– Вкусно? – спросила она с улыбкой, присаживаясь напротив.
– Да. Вкусно, – коротко ответил Павел, поднимая глаза от тарелки.
– А чего ты такой грустный? Устал?
– Нет. Не устал. Просто мы с Маркеловым долго сидели… Представляешь, он на пенсию собрался. Все, говорит, не могу больше, укатали Сивку крутые горки, здоровье уже не то. Хочет, чтобы я занял его место…
– Да?! И что ты решил?
– Да я не знаю, Кать… Не знаю, как быть… Дело в том, что…
Паша осторожно положил на тарелку вилку и нож, и они звякнули тихо. Внутри у нее тоже что-то звякнуло, побежало морозным импульсом по натянутым нервам. И от испуга заговорила горячо, быстро, пытаясь поймать его взгляд:
– Паш, да ты что?! Как это, не знаешь, как быть? Да это же твое место, Паш! А кому еще главврачом быть, если не тебе? Сколько ты сил отдал больнице? Да Маркелов давно уже на тебе едет и ножки свесил! Нет, это твое место, законное, ты его заработал! Никаких сомнений не может быть! Ты справишься!
– Да, Кать, наверное. Да, справлюсь, конечно. Но дело не в этом…
– А ты не думай пока, дай себе паузу. Тем более, ты устал, голова толком не соображает. Ложись, отдыхай… Утро вечера мудренее, Паш. Иди, иди, ложись! Я сейчас приду…
В открытую дверь она видела, как Паша растянулся на кровати, застеленной новым бельем. Проходя по коридору, глянула на себя в зеркало и медленно вошла в спальню, расстегивая пуговки на халатике. Раз – и застыла перед ним в новом белье. Смешно, наверное, у нее все это получилось. Нарочито слишком. Потом шагнула к выключателю, обернулась, выгнув по-кошачьи спину, медленно улыбнулась… Паша смотрел удивленно и несколько настороженно. Понятно, не ждал от нее таких игрищ. Выключила свет, скользнула к нему под одеяло…
Все произошло как обычно. Хотя она очень старалась, нашептывала ему на ухо всякие страстные глупости. А он молча над ней трудился. Молча и будто с неловкостью. Будто разгадал суть ее сексуальной сверхстарательности. Наверное, переиграла она со страстью. Особенно в конце, когда… Да, точно, переиграла. Эх…
Потом лежала в темноте, слушала сонное Пашино дыхание, тихо утирала слезы со щек. Нехорошо все это было, неправильно. И за себя обидно. И поздно уже стараться, наверное, потому что Паша принимает ее такой, какая она есть, несчастной леди Макбет со своими комплексами-колючками и нарисованными картинками счастливой семейной жизни. Жалко себя, ужасно жалко.
А впрочем, нельзя верить жалости. Увлечешься и не выкарабкаешься потом. Жалость – плохой помощник. Ей сильной сейчас надо быть, сексуальной, где-то стервозной даже. Ничего, Пашенька, следующей ночью продолжим… Учтем все ошибки. Ты еще будешь, будешь плясать под мою дудку, Пашенька. Расчет – дело хорошее, особенно если он правильно сделан. А с обидами да с жалостью к себе потом разберемся. Потом, потом… Не до рефлексий сейчас, надо семью спасать!
* * *…А вот это был подарок. Самый настоящий подарок в ее непростой жизненной ситуации. Зоя Петровна, гинеколог, даже и предположить не могла, какие бесценные слова сейчас произносит…
– …Уже пять недель, Кать, не меньше. А может, все шесть. Да, где-то так… Чего молчишь-то? Расстроилась, что ли?
– Нет, Зоя Петровна, я не расстроилась. Наоборот… Я думала, просто задержка… А тут новости такие!
– Рожать, значит, будешь?
– Буду, Зоя Петровна! Конечно, буду!
– Ага, молодец… Самое время для второго ребеночка, и разница хорошая. Ну, вставай, одевайся, сейчас карту оформлять будем… К Ольге в лабораторию завтра с утра наведайся, пусть анализы сделает. Да пусть сама делает, не доверяет никому! А результаты я у нее заберу…
– Хорошо, я поняла, спасибо!
Руки дрожали, пока натягивала колготки. Зацепила ногтем, быстрая стрелка побежала от колена вниз…
– Ой! Ну что же это… Вот зараза какая!
– Что случилось, Кать?
– Да ничего. Колготки порвала.
– А… Я решила, что ты передумала. А что, бывало в моей практике и такое. В первую минуту говорят – да, да, буду рожать, а потом сами же своих слов пугаются и начинают рыдать, как невменяемые.
– Нет, Зоя Петровна! Я пугаться и рыдать не буду! Я очень, очень рада!
– Ну и молодец… Значит, сегодня осчастливишь Романова?
– Да. Да! Уже вечером и осчастливлю, как домой придет.
– Слушай, Кать… А правда, что он вместо Маркелова главврачом будет?
– Не знаю. Маркелов, конечно, хочет, чтобы Паша его место занял, но… Ничего еще неизвестно. Паша пока думает.
– Ой, да чего тут думать? Кому еще главврачом быть, если не ему? Да хотя бы ради карьеры. И зарплата опять же у главврача – с нашей не сравнишь. Деньги-то семье не помешают, если ты со вторым ребенком дома засядешь, правда?
– Ну… Вообще-то да. Это уже веская причина. Теперь, я думаю, Паша уже точно согласится. Только вы пока никому…
– Что ты, могила! А за Пашу твоего я рада. Стоящий мужик, из него отличный главврач будет, не хуже нашего Ивана Григорьевича! Смотри, как все хорошо складывается у вас, правда? И место у мужа новое, и второй ребеночек… Счастливая ты, Катерина! Ты уж подобрее с ним будь… А то всякое про тебя говорят…
– Это какое же всякое, не поняла?
– Ну, будто ты наскакиваешь на него все время, ржавой пилой пилишь…
– А вы не слушайте никого, Зоя Петровна. Неправда это. А тот, кто такие сплетни распускает, просто мне завидует! Потому что все у меня в семье хорошо!
– Ну и слава богу, что ты… Не нервничай, успокойся. Это же я так, к слову…
– А можно, я пойду, Зоя Петровна? Карту и без меня сможете оформить, вы ведь все про меня знаете! И даже больше, чем я сама про себя знаю, как выясняется!
– Ладно уж, иди… Торопыга… Да не обижайся на меня, я ведь не со зла спрашиваю.
– Да я и не думала обижаться…
– Ну и ладно. Как себя чувствуешь-то? Признаков токсикоза нет?
– Пока не знала о новостях, ничего не было. А сейчас вроде подташнивает. И голова кружится.
– Ну, голова – это от счастья, должно быть.
– Ага, от счастья…
– Молочного больше ешь! И морковный сок себе делай!
– Ладно, ладно… Я побегу, в садик за Никиткой опаздываю.
– Под ноги смотри, бегунья…
Все-таки хорошая она тетка, Зоя Петровна. Грубоватая, но добрая. И специалист отличный. Давно уже на пенсии, но с работой расстаться не может. И трех дочерей без мужа сумела вырастить и в люди вывести… Да, повезло тем дочерям с матерью, ничего не скажешь. Наверное, Зоя Петровна очень их любит. Эх, ей бы немного такой любви, самую капельку! Это ж ничего не страшно, когда у тебя такая мамка есть… И почему судьба несправедлива бывает? Кому-то Зою Петровну в матери дает, а кому-то Стасечку издевательски подсовывает. Обидно, однако.
Так и шла торопливо, плавая в своих мыслях. Пока не услышала сзади Надин голос:
– Катя! Кать, погоди! Что ж ты идешь так быстро, я за тобой бегу, бегу… Постой, вместе пойдем… Фу, дай отдышаться-то…
Надя догнала, отерла мокрый лоб тыльной стороной ладони, пошла рядом. Потом глянула на нее сбоку:
– Ты сейчас куда, Кать? В садик, за Никиткой?
– Ага…
– Ну, тем более нам по пути. Я тоже за Танюшкой в садик иду. Вчера с воспитательницей разговаривала, так она говорит, что Никитка твой Танюшку мою как родную сестренку опекает! И за столиком с ней рядом норовит сесть, и кроватки у них рядом стоят… Все время они за руки держатся, не разомкнешь!
– Что ж, хорошо…
– Кать? А правда, твой Паша главврачом будет?
– Правда. Теперь уже точно правда.
– Ой, хорошо как… Может, хоть он меня послушает! А то говорю Маркелову, говорю… Надо еще пару уборщиц взять, в больнице грязь просто ужасная! Чтобы полы мыть не утром и вечером, а хотя бы четыре раза в день! Ужас, какая грязь! Невыносимая! Неужели никто, кроме меня, не замечает?
– Надь, ну ты… Одно и то же каждый раз… Надоело, честное слово. Постарайся на что-нибудь отвлекаться, что ли. Нельзя одну только грязь кругом видеть. Да и нет в больнице никакой грязи… Везде чистота…
– Кать! А чего ты бледная такая? Заболела, да?
– Нет… Просто подташнивает слегка. И голова кружится.
– Так я и говорю – заболела! Инфекцию наверняка подхватила! Говорю же, грязь кругом!
– Надь, я не…
– Точно, точно инфекция!
– Ладно. Пусть будет инфекция. Разве тебя в твоих дурацких фобиях переспоришь?
– Кать… Так, может, сразу домой пойдешь? А я Никитку из садика вместе с Танюшкой заберу. Хочешь?
– Что ж, давай… Спасибо тебе, Надь.
– Да не за что. Твой Романов уже дома, наверное. Я видела, как он из больницы уходил.
– Давно?
– Часа два назад… Иди, иди, он точно дома!
Дома Паши не было. На кухонном столе, прижатая сахарницей, лежала записка. Издалека видно – всего одна строчка. Надо подойти, прочесть…
Сил нет. Страшно. Заставила себя сделать три шага, рухнула на кухонный табурет, притянула по столу записку к себе. «Катя, я срочно уехал в Москву». Все. Ничего больше. Вот так. В Москву, значит. Не позвонил даже… Короткой запиской обошелся… Будто сбежал. А может, и впрямь сбежал, а?
– Кать… Так, может, сразу домой пойдешь? А я Никитку из садика вместе с Танюшкой заберу. Хочешь?
– Что ж, давай… Спасибо тебе, Надь.
– Да не за что. Твой Романов уже дома, наверное. Я видела, как он из больницы уходил.
– Давно?
– Часа два назад… Иди, иди, он точно дома!
Дома Паши не было. На кухонном столе, прижатая сахарницей, лежала записка. Издалека видно – всего одна строчка. Надо подойти, прочесть…
Сил нет. Страшно. Заставила себя сделать три шага, рухнула на кухонный табурет, притянула по столу записку к себе. «Катя, я срочно уехал в Москву». Все. Ничего больше. Вот так. В Москву, значит. Не позвонил даже… Короткой запиской обошелся… Будто сбежал. А может, и впрямь сбежал, а?
Встала, неверными шагами подошла к тумбочке, где стоял телефон. Набрала номер Маркелова, и он ответил сразу, гаркнув радостно в ухо:
– Да! Слушаю! Маркелов!
– Иван Григорьевич, это я, Катя Романова.
– А, Катерина, привет… Чего голос такой убитый? Случилось что-нибудь?
– Нет… Вернее, я у вас хотела спросить, что случилось… Почему Павел так срочно в Москву уехал? Это вы его отправили, да?
– Нет… Ну, то есть… Он сам сказал, что ему надо. Попросил отпуск на неделю… А ты что, не в курсе?
– В курсе чего?
– Ну, что он отпуск оформил? Или… Погоди, погоди! Как это сказать-то, господи? Он тебя это… В известность не поставил, что ли?
– Нет. Не поставил.
– Да? Ну, я не знаю тогда, что тебе сказать… Извини, Кать. А может, у него и впрямь что-то срочное? Может, взяло да образовалось какое-то неотложное дельце, бывает же? Вообще-то он очень торопился… Вот и забыл тебя предупредить. Или не успел.
– Да. Наверное, и впрямь дельце образовалось. Наверное, забыл и не успел. Спасибо, Иван Григорьевич.
– Да ты не переживай, Катерина! Вернется, все объяснит…
– Да, конечно. До свидания, Иван Григорьевич.
– До свидания, Кать…
Положив трубку, она села у окна, не снимая плаща. Мысли в голове текли вялые, серенькие. Такие же, как сентябрьские сумерки за окном. Опять ни обиды, ни злости, одна пришибленная растерянность внутри шевелится, как жухлая трава под ветром. Нет, Паша не посмеет, не посмеет… Он же Никитку без ума любит. У него здесь дом, работа, семья. Да, семья, какая уж есть… И второй ребенок будет…
Скрипнула калитка – вошла Надя, ведя за руки Никитку с Танюшкой. Наклонилась, что-то сказала детям, те дружно закивали головами в шапочках. У Никитки шапочка голубая, у Танюшки – розовая с белым помпоном. Вот Танюшка взяла Никитку за руку, вместе пошли к крыльцу, поднялись, толкнули ручонками дверь…
– Тетя Катя! А тетя Катя! – звонко заговорила от порога Танюшка. – А можно, Никитка со мной поиграет?
– Да, Танюш, можно.
– Мам, а папа дома? – спросил Никитка, глядя на нее исподлобья.
– Нет, папы дома нет.
– А где папа? На работе? Он скоро придет?
– Папа уехал.
– А когда приедет?
– Не знаю. Наверное, когда ты букву «р» научишься выговаривать.
– Тетя Катя, он уже скоро научится! Я же умею, и он научится! Я ему помогу, хотите? – заступилась за Никитку Танюшка.
– Да, помоги…
– Ладно. А моя мама сказала, чтобы мы ужинать шли! Она кашу разогревает! Гречневую! С тушенкой! Вкусно! Можно Никитке тоже кашу?
– Можно, конечно.
– Тогда мы пойдем?
– Идите…
Развернулись, дружно спустились с крыльца, по-прежнему держась за руки. Танюшка болтала без умолку, Никитка слушал сосредоточенно. Какая, однако, эта Танюшка болтунья растет… А говорить и правда лучше Никитки научилась. И манеры такие бойкие, не в мать и не в отца. Нет, Надино что-то есть – такое же лицо, грубовато сработанное. Совсем невзрачная получилась. Мышка серенькая. Хотя – чего она сейчас про Танюшку… Не к месту, не ко времени…
А что тогда к месту и ко времени? Записка эта? Что, что надо делать? Начать бегать по дому, рыдать, волосы на себе рвать? Или, может, на станцию кинуться, побежать вслед ушедшему поезду? Нет уж, пусть все остается как есть. Пусть будет сумеречное окно, серый сентябрьский вечер. И отвратительный грязный закат на горизонте. И облетающие хилые топольки у калитки. Надо бы встать, плащ снять. Воды попить, в горле пересохло. Нет, неохота… Сил нет…
Она уже не понимала, сколько времени так сидит, созерцая унылую картинку. Недолго, наверное. Хотя показалось – очень долго. В какой-то момент почувствовала – нельзя больше. Испугалась, что перетечет в эту серость, растворится в ней навсегда.
И, чтоб как-то обозначить себя в пространстве, подняла к глазам ладони, глянула в окно сквозь пальцы. Долго глядела, пока не сменилась картинка. Зацепились глаза за странную суету… Что там происходит такое?
Вот Надя вышла во двор, ловкими движениями расстелила на траве клеенку, потом бросила на клеенку ковер. Небольшой коврик, что висит над Танюшкиной кроватью. Так, понятно… Скорее всего, очередное мытье начинается. Да, точно… Уже и шланг с водой тянет. Ага, выдала детям по щеточке… Господи, что она творит, эта Надя? Они же мокрые будут по уши! Никитка обязательно насморк получит… Или того хуже, ангину… Надо остановить это безобразие. Надо позвать Никитку домой… Надо встать, выйти во двор и позвать сына домой…
Не смогла встать, преодолеть ступор. Еще и затошнило вдобавок. Сидела, смотрела, как Никитка с удовольствием наяривает мыльной щеткой по ковру. И Танюшка тоже… Еще и успевает поглядывать на Никитку с восхищением. А Надя поливает ковер из шланга…
Сумасшествие явное, беспредельное. Почему Никитка участвует в этом сумасшествии? Ох, тошнит… Нет, как жить во всем этом, а? Что делать-то?!
* * *Паша приехал в субботу утром, тихо открыл дверь своим ключом. Катя оттого и проснулась – от шороха ключа в замочной скважине. Сердце заколотилось то ли тревогой, то ли волнением – не ждала его так рано. Если считать, что отпуск оформлял на неделю, не раньше понедельника должен был появиться. Потому и врасплох застал.
И опять Никитка выскочил первым, рванул в прихожую, дробно стуча по половицам голыми пятками. Катя накинула халат, пригладила торопливо перед зеркалом волосы, вышла из спальни…
Паша улыбался, нежно прижимая к себе Никитку. Глянул на нее через эту улыбку и тут же отвел глаза. Потом вообще отвернулся, зашептал сыну что-то на ухо. Катя нервно прислушалась – что он там ему шепчет? Объясняет свое неожиданное отсутствие? Извиняется? Лучше бы ей объяснил да извинился… Хоть как-то объяснил. Или придумал бы удобоваримое что-нибудь. Ради приличия хотя бы. Она же, вон, вполне прилично себя ведет, не скандалит. А могла бы…
Хотя и понятно, что не скандалит от испуга. От состояния крайней подавленности, в которое Паша ее загнал. Вон, голос какой заискивающий получился, даже сама не ожидала. Заискивающий и по-детски писклявый:
– Паш, ты завтракать будешь? Я сейчас чайник поставлю, умоюсь да причешусь только. Никитка, пойдем умываться, что ты к папе прилип? Он же устал, наверное… Иди сюда, Никитка!
– Я с папой пойду умываться! Да, пап? Я по тебе так скучал! Прямо очень-очень!
– Да, сынок. Я тоже скучал… Очень…
Паша нехотя спустил Никитку с рук, слегка подтолкнул в спину – иди, мол, я сейчас… И глянул Кате в глаза. Робко и в то же время отчужденно-решительно. Сердце у нее сжалось от страха, а слова, заискивающие и писклявые, рвались наружу и дальше, будто она ими не управляла.
– Паш, а что тебе на завтрак приготовить? Омлет или яичницу? Чай или кофе? В холодильнике, кстати, борщ есть! Очень вкусный получился! Может, борща поешь, а? Я разогрею…
– Не надо, Кать. Я в поезде успел позавтракать. Сейчас переоденусь и в больницу пойду.
О-о-о… А голос-то у Паши все-таки виноватый! И такой же почти заискивающий! Неловко тебе, да, после всего домой заявляться? Сбежать сбежал, а возвращаться неловко?
– Паш, а зачем в больницу? Тебя там никто не ждет, ты же вроде как в отпуске… Я тоже думала, что ты раньше понедельника не приедешь… Или вообще… Ну, то есть…
Смешалась, прикусила губу. Совсем не то хотела сказать. И Паша молчит, смотрит на нее исподлобья. Вроде как подгоняет – ну же, договаривай! Ты думала, что я вообще домой не приеду, да?
Нет, не дождешься, дорогой. Не подарю я тебе такого подарка, сама на выяснение отношений нарываться не буду. Фигушки.
– Как съездил, Паш? Все хорошо? Устал, наверное? А Никитка и впрямь тебя ждал, ждал… Каждый день спрашивал – когда папа приедет, когда папа приедет! Надоел даже! Так ты не ответил – тебе чай или кофе, Паш? Или борща?
Крутилась по кухне, а сама думала почти злобно – смотри, смотри в мое улыбающееся лицо, ага! Слушай мою заискивающую болтовню. Чувствуй себя еще более виноватым. Вон как тебя от виноватости корежит, аж побледнел весь!
– Кать… Послушай меня, пожалуйста… Ты же умная, Кать, ты все понимаешь. Ну зачем ты…
Шагнул к ней решительно и уперся взглядом в Никитку, замершего в дверях гостиной.
– Пап… Пойдем, я тебе покажу что-то! У меня же пожарная машина есть, мне вчера мама в магазине купила! Пойдем…