Однако если вникнуть во все это, то в последнее время со мной действительно творится что-то неладное, и стоит призадуматься, попытаться обратить свой взгляд внутрь себя. Терпеть не могу рефлексии; я люблю докапываться до сути вещей, расследовать обстоятельства, мотивы и поступки людей — лишь бы дело не касалось меня лично. Но вдруг начались столкновения с теми, кто встречался мне на жизненном пути, — с Ричи, Малкерном, Энджи. Внезапно от меня потребовалась переоценка ценностей — потребовалось совсем по-иному взглянуть на проблемы расизма, политики, Героя. То есть заставили думать о том, о чем я люблю думать меньше всего. Занятная штука — самоанализ. Еще немного, и я отращу седую бородищу, стану расхаживать в белом хитоне, читая «Критона», а в конце концов возьму да и запью его цикутой. А то возьму и поеду в Тибет и стану там жить на горных вершинах вместе с далай-ламой. Или двину в Париж, напялю на себя черный свитер, отпущу бородку и, кроме как о джазе, ни о чем рассуждать не буду.
А может, займусь тем, чем занимался всегда, — буду болтаться без цели и наблюдать за ходом вещей. Этакий фаталист до мозга костей.
— О чем задумался? — спросила Энджи.
Небо становилось все темнее и вскоре сделалось чернее чернил, но уличное освещение почему-то не включали.
— Думаю, что пора идти на дело, — ответил я.
Мы спустились с холма. Никто из жителей не вышел посидеть на крылечке. Но вскоре они появятся — в домах душно, к тому же сегодня воскресенье. Рассчитывать на то, что жители решили воспользоваться праздничными днями и отметить Четвертое июля посещением мемориалов, курортов, родных и близких, не приходилось — не тот это был район. Времени у нас было мало — проникнуть в машину, найти, что нам надо, и быстренько смотаться. Люди небогатые отстаивают свою собственность всеми доступными им способами — и предусмотренными законом, и явно незаконными. Спустил ли курок некий Бобби Ройс или сухонькая старушка — тебе уже будет все равно.
Мы подошли к машине; Энджи достала из куртки отмычку, поковырялась в замке, и не успели бы вы вымолвить: «Шикарная машина. Наверняка краденая», — как раздался характерный щелчок, и дверца открылась. Не знаю, что за хозяйка была Дженна — аккуратная или неряха, в ее доме я побывал лишь раз, и в комнатах царил полный разгром, как будто здесь бушевал ураган, — но в салоне машины был порядок. Энджи легла на заднее сиденье, пошарила под ним, запустила руку за спинку, прошлась по обшивке, скатала циновку, покрывавшую коврик, и принялась дюйм за дюймом ощупывать коврик — а ну как там окажутся разрезы, выдающие тайник?
Я лежал на переднем сиденье и занимался приблизительно тем же. Я открыл пепельницу, забитую окурками «Мальборо». Не найдя ничего интересного, я закрыл ее. Из бардачка я извлек «Памятку водителю», какие-то квитанции типа гарантийных талонов и квитанций за ремонт — макулатура, одним словом, но я все же положил их в пластиковый пакет, прихваченный на всякий случай. Что за квиточки, смотреть не стал — не до этого сейчас, да и место не то. Оставим это на потом. Пошарил рукой под приборным щитком — вдруг там что приклеено. Проверил обшивку дверей — не вспороты ли, не нарушена ли целостность швов. Ничего подобного. Я достал отвертку и стал снимать декоративную панель со стороны правого кресла. Может быть, Дженна смотрела «Французский связной». Снял. Нет, не смотрела.
Энджи работала отверткой, обрабатывая левую переднюю часть салона. Крика «Эврика!» я так и не услышал и понял, что трофеев у нее не больше, чем у меня. Наши зряшные труды прервал раздавшийся рядом голос:
— Ай да парочка.
Я приподнялся, схватился за пистолет и выглянул на улицу. Голос принадлежал той самой девушке, что сидела на ступеньках крыльца, когда я заходил в этот дом. За руку ее держал Джером.
— Роланда еще не видел? — спросил Джером.
Я принял вертикальное положение:
— Увы, до сих пор был лишен этого удовольствия.
Джером смотрел на Энджи. Нельзя сказать — во все глаза, но с явным интересом.
— А скажи-ка, что это вы делаете в машине его матери?
— Работаем.
Его девушка достала из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, прикурила, затянулась и выпустила на меня клуб дыма. На мягком белом фильтре четко обозначилось кольцо ярко-красной помады.
— Это тот хрен, что был там, когда Куртис убил Дженну, — сказала она.
— Да я и сам его узнал, Шейла! — сказал Джером. Он окинул меня взглядом. — Ты ведь детектив, верно ведь?
Но я смотрел на Шейлу. Сигарета. Что-то в ней было не то, но что именно — никак не мог понять.
— Угадал, Джером. Хочешь, предъявлю значок и все такое прочее?
— Вот ведь бедолаги! Нелегко вам достается хлеб насущный, — посочувствовал Джером.
Шейла затянулась еще раз, и на фильтре обозначилось новое красное кольцо.
Энджи перестала прятаться, разместилась поудобнее и тоже закурила. Не город, а сплошной канцероген. Я посмотрел сначала на Шейлу, а потом на Энджи. Потом окликнул ее.
— А? — отозвалась она.
— Дженна красила губы?
Джером, набычившись, скрестив руки на груди, молча смотрел на нас. Энджи задумалась. Затянулась раз, другой, третий, медленно выпуская дым.
— Вроде бы да. Дай-ка вспомнить. Ну да, красила. Помаду предпочитала почти бесцветную, бледно-розовую.
Я рванул на себя пепельницу:
— А какие сигареты она курила, не помнишь?
— Кажется, «Лайтс». Или «Вэнтедж». Что-то в этом роде — с белым фильтром.
— Значит, она снова стала курить. — Я вспомнил, что Дженна говорила мне, что бросила десять лет назад и, если бы не события последних нескольких недель, так бы и померла некурящей.
Сигареты, окурками которых была забита пепельница, были с твердым коричневым фильтром без всяких следов помады. Я выдернул пепельницу и высунулся из машины:
— Джером, пожалуйста, отойди в сторонку на пару минут.
— Да, масса, что прикажете, то и сделаем.
— Джером, я ведь сказал «пожалуйста».
Джером и Шейла отступили назад. Я высыпал содержимое пепельницы на дорожку.
— Эй, начальник! Ты чего мусоришь?
Среди груды окурков и пепла блеснуло что-то металлическое. Я нагнулся, разгреб мусор… Это был ключ. Я схватил его и, крепко сжимая в руке, сказал сдавленным голосом:
— Мы нашли то, что искали.
— Нечто вроде, — отозвалась Энджи, вылезая из машины.
— Поздравляю, — сказал Джером. — А теперь убери дерьмо, что ты раскидал по моему участку.
Я сгреб в пепельницу весь сор, рассыпанный по дорожке. Пепельницу же я занес в салон и аккуратно положил на переднее сиденье.
— Вот видишь, Джером, теперь все в порядке.
— Спасибо, — сказал Джером. — Хотя бы за то, что ты из тех белых, общаясь с которыми, чувствуешь себя полноценным человеком.
Я улыбнулся ему, и мы с Энджи покатили вниз по склону.
Находка оказалась ключом от ячейки камеры хранения за номером 506. А находиться эта ячейка могла где угодно — в аэропорту, на автовокзале, что на Парк-сквер, или на железнодорожном вокзале «Саут-стейшн», принадлежащем компании «Эмтрек». Или на любой из автобусных станций — в Спрингфилде, Лоуэлле, Нью-Гемпшире, Коннектикуте, Мэйне или еще бог знает где.
— Ну и что ты намереваешься делать? Объездить всю Америку?
— Ничего другого не остается.
— Да так можно всю жизнь проездить.
— Есть в этом и положительный момент.
— Какой же?
— Подумай, сколько мы себе выпишем сверхурочных.
Она стукнула меня кулаком, но не так сильно, как я ожидал.
Глава 23
Мы решили приступить к поискам с утра. В нашем штате много камер хранения, и придется изрядно потрудиться, а сил у нас уже не было. Энджи поехала домой; пошел домой и Бубба. Я же решил заночевать в офисе — там не так-то легко застать меня врасплох, не то что в квартире: в пустой церкви шаги отдаются гулким эхом, подобным канонаде.
Я устроился на маленьком диванчике, так что спать пришлось скорчившись, и к утру у меня заломило шею и затекли ноги.
А пока я спал, разразилась война.
Первым, кто погиб при исполнении своего воинского долга, был Куртис Мур. В первом часу ночи на сестринском посту в отделении тюремной больницы вспыхнул пожар. Два полисмена, дежурившие у постели Куртиса, пошли взглянуть, что происходит. Как такового пожара и не было, просто в мусорный ящик запихнули пропитанную спиртом тряпку, а затем бросили горящую спичку. Тряпка вспыхнула, повалил дым. Сестра и полицейские взяли огнетушитель и быстро залили пламя. Долго ломать голову, выясняя возможные мотивы поджога, полиции не пришлось: когда полицейские бегом вернулись в палату, на горле Куртиса красовался разрез шириной в ладонь, а на лбу были вырезаны буквы «Дж. А».
Следующими, кто пал смертью храбрых, оказались три члена банды «Рэйвенские святые». Возвращаясь поздно вечером с матча на стадионе в парке Фенуэй, они заглянули в забегаловку у станции подземки пропустить по стаканчику на сон грядущий. Выйдя на Рагглз-стрит, они вступили в неприятный для них разговор с неожиданным собеседником. Собственно, они больше помалкивали, говорил один лишь АК-47, бивший из окна машины. Один из «святых», некий Джеральд Муллингс, шестнадцати лет от роду, получил очередь в живот и верхнюю часть бедер, но остался жив. Прикинувшись мертвым, он лежал в темноте, а когда машина уехала, пополз по направлению к Коламбус-авеню. Он был уже на середине пути, но враги вернулись и прошили его очередью от уха до щиколотки.
Следующими, кто пал смертью храбрых, оказались три члена банды «Рэйвенские святые». Возвращаясь поздно вечером с матча на стадионе в парке Фенуэй, они заглянули в забегаловку у станции подземки пропустить по стаканчику на сон грядущий. Выйдя на Рагглз-стрит, они вступили в неприятный для них разговор с неожиданным собеседником. Собственно, они больше помалкивали, говорил один лишь АК-47, бивший из окна машины. Один из «святых», некий Джеральд Муллингс, шестнадцати лет от роду, получил очередь в живот и верхнюю часть бедер, но остался жив. Прикинувшись мертвым, он лежал в темноте, а когда машина уехала, пополз по направлению к Коламбус-авеню. Он был уже на середине пути, но враги вернулись и прошили его очередью от уха до щиколотки.
Сосия выходил из бара на Саут-Хантигтон; за ним в нескольких шагах следовали два бойца. Тут из-за припаркованного рядом фургона вышел пятнадцатилетний Джеймс Тайрон из банды «Ангелы мщения» с наведенным прямо в нос Сосии кольтом 45-го калибра. Он спустил курок, но пистолет дал осечку. Когда огонь, открытый телохранителями Сосии, прекратился, парнишка лежал посередине Саут-Хантингтона, а желтая разграничительная полоса стала темно-красной.
Затем в Франклин-Парке были застрелены три «ангела». Их участь разделили двое «святых», мирно сидевших на крыльце дома на Интервейл, где жил один из них. После их убийства по городу прокатилась вторая волна разборок, и к восходу солнца, когда закончилась самая кошмарная ночь в истории бандитского Бостона, потери противоборствующих сторон составили двенадцать человек убитыми и двадцать шесть ранеными.
* * *В восемь утра зазвонил телефон. Я отозвался лишь на четвертый звонок.
— Что надо? — довольно грубо поинтересовался я.
— Слышал? — осведомился Дэвин.
— Нет, — ответил я, собираясь вернуться в постель.
— В Бостоне началась война. Команда «отцов» против команды «детей».
Спать тут же расхотелось.
— Быть того не может!
— Еще как может. — И Дэвин во всех подробностях рассказал мне, как все было.
— Двенадцать убитых? — изумился я. — Боже! — Для полицейской сводки Нью-Йорка это вполне нормально, но в Бостоне подобная цифра казалась астрономической.
— Двенадцать на данный момент, — уточнил Дэвин. — Еще пять или шесть находятся в критическом состоянии, и вряд ли им удастся отпраздновать День независимости. Вот ведь какая жизнь у нас — прекрасная и удивительная!
— Дэв, ты позвонил мне в восемь утра лишь для того, чтобы рассказать об этом?
— Нет, совсем не за тем. Я хочу, чтобы через час ты был у меня в кабинете.
— Я? С какой это стати?
— Ты был последним, кто разговаривал с Дженной Анджелайн, а на лбу Куртиса Мура кто-то умудрился вырезать ее инициалы. Кроме того, вчера ты, не поставив меня в известность, встречался с Сосией. К тому же до меня дошли слухи, что у тебя хранится что-то такое, ради чего и Сосия, и Роланд желают убить тебя. И я устал ждать, когда ты сам, добровольно, ничего не скрывая, расскажешь мне, что это такое. Но от тебя, Кензи, этого не дождешься — ты врешь на каждом шагу, ты врун по природе. Только в кабинете следователя врать тебе будет трудновато. Так что двигай копытами и вместе со своей напарницей подваливайте ко мне.
— А не прихватить ли мне с собой еще и Чезвика Хартмана?
— И его тащи. Это доставит мне такое несказанное удовольствие, что я по всей форме обвиню тебя в препятствии следствию и задержу на сутки. К тому времени, когда Чезвик тебя вытащит, все «святые» и «мстители», которых мы взяли прошлой ночью, успеют детально познакомиться с твоей задницей.
— Я буду у тебя через час, — сдался я.
— Через пятьдесят минут, — отрезал он. — Время пошло с того с момента, как ты взял трубку. — И дал отбой.
Я позвонил Энджи, объяснил ей ситуацию и сказал, что буду готов через двадцать минут.
Я не стал звонить Чезвику.
Я позвонил Ричи домой, но он уже ушел на работу. Там мне и удалось его застать.
— Ты много знаешь? — спросил он.
— Не больше вас, ребята.
— Врешь. Дело расследуется, и куда ни кинь — везде ты, Патрик. И что-то хреновое творится в палате штата. Ничего не могу понять.
В этот момент я натягивал рубашку и, услышав про палату, почувствовал, что моя правая рука онемела.
— Что именно? — выдавил я из себя.
— Законопроект об уличном терроризме.
— Ну и?..
— Сегодня его должны были поставить на голосование. На утреннем заседании. С тем чтобы все, кто собирается уезжать на Четвертое июля, смогли выехать пораньше и не стоять в пробках.
— Так в чем же дело?
— А в том, что никого нет. Зал заседаний пуст, в коридорах ни души. Ночью в бандитских разборках гибнут двенадцать человек. На утро назначено голосование — должен быть принят закон, призванный навести порядок. И вдруг оказывается, что никого это больше не интересует.
— Извини, мне надо идти, — сказал я.
— Что тебе известно? — завопил он так, что если бы я отправил телефон авиабандеролью в Род-Айленд, то все равно слышал бы его голос. — Что тебе известно?
— Ничего. Ну, я побежал.
— Смотри, Патрик. Как ты с нами, так и мы с тобой. Никаких поблажек тебе больше не будет.
— Люблю, когда ты меня ругаешь. — И я повесил трубку.
* * *Я ждал Энджи у церкви. Вскоре она подкатила на этой коричневой штуковине, которую называет автомобилем. По выходным и праздникам он был в ее полном распоряжении, Филу он был ни к чему: запасшись накануне «Будвайзером», он раскидывался в кресле и смотрел телевизор, какую бы муру там ни показывали. Ну кому нужна машина, когда Гиллигану никак не удается покинуть остров? Энджи водила сама, меня к рулю не подпускала, утверждая, что водитель из меня хреновый, что доверять мне «Вобист» нельзя — мне ровным счетом все равно, что случится с машиной. Это не совсем так: мне не все равно, что случится с машиной, — мне хочется, чтобы с ней что-нибудь случилось, и у нас тогда появился бы шанс получить денежки от страхового агентства.
На дорогу от дома Энджи до Беркли-стрит ушло меньше десяти минут. Город был пуст. Те, кто решил провести праздники на Кейпе, выехали уже в четверг или в пятницу. Те же, кто собирался на эспланаду посмотреть назначенный на завтра концерт и полюбоваться фейерверком, еще сидели дома. Все взяли дополнительный выходной. По дороге к Управлению полиции нам посчастливилось увидеть редчайшее для Бостона зрелище — пустые автостоянки. Я все подкалывал Энджи, умоляя заехать и выехать хотя бы на одну из них — уж очень интересно узнать, какие чувства испытывает автолюбитель, совершая этот маневр.
Но на Беркли-стрит все обстояло иначе. Квартал, в котором находилось Управление полиции, был огорожен. Здоровяк регулировщик махнул нам жезлом, направляя в объезд. За ограждением виднелись фургоны с тарелками спутниковых антенн на крышах, толстенные, похожие на обожравшихся питонов, кабели, протянутые через улицу, белые фургоны телевидения, стоящие прямо на тротуаре, и черные «Краун-Виктории» полицейского начальства.
Мы обогнули квартал, выехали на Сент-Джеймс, без особого труда нашли место, где поставить машину, и пешком пошли к заднему входу в здание Управления. У дверей, заложив руки за спину, расставив ноги, как по команде «вольно!», стоял молодой чернокожий полицейский. Он окинул нас взглядом и сказал:
— Пресса проходит через главный вход.
— Мы не пресса. — И предъявили значки. — У нас встреча с детективом Эмронклином.
Полицейский понимающе кивнул:
— Поднимайтесь на пятый этаж и направо. Там его и найдете.
И действительно, Дэвина долго искать не пришлось. Он сидел на столе в конце длинного коридора. Рядом с ним расположился его помощник, Оскар Ли. Оскар — черный верзила, такой же противный, как и Дэвин. Говорит он меньше, а пьет столько же. Они работали вместе уже много лет и так притерлись друг к другу, что даже с женами своими развелись в один день. Оба не раз прикрывали друг друга, и проникнуть в глубину их отношений было не проще, чем проковырять пластмассовой ложкой дырку в бетонной стене. Они заметили нас одновременно и, пока мы шагали по коридору, уже не сводили с нас пристальных усталых глаз. Выглядели оба отвратительно — изможденные, злые, готовые, казалось, измордовать любого, кто станет запираться и выкручиваться. Рубашки у обоих были в пятнах крови. Друзья пили кофе.
Мы прошли в кабинет.
— Привет! — сказал я.
Они кивнули. Будь они больше похожи друг на друга внешне, их можно было бы принять за сиамских близнецов.
— Присаживайтесь, ребята, — пригласил Оскар.
Посередине кабинета стоял обшарпанный ломберный столик. На нем стояли телефон и магнитофон. Разместились: мы с Энджи — спиной к стене, Дэвин сел справа от меня, поближе к телефону, а Оскар — слева от Энджи, рядом с магнитофоном. Дэвин закурил, тогда как Оскар включил магнитофон. Из динамика раздался голос: «Протокол допроса. Копия. Запись сделана августа шестого числа одна тысяча девятьсот девяносто третьего года. Регистрационный номер пять-семь-пять-шесть-семь-девять-восемь. Следственный отдел. Дело передано из полицейского участка номер девять Управления полиции города Бостона. Беркли-стрит, дом номер сто пятьдесят четыре».