План мой заключался в следующем: они окружат нас плотной толпой, и мы под их прикрытием войдем в собор. В шляпах, в темноте мы, возможно, сойдем за подростков, и к моменту, когда люди Сосии вычислят нас, мы уже будем в соборе и при оружии. Никуда этот план не годился. И я понял, что упустил из виду самое простое решение, и все потому, что я расист. Если у черной шпаны есть оружие, то стоит задуматься — почему его не должно быть у белой?
— Слушай сюда, Колин, — сказал я. — Я передумал. Даю вам сто баксов и ставлю выпивку. От вас потребуется три вещи.
— Назовите их.
— Мы берем у вас напрокат два ствола. — Я бросил ему связку ключей от машины. — И вы пригоните сюда мою машину, она стоит у моего дома.
— Это две вещи.
— Три, — сказал я. — Два ствола плюс одна машина. И чему вас только в школе учат?
Кто-то из них рассмеялся и сказал:
— А что? Оказывается, полезно иногда заглядывать в школу.
— Вы берете наши пушки напрокат. Возврат гарантируете? — сказал Колин.
— Стопроцентной уверенности нет. Но если они пропадут, купим вам новые, денег у нас хватит.
Колин встал и протянул мне свой пистолет. Рукояткой вперед, как и положено. Калибр 0,357, дуло поцарапано, но хорошо смазан. Он хлопнул по плечу своего кореша, и тот отдал свой пистолет Энджи. 38-й. Ее любимый. Колин посмотрел на своего дружка:
— А теперь — за машиной мистера Кензи.
Пока они ходили, мы направились в магазин напротив, где торговали спиртным. Запросы у малолетних алкашей оказались умеренными: пять упаковок «Будвайзера», два литра водки, несколько баночек апельсинового сока для запивки и пара бутылок джина. Держа в руках по нескольку пакетов, мы перешли улицу и, едва успев передать все это добро поджидавшим нас ребятишкам, увидели, что по проспекту на бешеной скорости мчится «Вобист». Еще не доезжая до нас, Колин ударил по тормозам. Паля резину, машина проехала еще с четверть квартала и перепрыгнула через поребрик. Не дожидаясь, пока она остановится, из нее выскочил Колин, а за ним его приятель:
— Сматывайтесь, мистер Кензи! Они едут!
Мы вскочили в «Вобист», переползли через поребрик и выехали на проспект. Мы летели по мостовой, а в спину нам бил зловещий свет ярко горевших передних фар преследовавших нас машин. Машин было две, они шли бок о бок, в каждой сидело по три человека. Оторваться не удавалось, они неотступно следовали за нами. Не отъехали мы от школы и на полквартала, как они открыли огонь. Пули дырявили кузов «Вобиста», но в кабину не залетали. На Эдвард Эверетт-сквер я, подрезая нос у идущих в левом ряду машин, выскочил на полосу встречного движения и резко повернул направо. Проехав таверну, мы очутились на тесной улице с оживленным движением. Я сбавил скорость и пристроился в средний ряд — и справа, и слева, и позади меня были машины, так что пока бояться было нечего. В зеркало я видел, что первая машина, повторив наш маневр, в некотором отдалении следовала за нами. Вторая же не сумела вписаться в поворот и вмазалась в «Додж». Передняя ось треснула пополам, крыло оторвалось и бороздило асфальт, громыхая на крышках люков.
Из первой машины продолжали стрелять, и нам с Энджи то и дело приходилось пригибать головы; с толку сбивал праздничный салют — никак было нельзя понять, что это за грохот — то ли выстрел, то ли взрыв фейерверка. Ехать прямо — далеко не уедешь: скоро начнутся тихие улочки, где припаркованных машин больше, чем движущихся, и влиться в поток транспорта не удастся за отсутствием такового, и «Юго» без особых усилий обгонит «Вобист».
Мы свернули в Роксбэри, и тут же заднее стекло нашего тихохода разлетелось вдребезги. Множество мелких осколков впилось мне в шею, и это было так больно, что я уж решил, что в меня попали. Энджи крупный осколок угодил в лоб, и из раны по левой щеке густо текла кровь.
— Тебя не задело? — спросил я.
Она покачала головой. Вид у нее был слегка испуганный, но чувствовалось, что бандюганы ее достали.
— Черт бы их побрал! — выругалась она, повернулась на сиденье, достала пистолет и стала целиться, благо ей ничего уже не мешало — от заднего стекла остались одни воспоминания. Пистолет она держала твердо. Энджи выстрелила два раза подряд. Грохот в машине стоял такой, что у меня заложило уши.
Энджи — стрелок не из последних. Обе пули пробили ветровое стекло, и оно покрылось паутиной трещин. Водитель круто вывернул руль, и их машина, по касательной задев стоящий на тротуаре асфальтоукладчик, вылетела на газон.
Я даже не стал притормаживать — их состояние меня нисколько не волновало. «Вобист» выехал на разбитую дорогу, и нас трясло и подкидывало чуть ли не до потолка. Я вывернул руль вправо, и мы свернули в какую-то улочку, которая мало чем отличалась от той, что осталась позади. Кто-то что-то проорал нам вслед и запустил бутылкой, со звоном разбившейся о багажник.
Левая сторона улицы представляла собой огромный пустырь — громадные кучи гравия, битых шлакоблоков и кирпича, сквозь которые пробивались высоченные сорняки, уже побуревшие под палящим солнцем. По правой стороне тянулись дома, которые надо было бы снести еще пятьдесят лет назад. Но они, воплощение нищеты и мерзости запустения, так и стоят и будут стоять до конца дней своих, пока не рухнут друг на друга, как расставленные в ряд костяшки домино. И тогда правая сторона улицы ничем не будет отличаться от левой. Народу на улице было много: у каждого подъезда — на ступеньках, на корточках, прислонившись к стене — сидели люди, и нельзя сказать, что, завидя двух белых в раздолбанной машине, с грохотом катящейся по их улице, они пришли в неописуемый восторг. Нас стали закидывать бутылками. Броски оказались довольно точными: почти все бутылки попали в кузов, а одна — из-под шерри-бренди, — чуть не угодив в ветровое стекло, разбилась о капот.
Я доехал до конца улицы и, заметив, что из-за угла за нами показалась какая-то машина, тут же свернул налево. Улица, на которую мы выехали, оказалась еще хуже тех, по которым нам довелось сегодня поездить, — открытый всем ветрам давно неезженый проселок, тянущийся вдоль зарослей бурых сорняков и остовов заброшенных строений. Несколько детишек развлекались тем, что подожгли мусорный бак и бросали туда петарды; тут же бранились два алкаша, вырывая друг у друга бутылку, на донышке которой оставалось пойла еще на глоток. Дальше тянулись дома, в которых, похоже, уже никто не жил: по кирпичным стенам шли глубокие трещины, зияли пустые глазницы окон, оставшиеся кое-где рамы хранили следы пожара: должно быть, бомжи и местная шпана жгли здесь костры.
— О боже, Патрик! — только и могла сказать Энджи.
Улица оказалась тупиком. Что выезда нет, я понял лишь за двадцать ярдов до ее конца. Перед нами была стена из положенных друг на друга мощных бетонных балок, заросли сорняков и груды мусора. Перед тем как нажать на тормоза, я оглянулся. Из-за угла выехала машина и двинулась в нашу сторону. Мальчишки, толпившиеся вокруг мусорного бака, бросились врассыпную. Шкурой они чувствовали, что сейчас грянет бой, и поспешили уйти с линии огня. Я ударил по тормозам, на что «Вобист» вызывающе рявкнул: «А пошел-ка ты!» Когда отказывают тормоза — не важно, что у тебя за машина: паршивый драндулет или шикарный «Флинстон». Но зараза «Вобист» не только не остановился, он, казалось, собрав последние силы, даже прибавил скорости — буквально за несколько секунд до того, как мы врезались в бетонный блок.
Я ударился головой о приборный щиток, разбил лицо и ощутил во рту противный металлический привкус. Энджи повезло больше: ее тоже бросило вперед, но ремень безопасности удержал ее на месте.
Мы переглянулись и без лишних слов бросились вон из машины. Выскочив через переднюю дверь, я сиганул через капот и тут же услышал визг тормозов. Энджи по-спринтерски рванула через заросли сорняков. Не разбирая дороги, она мчалась по россыпям битого кирпича и осколков стекла; она бежала, как олимпиец, идущий на рекорд, — выпятив грудь и закинув голову. Когда я вышел на старт, она уже успела пробежать добрых десять ярдов. Они стреляли, не выходя из машины, и пули ложились позади, сбоку и впереди меня, вздымая фонтанчики черной пыли: оказывается, не все успели здесь загадить — даже здесь, на усыпанной мусором земле, попадались крошечные островки изначальной почвы.
Энджи уже добежала до ближайшего дома. Она смотрела на меня и призывно махала рукой — давай, дескать, быстрей. Она направила пистолет в мою сторону и, пригнув голову вправо, стала целиться. Целилась она, конечно же, не в меня, но ощущение все равно было не из приятных. А затем по фасаду дома заплясали лучи фар; они скакали то вправо, то влево, то вверх, то вниз; как я ни пригибался, как ни крутился, но меня в конце концов высветили. Они ехали за нами. Этого-то я и боялся. Когда-то, еще до того, как этот район решено было снести, на месте всех этих сорняков, груд щебня и битого кирпича были дороги. И им удалось нащупать одну из них.
Я с ходу перемахнул через кучу битого кирпича, опередив их на какую-то долю секунды, — тут же раздались выстрелы, и я услышал цоканье рикошетящих пуль: целили мне в спину, а попали в груду строительного хлама. Пока они перезаряжали, я успел добежать до дома, где поджидала меня Энджи, и ввалиться в дверной проем. Энджи тут же развернулась на сто восемьдесят градусов, и мы, никуда не глядя, ни о чем не думая, ринулись внутрь строения. И напрасно — следовало бы подумать и оглядеться: задней стены у дома не было. Она обвалилась давным-давно, и на ее месте были все те же груды битого кирпича, поросшие сорной травой. Мы ничего не выиграли.
Машина, протаранив висевшие на одной петле насквозь проржавевшие ворота, въехала во двор и остановилась напротив подъезда. Я стал целиться — прятаться было глупо, потому что прятаться было негде. Парень, сидевший рядом с водителем, и другой, на заднем сиденье, выставили из окон свои стволы. Но я опередил их — прежде чем их пушки полыхнули язычками пламени, в передней дверце автомобиля появились две дыры. Энджи тут же нырнула влево и заняла оборонительную позицию за опрокинутой ванной. Я же, не видя никакого прикрытия, просто высоко подпрыгнул, но и в воздухе меня достали — уже приземляясь, я почувствовал, как пуля обожгла левый бицепс. Я упал на землю и сделал еще один выстрел, но машина уже выехала со двора и стала кружить по чуть заметным тропкам, пытаясь подобраться к нам с тыла.
— Уходим! — отдала приказ Энджи.
Я поднялся, осмотрелся и понял, куда она собирается бежать. Ярдах в двадцати от нас находились два других дома — на вид покрепче, чем наша развалюха. Они располагались друг напротив друга, разделенные погруженным в густо-синюю темноту проездом. Где-то в конце проезда мерцал желтый огонек уличного фонаря, но свет его был настолько слаб, что машина заблудилась бы в потемках и непременно свалилась бы в кювет. В тени домов смутно вырисовывались силуэты искореженных автомобилей. Я рванул через открытое пространство. Слева слышался шум мотора. По руке текла кровь, теплая, как разогретый суп. Меня подстрелили. Подстрелили. И я видел лица тех, кто меня подстрелил. Они вновь возникли передо мной. И я услышал чей-то голос, неустанно повторяющий: «Черные суки! Черные суки!» Прошло несколько секунд, прежде чем я осознал, что это мой голос и это я повторяю эти слова.
Мы добежали до проезда. Я оглянулся. Машина увязла в куче щебенки, но, судя по той энергии, с какой они раскачивали ее, надолго они не задержатся.
— Бежим! — распорядился я.
— Зачем? — удивилась Энджи. — Здесь мы их и достанем, ведь ехать им больше некуда.
— У тебя сколько патронов осталось?
— Не знаю.
— Вот то-то и оно. Мы их будем доставать, и вдруг окажется, что нам недостает патронов. — Я перешагнул через валявшуюся на боку урну. — Ты уж мне поверь.
Мы добежали до конца проезда. Я обернулся и увидел все ту же картину: рыскающие по сторонам лучи фар, пытающиеся засечь нас. Проезд переходил в дорогу, вымощенную истертым желтым булыжником. Мы побежали по камням, а позади нас надсадно ревел мотор, и звук его с каждой секундой становился все громче и отчетливее. Тускло мерцавший фонарь, который мы заметили еще раньше, был один на два квартала. Энджи осмотрела свой револьвер:
— У меня четыре патрона.
У меня оставалось три. Энджи стреляла лучше меня.
— Фонарь, — сказал я.
Хватило одного выстрела, чтобы улица погрузилась в кромешную тьму. Энджи отскочила в сторону, спасаясь от осколков, пролившихся мелким дождиком на мостовую. Я перебежал улицу и залег в зарослях бурых сорняков. Энджи заняла позицию неподалеку от меня, укрывшись за грудой железного хлама, в котором узнавались черты кузова легкового автомобиля. Она поглядывала на меня из-за обгоревшего капота, и даже в темноте были видны ее горящие глаза. Мы пригнули головы и вытянули шеи, всматриваясь в дорогу. По жилам со скоростью ядерной реакции растекался адреналин. Автомобиль, мотаясь из стороны в сторону, выехал из-за угла и загромыхал по булыжной мостовой. Двигались они в нашу сторону. Водитель высунул голову из окна и напряженно вглядывался в темноту, пытаясь увидеть нас. В нескольких ярдах от нашей засады машина сбавила ход, — по-видимому, они совещались, пытаясь сообразить, куда мы могли запропаститься. Парень с двухстволкой посмотрел направо и увидел искореженный автомобиль. Он повернулся к водителю и стал что-то говорить ему.
Энджи встала на ноги, оперлась о капот, прицелилась и дважды выстрелила ему в лицо. Голова его мотнулась и упала на плечо. Водитель обернулся и недоуменно посмотрел на своего товарища. Заминка продолжалась каких-то несколько секунд, но мне этого вполне хватило, и, когда парень повернулся, в боковом окне он увидел наведенный на него пистолет. «Не стреляй!» — закричал он, широко раскрыв побелевшие от ужаса глаза. Но я уже спустил курок и выстрелил ему в затылок.
Машину занесло влево, она опрокинула ветхую тележку, на каких в незапамятные времена развозили товар, перелетела через поребрик и врезалась в деревянный телефонный столб. Футах в шести от земли по столбу пошла трещина. Парень, сидевший на заднем сиденье, пролетел через весь салон и разбил головой ветровое стекло. Столб покачнулся, накренился и рухнул, раздавив и смяв всю левую сторону машины. Мы подошли к автомобилю и остановились футах в трех, наставив пистолеты на дыру, образовавшуюся на месте заднего стекла. Вдруг с лязгом, царапнув углом булыжник, открылась задняя дверца. Я затаил дыхание и стал ждать, пока из машины не высунется голова. И действительно, кто-то пытался выкарабкаться из машины: сначала показалась голова, а потом на мостовую рухнуло и туловище — все в крови и крошеве стекла.
Человек был жив. Левую руку, согнутую под неестественным углом, он прижимал к телу, со лба был содран здоровенный лоскут кожи, но он все же пытался уползти от нас. Он отполз от машины фута на два на три, затем силы оставили его, и он, тяжело дыша, перевернулся на спину.
Это был Роланд.
Он сплюнул кровь и посмотрел на меня одним глазом. Второй был залит кровью, которая уже начала запекаться.
— Убью, — прохрипел он.
Я покачал головой.
Собрав последние силы, он приподнялся и сел, опираясь на здоровую руку.
— Я убью тебя. И эту сучку, — сказал он.
Энджи пнула его ногой под ребра.
Превозмогая боль, он повернул голову, посмотрел на нее, улыбнулся и сказал:
— Прошу у дамы прощения.
— Роланд, ты всего-навсего получил сдачи, — сказал я. — На кой черт мы тебе сдались? Тебя должен волновать Сосия.
— Сосия — мертвец, — сказал он, и я заметил, что у него выбито несколько зубов. — Только он этого еще не знает. Большинство «святых» перешли на мою сторону. Войну он проиграл. Единственное, что ему осталось, — выбрать гроб поприличнее.
На секунду ему удалось открыть и второй глаз. И я понял, почему он так стремится убить меня.
Передо мной был мальчик с фотографии.
— Это ты…
Он зарычал, изо рта его фонтаном забила кровь, когда он попытался дотянуться до меня. Но ему не удалось даже привстать, и в бессильной ярости он сучил ногами и колотил кулаками по земле. А может, просто старался стряхнуть с себя осколки стекла, все сильнее впивавшиеся в тело.
— Убью, суки! — еще громче вопил он. — Убью…
Энджи посмотрела на меня:
— Если оставим его в живых, сами сыграем в ящик.
Я задумался. Один выстрел — это очень просто. Особенно здесь, в этих трущобах, где днем с огнем не сыщешь ни одного свидетеля. Один выстрел — и никаких тебе Роландов, и не о чем больше беспокоиться. Покончим с Сосией и вернемся к нормальной жизни. Я посмотрел на Роланда: он пытался встать, выгибаясь, дергаясь, подпрыгивая, как окровавленная рыба на газете. И я перестал его бояться. Роланд больше не чувствовал ни страха, ни боли — это был всего лишь порыв. Я внимательно смотрел на него и видел в этом здоровенном, кипящем ненавистью верзиле худенького голого мальчика с мертвыми глазами.
— Он и так уже не жилец.
Энджи стояла над ним, наставив револьвер и держа палец на спусковом крючке. Роланд посмотрел ей в глаза, но прочесть в них что-либо было невозможно — взгляд был спокойным и не выражал никаких чувств. Но и у нее не оказалось душевных сил добить Роланда, и она знала, что, сколько бы ни простояла над ним, это уже ничего в ней не изменит. В конце концов, передернув плечами, она сказала: «Счастливо оставаться», — и мы двинулись к бульвару Мелни-Касс, который находился в четырех кварталах от нас и горел огнями как воплощение цивилизации.
Глава 27
Мы помахали автобусу, он остановился и подобрал нас. Все пассажиры были черными. Разглядев нас получше — окровавленных, оборванных и грязных, большинство из них под различными благовидными предлогами перебрались на задние сиденья, подальше от подозрительной белой парочки. С тихим шипением закрылись двери, и мы поехали по шоссе.