет, что он намеренно избрал самый долгий путь до дома Лэнгли.
Он поднялся по нескольким ступенькам к парадной двери дома леди Олкотт и громко постучал. Мрачный на вид дворецкий отпер дверь и пригласил Джонатана в приемную, где ему и велено было подождать.
Джонатан с досадой подумал, что это уже прогресс – ему дозволено войти в дом на расстояние в несколько шагов и полюбоваться гобеленами из восточного шелка на противоположной стене. Повернув голову на звук приближающихся шагов, он вздохнул с облегчением.
И вот она, Мэг, такая красивая в шелковом платье цвета слоновой кости. Вместе с ней ее сестра Феба, с которой он познакомился на приеме у Лэнгли. Феба решительно направилась прямо к нему и сделала неглубокий, быстрый реверанс.
– Добрый вечер, милорд! Я жду от него много удовольствия.
Он бросил взгляд на Мэг, и она ответила ему приветливой улыбкой. Он помнил такую улыбку. Серена однажды посмотрела на него снизу вверх, ее белокурые волосы разметались в беспорядке, в них запутались сухие травинки, а улыбка была точно такой же, как эта.
– Феба сегодня будет моей спутницей, – проговорила она негромко.
Разумеется. Если бы он мог себе это позволить, то дал бы себе хороший подзатыльник за то глупое предположение, которое сделал. Разумеется, что молодая девушка не может отправиться вечером развлекаться без сопровождения спутницы-дуэньи, даже если приглашена туда тем, кто вскоре станет ей мужем, и его другом. Это было бы в высшей степени неприлично.
Слишком много времени он провел вне респектабельной компании, решил Джонатан про себя.
– Ну конечно же. Очень рад видеть вас снова, мисс Феба.
Ее улыбка была заразительной, и Джонатан вдруг решил с уверенностью, что даже если она и слышала что-то о позоре старшей сестры, то даже не подумает, что это имеет какое-то отношение к нему.
Однако Мэг об этом знала. Она все видела, и даже теперь осведомленность о том, что произошло много лет назад, таилась в ее серых глазах.
Улыбнувшись Фебе в ответ, он протянул согнутую в локте руку.
– Вы позволите?
– Конечно! – произнесла она и взяла его под руку.
Ему показалось или Мэг и в самом деле прищурилась, когда ее сестра прикоснулась к нему? Ему следует вести себя в высшей степени корректно по отношению к Фебе Донован. У него нет ни малейшего намерения флиртовать с ней. Боже упаси, чтобы Мэг его в этом заподозрила. Он уже причинил страдания одной из ее сестер. И этого более чем достаточно.
Джонатан помог Фебе сесть в экипаж, после чего подал руку Мэг. Когда ее рука коснулась его руки, он от волнения со свистом втянул воздух. Прикосновение было таким знакомым, что его окатили эротические ощущения, уже испытанные в прошлом. То был… настоящий удар по нервам.
Скрипнув зубами, Джонатан одернул брюки и уселся в карету на сиденье напротив того, которое занимали сестры. Он взглянул на них, когда экипаж тронулся с места и покатил по Сент-Джеймс-стрит. Феба была одета в платье из золотисто-желтого шелка, и этот цвет подчеркивал солнечное сияние ее юности. Платье Мэг, белое, совсем простое, произвело на него особое впечатление. Было нечто девственно-невинное в его белоснежности, в нитке жемчуга у нее на шее, и от этого внутри у Джонатана словно бы все сжалось.
Серена была девственницей, когда он впервые познал ее. Потом это произошло еще раз. Не более того.
Феба не могла спокойно усидеть на месте. Ей не терпелось как можно скорее выйти из экипажа и вволю погулять и развлечься в парке.
– Не огорчает ли вас отсутствие других ваших сестер? – спросил Джонатан, чтобы завязать разговор. Одна из сестер, насколько он помнил, была старше Фебы. Почему Мэг избрала для совместной поездки именно ее?
– О да, я жду не дождусь, когда Оливия и Джессика наконец приедут в Лондон, – доверительно сообщила Феба Джонатану. – Они планируют приехать сразу после того, как Мэг выйдет замуж за Лэнгли.
Он поднял брови и произнес:
– Вот как?
Феба кивнула и продолжила:
– Они ненавидят Антигуа, поймите. Мы все ненавидим.
– Это верно? – обратился Джонатан с вопросом к Мэг.
– «Ненависть» – это слишком сильно сказано, Феба, – заметила Мэг с ноткой жесткости в голосе. – Имеется немало причин для нашего желания вернуться в Англию.
Феба в ответ на замечание усмехнулась и заявила:
– Главное то, что мы все ненавидим Вест-Индию.
Мэг вздохнула и промолчала.
– Но я надеюсь, что они приедут еще до начала зимы. Видите ли, милорд, у Оливии очень слабое здоровье, – произнесла Феба таким тоном, словно сообщала большой секрет. – Мама очень редко позволяет ей выходить из дома.