Обозревая мысленно «Божественную Комедию» в целом, нельзя избавиться от впечатления, что дарование Данте всего ближе дарованию гениального зодчего, — в такой мере удивляют подбор, распределение материала, расчет сопротивления и тяжести. Пресловутое сравнение «Божественной Комедии» с готическим собором стало бы реальным только в том случае, если мы могли бы указать прекрасный собор, в котором все работы, общий замысел и детали были бы выполнены одним человеком, совместившим в себе архитектора, каменотеса, скульптора и художника.
Материальность и телесность «Ада» особенно легко позволяют распознать эту сторону дарования Данте, хотя, в сущности, это относится еще в большей степени к ослепительной планировке «Чистилища» и «Рая». Но так как самый характер пластики двух последних частей непривычен и необычаен, в него можно вглядеться только в результате повторного чтения и изучения.
«Божественная Комедия» распадается на три части — кантики: «Ад», «Чистилище» и «Рай», каждая из которых состоит из тридцати трех песен, что в общей сумме в соединении со вступительной песнью дает цифру 100. Каждая часть имеет деление на девять отделов плюс дополнительный десятый; вся поэма написана трехстрочными строфами (терцинами), и каждая часть ее заканчивается словом «звезды» («stelle»), знаменательно звучащим в каждой из составных частей целого. Символика «идеальных чисел» — «три», «девять» и «десять», знакомая нам по «Новой Жизни», — ближайшим образом определила все распределение поэмы и особенно рельефно сказалась в локализации центральной для личных целей Данте сцене — видении Беатриче в тридцатой песне «Чистилища». Поэт не только приурочил его к тридцатой песне (кратное трем и десяти), он поместил слова Беатриче в самую середину песни (с семьдесят третьего стиха; в песне всего сто сорок пять стихов); если прибавить к этому, что до этого места в поэме — шестьдесят три песни, а после нее — еще тридцать шесть, причем числа эти состоят из цифр 3 и 6 и сумма цифр в обоих случаях дает 9, то удивительное композиционное дарование Данте поражает еще больше.
Впрочем, не в таких соответствиях и внешних эффектах сила и значение Данте. Точные распределения и детали поражают так потому, что они осуществлены наряду с решением колоссальных психологических задач.
Данте, с любознательностью и пытливостью Леонардо да Винчи изучающий проблемы естествознания (теория лунных пятен, теория эмбрионов), охватывающий своим пониманием все формы физического мира, соединяет эти интересы с самыми бесстрашными полетами фантазии. Построив «Божественную Комедию» по методу романа приключений, действие которого развивается в неведомых странах, Данте с исчерпывающей точностью описывает все мелочи и подробности пути. Изменения почвы, спуски, лестницы, скалы, тропинки и проходы отмечены и обозначены так, что у читателя не остается сомнения в реальности изображаемого.
И с тех пор, как вместе с Данте мы вступили в преддверие «Ада», где караются столь ненавистные ему «нерешительные», не примкнувшие ни к одной из боровшихся партий, и увидели, как несутся они вслед за знаменем — нагие, мучимые мухами и осами, обливаясь кровью и слезами, которыми у их ног питаются отвратительные черви, — мы ни на минуту не остаемся в неведении относительно всех ужасов и чудес, открывающихся пред нашими глазами. Мы проходим через тесный и смрадный «Ад», озаренный багровым заревом «города Данте», видим там пленительную Франческу, узнаем подробности мучений, видим злобные игры адских служителей, слышим, какая мука уготована ненавистному Бонифацию, как терзается в центре Джудекки гигантский Люцифер.
Ненависть, скорбь, негодование и гордое упорство в грехе — вот господствующая атмосфера, в которой развертываются отдельные сцены и картины. Мрак, красноватые отблески и очертания движущихся во мраке силуэтов есть в такой же мере реальная и необходимая для центра земли обстановка, как и художественная подготовка настроения и освещения «Чистилища», где «ни день — ни ночь, ни мрак — ни свет». Покой, нежная грусть, освобождение от груза земных воспоминаний, угнетающих узников «Ада», ликование среди пламени, надежда на будущее в чистилище отвечают легкому и приподнятому настроению, какое подчеркивается постоянным восхождением вверх. В начале пути по кручам чистилища ангел начертал на челе Данте семь латинских Р (peccatum — грех), и по мере того как они идут все выше и очищаются от грехов, другие ангелы крыльями стирают одну за другой эти буквы.
Планировка «Рая» особенно чудесна и загадочна. Блаженные как бы отображают божественное «вездесущие». Все они составляют «мистическую Розу» Эмпирея и занимают там в грандиозном амфитеатре место, соответствующее их подвигам и славе, и вместе с тем обладают силой показываться в небесных обителях Луны, Марса, Венеры и т. д.
Несмотря на обилие и сложность материала, присутствие целой толпы действующих лиц, могущих, казалось бы, исчерпать все средства характеристики и притупить мастерство отбора деталей, в поэме все время чувствуется центральное положение Беатриче. Это она посылает к Данте Вергилия, по ее внушению Вергилий на вершине чистилища передает Данте Стацию. Она приходит к нему на помощь в трудные минуты, она встречает его в блеске и торжестве в земном раю, и обстановка святости не мешает ей взять простые человеческие ноты, воскрешающие пред нами настроение «Новой Жизни» и юношеский грех поэта — увлечение сострадательной дамой.
Особенности искусства Данте проявляются сами собой при внимательном чтении каждой сцены и каждого эпизода. Некоторые из этих сцен и эпизодов давно стали всеобщим достоянием, явились излюбленными темами живописных и музыкальных композиций. Такова Франческа да Римини, еще на нашей памяти вдохновившая Метерлинка и д'Аннунцио.
Изобразительный талант Данте, его удивительное умение всегда найти нужную ему конкретную символику особенно обострились в связи с тяготением поэта к лаконизму. Он мастер ракурса и ретиценции. Даже по переводу чувствуется, что воздействие его поэзии обусловлено средствами пластического, нервного и сжатого стиля. Возбужденное и пораженное воображение читателя опирается на полученный толчок, заканчивает жесты, дополняет портреты, конструирует психологию. Тяготение Данте к экономности и концентрированности стиля приводит в отдельных случаях к особым эффектам и вызывает если не неясности, то недоговоренность. Принятая поэтом формула поддается иногда двум или трем истолкованиям, и хотя прямой смысл ясен, не отпадает возможность параллельных пониманий.
Эти свойства обеспечивают стилю Данте специфические ресурсы, аналогичные светотени в живописи. Оставленная в тени часть изображения невольно притягивает и увлекает глаз зрителя.
Во втором круге ада Данте видит мучения сладострастников. Бурный вихрь, образно символизирующий вихрь страсти, мчит толпы мучеников, как осенние листья, гонимые ветром. Внимание Данте привлекает нежно обнявшаяся пара теней, не покидающих друг друга ни на минуту. Он заговаривает с ними и слышит трогательную историю Франчески да Римини, полюбившей брата своего мужа, Паоло Малатеста. Оба они пали от руки оскорбленного супруга.
Пред нами тема, которую Боккаччо воспринял бы как вульгарную любовую связь; в наше время д'Аннунцио не сумел извлечь из этого сюжета достойных драматических эффектов. Весь эпизод не дает никакого выигрышного материала. Трудно открыть какую бы то ни было драматическую сложность в этих отношениях: Франческа и Паоло — любовники, связанные друг с другом непреодолимою слепою страстью. Их роман сопровождают досадные и неустранимые детали, закрепленные историей. И тем не менее у Данте получилась возвышенная картина любви и страданья, в которой растворились и исчезли невыгодные подробности. Искусство поэта запечатлело этот роман в образе Франчески, неотделимой от сопровождающих ее страстного вопля и неудержимых рыданий ее спутника. Оба они здесь такие же земные существа, какими были до смерти, — они не перестают переживать свое горе и, не отрываясь, пьют из горького кубка бессильного торжества. «Каина ждет убийцу!» — ликует Франческа. Жестокий муж будет наказан небом. Паоло никогда ее не покинет. Осужденные, как видим, сами желают своей муки, и для обоих отрадно это вечное горе вдвоем. Как последователь школы «нового стиля», Данте искусно компанует всю сцену и ведет ее нежно и сладостно вплоть до развязки: полет влюбленных легок и воздушен, они приближаются на зов поэта, как «два голубка», первые слова Франчески — слова благодарности за сочувствие. Настроение поддерживается подробностью: рассказ ведется от имени Франчески, Паоло молчит и только вторит ей глухими рыданиями.
Начало и конец сцены окаймлены теми неполными формулами, о которых сказано выше. Франческа рассказала о своей смерти («е il modo ancor m'offende»), намекая на какую-то унизительную и оскорбительную кончину. Какую? После поцелуя, которым закончилось чтение Ланцелота, мы слышим: «И в этот день мы больше не читали». Что скрывается за этими словами: упоение страстной и грешной любви, или они, едва почувствовавшие свою близость и счастье, были убиты тут же на месте?
Начало и конец сцены окаймлены теми неполными формулами, о которых сказано выше. Франческа рассказала о своей смерти («е il modo ancor m'offende»), намекая на какую-то унизительную и оскорбительную кончину. Какую? После поцелуя, которым закончилось чтение Ланцелота, мы слышим: «И в этот день мы больше не читали». Что скрывается за этими словами: упоение страстной и грешной любви, или они, едва почувствовавшие свою близость и счастье, были убиты тут же на месте?
Заключительный штрих: Данте — душа, знакомая с сердечными бурями, — выслушав, падает без чувств на землю, и нас снова охватывает свист подземного шквала, бушующего во мраке и уносящего в вечные круги обоих влюбленных.
Другой эпизод, не менее известный в истории литературы и искусства, рисует голодную смерть Уголино делла Герардеска и его четверых детей. Данте встречается с ним в аду и поражается жестокостью картины: Уголино грызет зубами своего убийцу Руджери. По образной криминологии Данте, он таким образом утоляет вечную жажду мести и обиды.
Гвельф Уголино — политический враг гибеллина епископа Руджери. После ожесточенной борьбы Руджери взял Уголино в плен и уморил его вместе с двумя внуками и двумя сыновьями голодом, заточив их в башне (у Данте все четверо — родные дети Уголино). Отсюда ясна символика мук Уголино: он погиб от голода по воле Руджери и теперь получает удовольствие — он пожирает своего истязателя и убийцу. Но, кроме этого толкования, возможно и другое. Уголино и дети услышали, что дверь их тюрьмы заколотили наглухо. Призрак ужасной смерти носится в голове Уголино — он засыпает и видит вещий сон: дети с плачем просят хлеба, а ему нечего дать им. Едва он проснулся, как слышит ту же просьбу наяву. Лицо Уголино исказилось страданием и ужасом, и вдруг он замечает, что выражение его лица отразилось на лицах его малюток.
Вполне естественно, что страдание отца отобразилось на лицах детей; но не исключено и другое: дети могли почувствовать страшное побуждение, тайно шевельнувшееся, быть может, в душе отца, — побуждение утолить голод мясом своих детей!
Лаконизм и интенсивность дантовского стиля предполагают пытливое и пристальное изучение натуры; метод суггестивных деталей есть естественное следствие сознательного выбора из неограниченно большого запаса впечатлений. И для нас не являются неожиданностью сведения о том, что Данте был превосходным наблюдателем и знатоком реальной жизни. Абстрактное мышление и возвышенные этические представления не оторвали его от живой жизни. Это заставляет припомнить драгоценные слова Сент-Бёва, указавшего на одно знаменательное свойство подлинной и глубокой поэзии: «Существует степень поэзии, удаляющая от истории и действительности, и такая высокая степень поэзии, которая к ним приводит и с ними сливается».
Б. КржевскийПредисловие
«Божественная Комедия» возникла в тревожные ранние годы XIV века из бурливших напряженной политической борьбой глубин национальной жизни Италии. Для будущих — близких и далеких — поколений она осталась величайшим памятником поэтической культуры итальянского народа, воздвигнутым на рубеже двух исторических эпох. Энгельс писал: «Конец феодального средневековья, начало современной капиталистической эры отмечены колоссальной фигурой. Это — итальянец Данте, последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени».[1]
«Суровый Дант» — так назвал творца «Божественной Комедии» Пушкин — совершил свой великий поэтический труд в горькие годы изгнания и странствий, на которые осудила его восторжествовавшая в 1301 году в буржуазно-демократической Флоренции партия «черных» — сторонников папы и представителей интересов дворянско-буржуазной верхушки богатой республики. Во Флоренции — этом крупнейшем центре итальянской экономической и культурной жизни средневековья — Данте Алигьери родился, вырос и возмужал в атмосфере, раскаленной жаждой богатства и власти, раздираемой политическими страстями и волнуемой жестокими междоусобиями. Здесь, в этом муравейнике торговли, городе ремесленников и знатных купцов, банкиров и надменных феодальных грандов, в городе-государстве, гордом своим достатком и давней независимостью, своими древними цеховыми правами и своей демократической конституцией — «Установлениями правосудия» (1293 г.), рано образуется один из крупнейших центров того мощного общественно-культурного движения, которое составило идейное содержание эпохи, определяемой Энгельсом как «…величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством..».[2]
Данте стоит на пороге Возрождения, на пороге эпохи, «…которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености»[3]. Творец «Божественной Комедии» был одним из таких титанов, поэтическое наследие которого осталось в веках величественным вкладом итальянского народа в сокровищницу мировой культуры.
Отпрыск старой и благородной флорентийской семьи, член цеха врачей и аптекарей, в состав которого входили лица различных интеллигентных профессий, Данте Алигьери (1265-1321) выступает в своей жизни как типичный для его времени и для развитого городского уклада его родины представитель всесторонне образованной, деятельной, крепко связанной с местными культурными традициями и общественными интересами интеллигенции.
Юность Данте протекает в блестящем литературном кругу молодой поэтической школы «нового сладостного стиля» (dolce stil nuovo), возглавляемой его другом Гвидо Кавальканти, и в общении с выдающимся политическим деятелем и одним из ранних флорентийских гуманистов — Брунетто Латини. Зрелые годы автор «Божественной Комедии» проводит на службе республики, участвуя в ее войнах, выполняя ее дипломатические поручения и, наконец (1300 г.), состоя одним из членов правительствующего совета приоров в дни политического господства буржуазно-демократической партии «белых».
К 1302 году — году своего изгнания и заочного осуждения на смерть захватившими власть во Флоренции дворянско-буржуазными верхами (партией «черных») — Данте был уже первостепенной литературной величиной.
Поэтическое становление Данте происходит в условиях переломных и переходных от литературного средневековья к новым творческим устремлениям. Сам поэт в этом сложном и противоречивом процессе занимает одно из определяющих и высоких мест. Его поэтическое сознание в полной мере предвосхищает «высочайшее развитие искусства» в эпоху, «…которая разбила границы старого orbis и впервые, собственно говоря, открыла Землю».[4] Как последний поэт средневековья Данте вместе с тем завершает и обобщает предшествующую философскую и поэтическую эпоху, схоластическому миротолкованию которой он дал столь грандиозное в своих творческих масштабах художественное претворение.
По собственному признанию Данте, толчком к пробуждению в нем поэта явилась трепетная и благородная любовь к дочери друга его отца Фолько Портинари — юной и прекрасной Беатриче. Поэтическим документом этой любви осталась автобиографическая исповедь «Новая Жизнь» («Vita nuova»), написанная у свежей могилы возлюбленной, скончавшейся в 1290 году. Входящие в состав «Новой Жизни» два десятка сонетов, несколько канцон и баллада содержат в себе утонченное философское толкование пережитого и пламенеющего чувства, благостного образа любимой. Стихи перемежаются прозой, комментирующей их возвышенное содержание и связывающей отдельные звенья поэтических признаний и размышлений в последовательный автобиографический рассказ, в дневник взволнованного сердца и анализирующего ума — первый литературный дневник личной любви и философических чувствований в новой европейской литературе.
В «Новой Жизни» поэтические переживания Данте облекаются в формулы «сладостного стиля» поэзии его друзей и литературных наставников — Гвидо Гвиницелли, Кавальканти, Чино да Пистойя и всего того круга молодых тосканских поэтов, которые в изысканных словах и утонченных формах философской лирики славят великие очарования вдохновенной, приобщенной к идеальным сферам любви и воспевают волнения возвышенных и сладостных чувств. И все же — в этом состоит немеркнущее значение «Новой Жизни» — поэтическая формула не заслоняет ее ясной устремленности к реально значимым, пластическим, осязаемым и действительно чувствуемым жизненным ценностям. Сквозь мерные строфы сонетов с их усложненной философской образностью, за метафизическими выкладками изощренной, схоластической мысли и особенно в прозаическом рассказе об обстоятельствах своей любви Данте раскрывает перед читателем свое живое и жизненное мироощущение, если не подчиняющее себе книжно-поэтическую премудрость «сладостного стиля», то уже свидетельствующее о новых направлениях лирики и о новых, жизненных источниках лирических переживаний.