Ах, Франц Густавович, Франц Густавович! Не стоило вам искать постояльцев, не надо было превращать «Кувшинки» в наемную дачу, не… Но что толку теперь говорить об этом?
Одним словом, после недолгих переговоров и выплаты задатка в усадьбу въехала семья Колбасиных со своими друзьями, и тут один за другим пошли сюрпризы. Для начала глава семьи, хоть и честный мещанин по паспорту, оказался на самом деле театральным режиссером, но само по себе это ничего не значило. Гораздо хуже то, что его жена была актрисой, и мало того, что она притащила с собой любовника – вместе с ней в старый барский дом словно влилась удушливая театральная атмосфера, полная склок и интриг. Евгения Панова капризничала, тиранила прислугу, поссорилась с кухаркой и в конце концов добилась того, что почти все слуги либо отказались иметь с ней дело, либо попросили расчета.
Все это «безобразие» (по словам Франца Густавовича) продолжалось чуть меньше месяца, и он уже не мог дождаться августа, когда неприятные постояльцы должны были убраться восвояси. Однако как бы он ни относился к Пановой, управляющий был все же ошеломлен, когда однажды днем, зайдя в гостиную, обнаружил в кресле ее труп. Возле правой руки актрисы на ковре поблескивал маленький серебристый револьвер с отделанной перламутром рукояткой. Против сердца по светлой ткани платья расплылось небольшое красное пятно.
Как помнит читатель, Франц Густавович в одной из своих прошлых жизней был музыкантом. В этом своем качестве он немало общался с актерами и знал, что от них можно ожидать всякого. Поэтому для того, чтобы исключить неуместный розыгрыш, он первым делом взял левую руку актрисы и попытался прощупать пульс. Но, хотя рука была еще теплая, каким-то непостижимым чутьем управляющий понял, что это уже не тепло жизни.
Он окинул взглядом комнату, машинально отметил, что окно, выходящее на красивейшее озеро, на поверхности которого безмятежно покачивались розовые кувшинки, распахнуто настежь, и быстрым шагом вышел. Его жена была на кухне, отдавала указания новой кухарке, которая готовила старательно, но не всегда умело, и поэтому за ней нужен был глаз да глаз.
– Эльза, – сказал управляющий по-немецки, – мне нужны ключи от обеих дверей гостиной на первом этаже.
Все ключи хранились у его жены, и она, хоть и несколько удивилась, тем не менее отдала ему то, что он просил.
– Ты хочешь попробовать замки? – спросила она. – Я проверяла все ключи, когда мы только приехали сюда, и смазывала замки, но вряд ли это тебе поможет. Они очень старые, и потом, те двери давно никто не запирал.
– Эльза, – вздохнул Франц Густавович, – ты просто чудо! Скажи, сколько сейчас времени?
– Два часа… нет, уже четверть третьего. А что?
– Пока ничего, – уклончиво ответил управляющий.
Он вернулся в гостиную, и, убедившись, что за время его отсутствия ничего не изменилось, закрыл окно и не без труда запер обе двери. После чего послал одного из сыновей за доктором, а сам поехал на ближайший телеграф – отправить телеграмму хозяйке.
Когда он вернулся, раздраженный старый доктор Колокольцев уже ждал его в доме.
– Вы должны понимать, что мое время дорого, – напустился старик на управляющего, – а вы присылаете ко мне мальчика, не говорите толком, в чем дело, но требуете, чтобы я приехал как можно скорее…
– Просто я оказался в затруднении, – промолвил Франц Густавович кротко. – Прошу вас следовать за мной.
После чего он отпер одну из дверей и провел доктора в гостиную.
– О! – только и вымолвил Колокольцев, увидев тело. – Неужели самоубийство?
– Я не знаю, – отозвался управляющий, вытирая лоб платком. – Когда я ее нашел, пульса уже не было. Я пригласил вас, потому что вы лечили мою жену. Я не знаю, что мне делать. Я позвал вас, чтобы посоветоваться.
Поняв, что «немецкий сухарь» вовсе не имел в мыслях его задеть, а просто растерялся (да и всякий на его месте тоже бы растерялся), самолюбивый доктор смягчился.
– Вы прежде видели у госпожи Пановой этот револьвер?
– Нет.
– У нее были какие-то причины для того, чтобы покончить с собой?
– Если бы что-то такое было, моя жена бы обязательно мне сказала.
– То есть нет?
– Выходит, нет.
Колокольцев задумался, потирая подбородок.
– На вашем месте я бы известил полицию, – решился он. – Конечно, на первый взгляд это похоже на самоубийство, но… Вполне может быть и убийство, – добавил он, передернув плечами.
Роковое слово – не убийство, а полиция – было произнесено. Франц Густавович вздохнул. Как многие старомодные люди, он придерживался той точки зрения, что честному человеку не следует иметь дела с полицией в каком бы то ни было качестве. И еще его коробило, что убили госпожу Панову или она просто покончила с собой, но произошло это именно в доме, оставленном на его попечение, доме, за который он отвечал.
Смирившись, он вызвал жену, ввел ее в курс дела и попросил поставить власти в известность.
– А родным Евгении Викторовны вы ничего не хотите сказать? – полюбопытствовал доктор.
– Полагаю, что с ними будет говорить следователь, – дипломатично отозвался управляющий. – Возможно, он захочет посмотреть на их реакцию, когда они услышат о случившемся.
«А ты, однако, вовсе не глуп, хоть и немецкий сухарь», – одобрительно помыслил доктор. Однако удержать происшествие в тайне не удалось: слуга, которого послали за полицией, немедля проговорился хорошенькой Дуняше, горничной убитой. Та тотчас же бросилась к Колбасину, а тот поспешил к управляющему – требовать объяснений, что происходит. Через несколько минут дом гудел, как растревоженный улей. Хлопали двери, по комнатам бестолково метались люди; все задавали друг другу тревожные вопросы и строили самые невероятные предположения. Франц Густавович занял пост часового у прикрытой, но не запертой двери в гостиную и стойко игнорировал все попытки его разговорить. Он согласился пропустить внутрь только мужа убитой. Доктор, который присел к столу и писал в тот момент бумагу для следствия, бросил на лицо Колбасина острый взгляд, в котором было не только профессиональное любопытство.
– Что же это такое? – пролепетал режиссер, дрожа всем телом. – Женя… Женечка! Что же это такое…
Анатолий Петрович Колбасин был невысокий, пухлый блондин с одутловатым чисто выбритым лицом. На мизинце левой руки он носил кольцо с бриллиантом, которое не снимал почти никогда. Сейчас он был одет в светлый костюм – тот же самый, в котором вчера ездил с женой и остальными в гости к Ергольскому. В молодости Колбасин был актером и считался превосходным исполнителем комических ролей. Может быть, поэтому он казался так нелеп, когда испытывал, судя по всему, неподдельную скорбь. Он дотронулся до руки жены, и слезы покатились по его щекам…
– Я убью его! – хрипло проговорил режиссер и кинулся ко второй двери, выходящей из гостиной, – двери, которая стараниями управляющего оказалась наглухо запертой. Пришлось вмешаться доктору Колокольцеву, и этот грузный немолодой человек оказался достаточно силен, чтобы оттащить режиссера от выхода и заставить его сесть.
– Послушайте меня, милостивый государь, – сказал врач, грозно возвышаясь над маленьким режиссером, – вы ничего не будете сейчас предпринимать… На это есть судебный следователь, полиция, прокурор. Они во всем разберутся… – Колбасин тупо смотрел на него, словно ни одно слово собеседника не доходило до его сознания. – У вас остался сын, – внушительно прибавил Колокольцев, – подумайте лучше о нем… Хорошо ли будет, если он останется совсем один?
Режиссер схватился за голову и поник всем телом.
– Вы правы… правы… – бессвязно бормотал он. – Но она… Скажите, она не мучилась?
Врач посуровел лицом и покачал головой.
– Нет. Не мучилась…
– Боже мой! Боже мой… И зачем мы только приехали сюда… Я ведь отговаривал ее… Но она вбила себе в голову, что только Ергольский…
Колокольцев был не прочь услышать продолжение, но тут на пороге показался судебный следователь Игнатов. Он и доктор знали друг друга в лицо, но было бы преувеличением называть их друзьями или хотя бы хорошими знакомыми. По правде говоря, Колокольцев Игнатова недолюбливал. По его мнению, молодой следователь был еще «молокосос» и свое недурное жалованье – 200 рублей в месяц – получал за то, что ровным счетом ничего не делал, потому что серьезных преступлений в округе замечено не было. К тому же Иван Иванович отличался завидным здоровьем, то есть не имел причин прибегать к услугам доктора, выслушивать его советы и считаться с его предписаниями. Поэтому, когда Игнатов вошел, Колокольцев приветствовал его довольно сдержанно.
«Наверняка начнет меня уговаривать, чтобы я дал заключение о самоубийстве… Ну уж нет, шалишь! Я своей репутацией из-за твоего спокойствия рисковать не намерен…»
– Печально, печально, весьма печально, – обманчиво рассеянным тоном промолвил Иван Иванович, обходя кругом кресло, в котором находилась жертва. – Это муж? – Он взглядом указал на совершенно раздавленного Колбасина, поникшего на диване.
Доктор кивнул.
– Ваше заключение, Дмитрий Александрович?
– Смерть наступила от огнестрельного ранения, пуля прошла через сердце. Я бы не стал исключать убийство, – добавил Колокольцев, косясь на собеседника.
– Почему?
– Если бы речь шла о самоубийстве, она бы приставила револьвер к груди, так?
– Допустим, и что?
– После выстрела оружие должно упасть на колени, как и рука, которая его сжимала. А тут правая рука свешивается через подлокотник, а револьвер лежит на ковре.
– Но она могла и не приставлять револьвер к груди, а держать его на некотором расстоянии, – задумчиво проговорил Игнатов. – Хотя… – Он оглянулся на напряженную фигуру мужа, на его мученические глаза, и предпочел оборвать фразу.
– Скажите, вы ничего не трогали, когда нашли тело? – обратился следователь к управляющему, который застыл у входа.
– Я закрыл окно, которое было открыто, – ответил Франц Густавович. – И запер обе двери. Больше я ничего не трогал.
– Здесь несколько окон, какое именно из них было открыто?
– Окно посередине, которое больше остальных.
– Когда именно вы обнаружили госпожу Панову?
– Около четверти третьего.
– Она была мертва?
– Да, я совершенно в этом убежден. – Управляющий поколебался, но все же добавил: – Тело было еще теплым, но я не могу поручиться, что она умерла незадолго до моего прихода. В конце концов, сегодня днем было очень жарко…
– Да, – кивнул следователь. – Скажите, а когда последний раз вы видели ее живой?
– За завтраком. Нет, после завтрака, – поправил себя управляющий. – Она разговаривала в коридоре с… – он покосился на Колбасина, но все же закончил фразу: – С господином Ободовским.
– Это актер, – с ненавистью бросил Колбасин. – Он приехал с нами.
Следователь не нуждался в дополнительных разъяснениях – всем в округе и так прекрасно было известно, кто именно снял на лето «Кувшинки» и какие отношения связывают этих людей. Однако следующая фраза режиссера поставила его в тупик.
– И ведь ее убили точно так, как он предсказал. Именно так…
– Что именно вы имеете в виду, Анатолий Петрович?
– Да у Ергольского вчера… Он говорил об убийствах… фантазировал… И рассказал, как убьют мою жену.
Колокольцев оторопел, но Иван Иванович оказался человеком обстоятельным и вскоре слово за слово выведал у режиссера подробности того, что произошло вчера вечером в гостях у Матвея Ильича. Колбасин был настолько расстроен, что не стал опускать ни следователя – «туповатого служаку», ни толков о самоубийстве, которые должны возникнуть сразу же после убийства.
– А она не могла покончить с собой… Понимаете, просто не могла! Получается, что эта змея, которую я взял в свой театр… дал ему роли… ничтожество, полная бездарность, – он убил ее!
– Зачем? – серьезно спросил следователь.
– Что – зачем? – вытаращился на него Колбасин.
– Зачем Иннокентию Ободовскому убивать вашу жену, да еще именно так, как придумал Матвей Ильич? Какой в этом смысл?
– Затем, что… затем… – бормотал Колбасин, нервно сжимая и разжимая пальцы. – Ах, ничего-то вы не понимаете!
Иван Иванович еще раз посмотрел на фигуру в кресле, нахмурился и наклонился, чтобы подобрать револьвер.
– Красивая вещица, – заметил доктор. – Дамская штучка.
– Я заметил, – сдержанно ответил Игнатов. Он повернулся к Колбасину: – Вам знаком этот револьвер? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.
– Мне нечего думать. Я вижу его впервые в жизни.
– У вашей жены было оружие? Любое, не обязательно револьвер?
– Нет. Никогда! И если вы меня спросите, была ли у нее причина, чтобы покончить с собой, я отвечу: никакой!
– У нее были враги?
– В театральном мире – да. Но они все сейчас далеко. Кто в Петербурге, а кто в Москве…
– В последнее время вы не замечали ничего странного в поведении своей жены? Ей никто не угрожал? Может быть, она жаловалась на кого-нибудь?
– Нет. Нет! Нет!
– Когда вы в последний раз сегодня видели ее живой?
– Когда? Погодите-ка… После завтрака. Она всегда встает поздно… то есть вставала…
– Завтрак сегодня был в одиннадцать часов, – пришел ему на помощь управляющий.
– Вот, вот… Словом, мы позавтракали… потом она поднялась к себе… Я зашел к ней. Наверное, это было около половины двенадцатого… Она разбирала вещи в ящике своего туалетного столика. Кажется, я ей помешал…
Его виноватый тон не ускользнул от следователя, но сейчас он решил не заострять на этом внимания.
– Что было потом? – спросил он.
– Потом? Ну… Мы поговорили, и я ушел.
– Можно ли узнать суть вашей беседы? Хотя бы в самых общих чертах.
Колбасин вспыхнул.
– Мы не ссорились, и я не угрожал убить ее, если вы это имеете в виду… За завтраком она упоминала, что хотела бы покататься по озеру на лодке. Я спросил, когда именно она хотела бы туда отправиться, сейчас или позже.
– А ваша жена?
– Она сказала, что передумала и вообще у нее болит голова. Я сказал, что могу принести лекарство, но она ответила, что ей ничего не нужно, и попросила ее оставить. И я… Я ушел.
– Куда вы отправились после разговора с женой?
– Хотел погулять, но было уже слишком жарко. Я походил по саду, вернулся в дом, взял книгу и стал читать. Но на жаре читается плохо, и я сам не заметил, как заснул…
– Когда вы были в саду, вы не заметили поблизости посторонних людей?
– Нет. Единственный, кого я видел, был Серж, который вышел из дома. Я спросил, куда он идет, а он ответил, что обещал Натали какие-то ноты. По-моему, это был просто предлог, чтобы с ней увидеться, потому что никаких нот в руках у него не было.
– Мне придется взять показания у всех, кто был в доме, – сказал следователь, оборачиваясь к Францу Густавовичу. – Но прежде всего я хотел бы побеседовать с вами… с глазу на глаз.
– Мне уйти? – подал голос Колокольцев.
– Нет-нет, оставайтесь, вы мне еще понадобитесь…
– Мы можем поговорить у меня во флигеле, – вмешался управляющий. – Там нас никто не побеспокоит.
Глава 6. Таинственный силуэт
Флигель, в котором проживал со своей семьей Франц Густавович, некоторым образом озадачил Игнатова. Снаружи это было довольно-таки неказистое строение, но внутри все дышало уютом и идеальной чистотой. В маленькой гостиной на стене висела фотография прекрасной черноволосой дамы с алмазными звездами в сложной прическе из кос.
– Это ее величество австрийская императрица, – почтительно молвил Франц Густавович, кашлянув.
– Я узнал, – кивнул Иван Иванович.
Комнаты, в которых жил управляющий со своими домочадцами, показались ему настоящим осколком Австрии, перенесенным в Россию. Но, собственно говоря, почему бы и нет?
– Скажите, – начал следователь, – вам раньше попадался на глаза револьвер, из которого, судя по всему, была выпущена пуля, убившая госпожу Панову?
И он внимательно посмотрел на сухощавого, светловолосого, сероглазого человека, стоящего напротив.
– Боюсь, что нет, – спокойно ответил управляющий. – Может быть, вы все-таки предпочтете сесть?
– Это оружие могло находиться в доме? – настойчиво спросил следователь. – Может быть, это револьвер баронессы Корф?
– У меня трое детей, – на первый взгляд не слишком логично отозвался управляющий. – И они часто заходят в дом. Там наверху есть несколько сабель и охотничьи ружья, но сабли висят высоко на стенах, а ружья всегда разряжены. Больше, насколько мне известно, в доме нет никакого оружия.
– Насколько вам известно… – задумчиво повторил Иван Иванович. – Скажите, а что именно вы думаете о происшедшем?
– Я думаю, что мне придется искать себе новое место, – рассудительно ответил его собеседник. – Вряд ли госпоже баронессе придется по вкусу, что я впустил в дом людей, которые учинили тут убийство.
– Вот как? То есть вы считаете, что госпожу Панову убил кто-то из тех, кто приехал с ней?
Управляющий пожал плечами.
– Если вам угодно знать мое мнение…
– Мне очень хотелось бы знать именно ваше мнение, так как вы лицо непредвзятое и имели возможность наблюдать этих людей в течение достаточно долгого времени. Итак?
– Госпожу Панову вообще не должны были убивать, – объявил Франц Густавович. – Никогда.
И, ошеломив следователя этим поразительным заявлением, он сел, очевидно, сочтя, что с него достаточно стоять на ногах.
– Поясните, – тихо попросил Игнатов.
– Это будет непросто, – вздохнул управляющий, – но я попробую. Есть такая категория женщин, чье предназначение – портить окружающим жизнь. Это не обязательно актрисы и не обязательно красавицы, просто у них такой характер. Что бы ни происходило, они всегда найдут повод для недовольства, для жалоб, для упреков, которые изливаются обычно на самых близких людей. От мелких придирок они обязательно переходят к крупным, а в качестве кульминации непременно устраивают скандал, в который стремятся вовлечь как можно больше людей. Причем внешне у них, как правило, все хорошо, и вроде бы им нет никакой нужды вести себя подобным образом, но тем не менее… – Франц Густавович пожал плечами. – Полагаю, что таким образом они утверждают свою власть над людьми. Кроме того, перед теми, кто их плохо знает, они очень любят выставлять себя страдалицами, которых никто не понимает и которых все тиранят. Вы понимаете, о чем я, не так ли?