– Ну, мам…
– Нет. Таня с нами не поедет, это исключено. И не думай даже. У отца там жена, зачем ей твоя Танюша сдалась, сам подумай? Ладно, иди, не выводи меня из себя! Танюшу он с собой возьмет… Ну, насмешил…
Все последующие дни бедная Таня ходила с насквозь проплаканными глазами. Когда встречались во дворе, смотрела на нее, как овца, которую приговорили к закланию. А однажды Леня зашел вечером…
– Здравствуй, Кать.
– Заходи, Лень… Чаю хочешь?
– Давай… Я слышал, ты Никитку решила к Павлу в Москву отправить?
– Да, решила.
– А чего так?
– А почему нет, Лень? Парень хорошее образование получит, может, в Москве зацепится… Чем плохо, скажи?
– Ну да, ну да, все правильно, конечно… Простила, значит, Павла?
– Да не в этом дело, Лень… Просто поумнела с годами. Я мать, мне о сыне заботиться надо, какие тут могут быть обиды.
– А моя Танюха расстраивается… Любовь у них, Кать.
– Ну, любовь… Скажешь тоже. Чего они понимают в любви, дети еще. Кстати, я хотела тебе совет дать относительно Танюши… Посоветуй ей в гуманитарный институт поступать, не попадет она в политехнический. Тем более, она ведь туда вслед за Никитой рвалась… А теперь – чего уж. Пусть планы меняет. Все равно Никита в Москве будет учиться.
– Ладно, я посоветую, конечно. А только Танюша у нас девушка самостоятельная, ей много не насоветуешь. Если уж вобьет чего себе в голову…
– Да, вот этого я и боюсь… – тихо, себе под нос пробормотала Катя.
– Что ты говоришь, не слышу?
– Да так, ничего, Лень… Тебе чаю с сахаром или с медом? Вот, печенье еще… Как ты себя чувствуешь, кстати? Силы есть? Справляешься? Я знаю, ты болел сильно…
– Да потихоньку, Кать, потихоньку… Сама знаешь мои обстоятельства, какое тут здоровье выдержит.
– Что ж, Леня, держись. Я тебе предлагала Надю куда-нибудь пристроить, ты сам не захотел.
– А я и сейчас не хочу. Тем более, она много хлопот не доставляет. Надо только все время в поле зрения ее держать, контролировать. А так… Нормально, в общем…
– Да, понимаю. Но все равно – трудно. Это ж такое напряжение для психики… Изо дня в день жить рядом с таким человеком…
– Ну, это с чужим человеком трудно, наверное, а Надя мне не чужая, считай, вместе столько лет прожили. Я ее и сейчас люблю… Она ж моя жена, она мать Танюшкина. Что ты, Кать… Ничего, живы будем, не помрем… Павла в Москве увидишь – привет от меня передавай.
– Передам, Леня, передам. Обязательно передам…
Танюша притащилась на станцию – Никиту провожать. Поезд был проходящий, стоял всего пять минут, на перроне образовалась толкотня. Никита занес чемодан в купе, выскочил, и обнялись с Танюшей, как взрослые. Еще и целоваться начали, хоть бы ее постеснялись. Не выдержала, крикнула грубовато:
– Никита, хватит, заходи в вагон! Поезд сейчас отправится! Что мне тебя, силой затаскивать, что ли?
Танюша взвыла, прижав ладони к губам. Нет, что это такое, а? На войну, что ли, провожает?
– Тань, что ты, не надо… – задрожал губами Никита, ступая на подножку. – Я писать буду, звонить… Это ж не навсегда, Тань, что ты! Я приеду!
– Нет, Никит, я не смогу без тебя! Не смогу! Не смогу! Я не смогу, правда, Никита-а-а…
Катя, глядя на эту сцену, усмехнулась грустно. Куда ж ты денешься, глупая… Сможешь, никуда не денешься. Все могут, и ты сможешь. Ишь, какая роковуха нашлась. Люблю, не могу…
Поезд тронулся, Никита прилип к окну. Таня бежала по перрону, заглядывала, как собачонка. Оступилась, чуть не упала. Никита дернулся, застонал… Катя обняла его за плечи, почувствовала под рукой, какие они влажные и горячие. Эка как тебя разнесло, сынок. Впечатлительный ты мой. Разлучили Ромео с Джульеттой, батюшки…
– Мам… Скажи мне честно. Ты ведь меня от Таньки увозишь, да?
– Ой, не преувеличивай, я тебя умоляю! Тоже мне, трагедия, от Таньки я его увожу! Да кто она такая, твоя Танька? Обычная деваха, таких в базарный день – рубль ведро. Одно счастье, что соседка. Ты, сынок, просто привык, что она всегда рядом… Это всего лишь детская привязка, понимаешь? Не более того…
– Я прошу тебя, мама, пожалуйста! Не надо так о ней! Я люблю ее, люблю! Слышишь? Люблю!
– Да на здоровье, сын, что ты…
– И я бы ни за что не уехал, если бы… Не к отцу… Это же своего рода удар под дых, мам… Но к Таньке я все равно вернусь! Я люблю ее, люблю…
– Я поняла, сынок. Поняла. Хорошо, как скажешь…
Поезд набирал ход. Они по-прежнему стояли у окна в вагонном проходе. Катя осторожно глянула сбоку Никите в лицо, подумала про себя – вернешься ты, как же… Закружит тебя Москва, через неделю забудешь… Даже имени не вспомнишь девчонки-соседки. А мать что, мать всегда во всем виноватая… Ни подвига, ни заботы никогда не оценишь, сынок…
Подумала, но вслух произнесла бодренько:
– Ладно, ладно! Поживем, увидим! Давай для начала хоть до отца твоего доедем! Сходи-ка лучше, чаю у проводницы попроси, очень уж пить хочется…
* * *У дверей квартиры на Полянке Никита вдруг оробел. Схватил мать за руку, когда та потянулась к кнопке звонка:
– Погоди, мам…
– В чем дело, сынок? – удивленно глянула на него Катя.
– Да чего-то колбасит меня… Не могу. Всегда этого хотел, а тут… Мне даже во сне много раз снилось, как я эту кнопку нажимаю…
– Да? А чего мне свои сны не рассказывал?
– Так обидеть боялся.
– Правда? Надо же… Спасибо, сынок.
Никита пожал плечами, странно глянув на мать. Она и сама почувствовала неуместность этого «спасибо», тем более теперь, когда они стояли перед этой дверью… И сгладила неловкость улыбкой:
– Не дрейфь, сынок! Мы ж не милостыню просить приехали! Пусть только эта Марьяна попробует нам не обрадоваться!
И с силой вдавила палец в кнопку звонка. Тряхнула головой, расправила плечи, отступила на шаг от двери, за которой уже слышалось легкое цоканье каблучков.
Открыла моложавая женщина почти кукольной внешности, полненькая блондинка с кудряшками, с голубыми глазками и застывшей приветливой улыбкой на губах. Слишком приветливой, чтобы быть по-настоящему искренней.
– Марьяна?! – удивленно произнесла Катя, от неожиданности забыв поздороваться.
– Нет, нет, что вы! – махнула перед собой пухлой ручкой женщина, не убирая улыбку с лица. – Марьяны Борисовны дома нет, она же целый день в клинике… А вы, наверное, Екатерина Львовна, да? А это ваш сын Никита?
– Да… А вы, собственно…
– А я домработница, меня Наташей зовут! Вообще-то я только по утрам прихожу, и то не каждый день… Это Марьяна Борисовна меня неделю назад попросила, чтобы я была в квартире неотлучно. Чтобы вас поджидала, стало быть. Она боялась, что вы приедете, а дома никого нет… И мне строго-настрого наказала – ни шагу из квартиры, даже в магазин не выходить! Вот я и сидела, караулила вас до позднего вечера, пока Марьяна Борисовна не придет… Слава богу, вы приехали! Освободили меня из неволи!
– Тогда, наверное, нам войти можно? – с улыбкой переждала ее торопливый монолог Катя.
– Ой, конечно, что это я… Болтаю много, да. Есть за мной такой грешок, вы не обращайте внимания. Входите, входите! Чувствуйте себя как дома! Я вам сейчас все покажу, расскажу, обедом накормлю… Ой, сначала Марьяне Борисовне позвоню, скажу, что вы приехали! Наконец-то…
Квартира сразила Катю наповал. Такое она только в кино видела. Простор, воздух, ненавязчивый комфорт продуманного до мелочей интерьера. Роскошь, которая не лезет в глаза, но предлагает себя услужливо, даже некоторым образом стыдливо – теплыми плитами пола, удобными диванными подушками, переливом оконного витража, причудливо рассекающим дневной свет на множество лазурно-малиновых искр. Катя села на диван, осмотрелась исподлобья, боясь выказать удивление. Ага, еще и лестница имеется, уходит куда-то вверх вольным изгибом. Наташа поймала ее взгляд, пояснила торопливо:
– Там у них второй уровень, там кабинет и спальни… Хозяева недавно квартиру выше этажом выкупили и ремонт сделали. И мне тоже работы прибавилось, это же хозяйство мыть-убирать надо! А с другой стороны – Марьяна Борисовна мне зарплату прибавила… Я, кстати, ей позвонила, сказала, что вы приехали. Она уже в дороге… Минут через сорок будет. Ну, осваивайтесь, а я на кухне с обедом похлопочу!
– Скажите… А Павел? Он все еще на симпозиуме?
– Так сегодня и ждем как раз! Вечером самолет! Марьяна Борисовна хотела сама в аэропорт ехать, а теперь уж не поедет, конечно. Водителя за ним отправит.
– М-м-м, понятно… Водителя, да…
– Ага, своего водителя, Володю. Марьяна Борисовна слишком устает в клинике, не хочет за руль садиться. Ей проще водителю зарплату платить. Она бы и за вами машину послала, если бы вы сообщили, когда приедете. Но вы же не сообщили… А Марьяна Борисовна так занята в своей клинике…
Катя отвернулась к окну, пряча невольную скептическую улыбку. Слишком уж спотыкалась Наташа восторженным придыханием на этом имени – Марьяна Борисовна… Захотелось даже в какой-то момент встать и уйти, пока не поздно. Потом глянула на бледного Никиту, нервно сжавшего пальцы в замок, и выплыло из памяти заплаканное лицо Танюши, бегущей по перрону… Нет, нет. Эти обиженные эмоции – такая зараза! Нет, надо стряхнуть их, расслабиться. В конце концов, она сюда не психовать приехала, а материнский подвиг совершать! Отрывать от себя сына с мясом и кровью ему же во благо! И потому надо держаться с достоинством, соответствовать, так сказать…
Когда в прихожей хлопнула дверь, она была абсолютно спокойна. Ни один мускул нигде не дрогнул. Наоборот, расправила плечи, надела приветливую улыбку на лицо. Да, вот она я, Екатерина Львовна Романова! Мать своего сына Никиты Романова! Радуйтесь, что осчастливила вашу роскошь своим присутствием!
Новая жена Павла оказалась и правда страшненькой, и далеко не молодой. Низкорослая, корявая, черная и длинноносая, как галка. Но… Но! Надо признать, было в ней что-то агрессивно-обаятельное, клубилось вокруг теплой энергией. Веселая природная живость какая-то. Напор. Интеллигентная нагловатость, если можно так выразиться. Высокого качества панибратство. Вошла, поздоровалась и сразу в оборот их взяла, будто они сто лет знакомы и гостят в этом царстве благополучия каждое воскресенье!
– …А вы что, не обедаете, меня ждете? Ой, как хорошо… А я голодна как черт! Наташенька замечательно готовит, совсем разбаловала меня, нигде есть не могу, только дома! Может, она какого-нибудь снадобья в еду подсыпает, не знаю! Травушку-муравушку заманиху. Ну же, Катя, Никита, идемте обедать… А потом отдохнете с дороги. Там, наверху, спальни для вас приготовлены.
За обедом Марьяна ловко разговорила Никиту – на предмет предстоящей сдачи экзаменов в институт. Оказалось, была озадачена проблемой довольно основательно и знала, где какой в этом году конкурс и куда нынче модно «ломиться». Наверное, успела информацию изучить.
– А ты в школе хорошо учился, Никита?
– Вообще-то у него в аттестате всего одна четверка, и то случайная… – хвастливо встряла в их диалог Катя, с гордостью глянув на сына.
– Ой, так это же отлично! Значит, будем выбирать лучшее из лучшего! В общем, подумаем, порешаем…
– Да, конечно. Спасибо вам, Марьяна.
– Да что вы, Катя! Я так рада, что вы… Наверное, потому и суечусь от радости, и болтаю без умолку! И на мальчика сразу напала, гоню во весь опор… Успеем еще все обговорить! Ой, Катя, а вы вина попробуйте! Это мне один грузин подарил! Оно очень вкусное! Произведение искусства, а не вино! Да, еще хочу с вами кое о чем посоветоваться… Что бы мне такое Гришеньке в подарок купить, а? Он чем увлекается?
– Да не надо никаких подарков, что вы, Марьяна. Зачем?
Прозвучало холодновато, конечно. Вроде того – не лезь туда, куда не просят. Но Марьяна и не обиделась, сморщила губы в улыбке, распахнула глаза:
– Ой, простите, Кать… Простите, понесло Остапа от радости. Совсем я заговорила вас, да? Вы устали в дороге, а я трещу и трещу без умолку. Ничего, сейчас отдохнете до вечера… А к ужину Павел должен прибыть. Я ему звонила, он уже регистрацию прошел.
Павла Катя не узнала. Совсем другой человек поднялся ей навстречу с дивана, когда она вечером спустилась по красивой лестнице вниз. И Павел, и не Павел. Будто меньше ростом стал, похудел, обмельчал внешне. Но с другой стороны, прибавилось в нем спокойной вальяжности, выражение глаз стало мягким, глубоким. И седина на висках ему очень шла.
– Ты похудел… – проговорила первое, что пришло в голову.
– Да, наверное. Очень работы много. А ты нисколько не изменилась, только красивее стала.
– Ну уж, скажешь тоже…
– Нет, правда. Ты из породы женщин, которым возраст к лицу.
– Что ж, спасибо… Надо же, ты научился говорить комплименты. А раньше вообще не умел. Знаешь, я…
Она вдруг поняла, что Павел ее не слышит. Смотрит поверх ее головы. Обернулась… По лестнице медленно спускался Никита. Было видно, как он волнуется, как не знает, что делать с руками. Наконец, просунул ладони в карманы джинсов и тут же вытащил их обратно, сжал в кулаки. Павел шагнул вперед, молча притянул его к себе, и обнялись скупо, будто им было страшно неловко обниматься перед ее взглядом. Катя вдруг увидела, как мелко трясутся у сына губы, как Павел прикрыл глаза и болезненно дернул кадыком, продолжая при этом вежливо улыбаться…
Потом так же неловко отпрянули друг от друга, будто получили некий сигнал – потом, все потом… Успеем еще и обняться, и наговориться. А сейчас – нельзя. Надо быть осторожными, а вдруг она передумает…
Павел потом за ужином с ней так и разговаривал – осторожно, взвешивая каждое слово. Под тем же лозунгом – а вдруг она передумает. Не знал, как угодить. Ухаживал, как за важной гостьей. Зато Марьяна опять болтала без умолку, смешивая все в кучу – и вопросы к Павлу про его симпозиум, и Никите про институт, и про погоду в Васильевске. Хотя, надо сказать, эта болтовня обстановку за столом спасала. Умная была женщина Марьяна. Наверняка в обычной жизни она не была такой болтуньей. Просто на этом фоне всем было удобнее.
А потом, уже за чаем, они остались с Марьяной одни – Павел увел Никиту к себе в кабинет, не утерпел-таки. Может, Марьяна устала от своей болтовни, потому и вопрос прозвучал неожиданно серьезно:
– Катя, простите меня за назойливость… Но все-таки, может, и Гришеньку тоже к нам, а? В хорошую школу…
– Нет.
– Но почему?..
– Это даже не обсуждается, Марьяна. Это Никита отца помнит, а Гриша его даже не знает. Не видел никогда. Я была ему и за отца, и за мать.
И опять прозвучало холодно, почти обвинением. И пауза побежала неловкая, мурашками по спине.
– Да, Катя, я понимаю… Я очень, очень виновата перед вами. И Павел виноват. Знаете, я тогда поговорила с ним, когда мы с вами по телефону… Помните? Я ему сказала – надо вернуться в семью. Ради детей. Мы ведь все, в общем-то, проживаем свою жизнь чего-то ради. Почему же не ради детей? Но тут, понимаете ли, такая штука… Просто он, Павел, очень цельный человек. Если бы мы не встретились, он бы и жил ради детей. Выбора у него не было бы. Но мы встретились, и все сложилось так, как сложилось. Он не смог иначе…
– Да. Вы это мне уже говорили. Думаете, второй раз то же самое слышать мне более приятно? Отнюдь.
– Простите меня, Катя. Я, собственно, к тому и веду – простите меня… Мне очень нужно, чтобы вы меня простили. И не думайте, что я бессердечная. Я очень хорошо себе представляю, каково вам было тогда, что вы пережили.
– Да ладно, Марьяна. К чему эти разговоры? Уж теперь-то… Когда все прошло, перегорело, быльем поросло. Нет у меня на вас обиды. И на Павла нет. Иначе бы я не набралась наглости и к вам сюда не заявилась.
– Ой, да отчего ж наглости-то? Нет, нет! Вы можете приезжать к нам в любое время. И за Никиту не беспокойтесь, я сделаю для него все, что могу, и даже больше!
– Да. Я поняла. Тогда у меня к вам небольшая просьба, Марьяна… Может, не просьба, может, предупреждение… Только прошу меня правильно понять…
– Говорите, говорите! Я все сделаю!
– Дело в том, что Никитушка нынче у нас влюблен… И это обстоятельство меня сильно беспокоит.
– Да? И чем же?
– Дело в том, что…
Вздохнув, Катя помолчала, глядя в чашку с недопитым чаем. Потом еще раз вздохнула и рассказала Марьяне все честно, как есть. И про больную Надю, и про настырную девушку Таню, и про свои материнские опасения. Потом замолчала, глянула на Марьяну с опасливой надеждой – правильно ли та ее поняла?
Марьяна смотрела на нее преданно, с благодарностью за доверие. А может, ей показалось, что с благодарностью. Хотя… Отчего ж нет, если виноватой себя чувствует? Вот и пусть вступает в их бабий сговор, доказывает подлинность интереса к судьбе чужого ребенка.
– Я вас поняла, Кать… Да, я вас прекрасно поняла. Не знаю, правда, как бы я поступила, оказавшись на вашем месте… Я ведь никогда не была матерью. Но еще раз повторяю – я вас поняла. То есть приняла все, что вы мне рассказали, как руководство к действию. Если эта девушка вдруг появится, я постараюсь Никиту от нее оградить. Насколько это будет в моих силах.
– Значит, не осуждаете меня?
– Нет. То есть вообще не берусь судить. Вы мать, вам виднее.
– Хм… А если окажется, что у моего сына с этой девочкой настоящая любовь? Которая судьбой определена, которой сопротивляться бесполезно? Такая любовь, как у вас с Павлом, если судить по вашим же объяснениям? Что тогда, а?
– Ну, Катя… Тогда я вас уже не понимаю…
– Да ладно, это я так… Небольшое лирически бесполезное отступление сделала. Будем считать, Остапа тоже немного понесло. Понятно, что Никитка ничего еще в этих делах не смыслит, какая там любовь… Игра юных гормонов, только и всего. Значит, мы в принципе с вами договорились, да? Если девочка Таня на горизонте появится, вы что-то придумаете, да? И мне обязательно сообщите?
– Да, Катя. Договорились. Я все сделаю, что смогу. И насчет учебы не волнуйтесь – все будет хорошо. Мы Никиту в лучший институт определим… А кстати, можно и в медицинский! У меня там связи найдутся! Как вы насчет медицинского?
– Да я-то как раз не против, но Никита не хочет. Не знаю, может, под влиянием Павла согласится… В общем, сами решайте, я в это уже вмешиваться не буду. Вы хотели, чтобы Павел увидел сына? Вот, Павел увидел сына. И даже более того – будет жить с ним бок о бок, наверстывать утерянные коммуникации. Теперь, простите, уже Павел ответственен за его судьбу. И вы, Марьяна, тоже. А я – что… Я умываю руки…