Утро наступило для них очень поздно, они решили позавтракать на природе и долго бродили по дому в поисках еды, корзинки для пикника, одноразовой посуды, подстилки и бог знает чего ещё. Потом ушли далеко-далеко, выбрали последний сухой островок на земле и уселись на нём, спина к спине, и долго так оставались, глядя каждый в свою сторону. Оленька видела широкое посеревшее поле, уже совсем стылое, неживое, которое уходило в низкое отяжелевшее небо и смыкалось с ним.
А что видел Клевер, она не знала. На её щеку упала чужая холодная слеза, потом ещё одна, и тут он нарушил молчание и сказал: «Снег». Он сказал: «Снег, это к радости, давай поедим». И они поели, а потом вернулись в дом, а там оказалось, что Паша уже приехал. Он, как всегда, привёз подарки и бодрость, и громкие разговоры, за обедом рассказал какие-то новости, и Клевер вполне достойно ответил, по-мужски обсудил с ним политику и экономику, и прочие пустяки, которые помогают людям чувствовать свою значительность. Оленька умилилась их важности и, встав из-за стола, ушла к себе, а они отправились в кабинет, чтобы что-то там поискать в интернете. Она быстро соскучилась одна, заглянула к ним, но решила не мешать и осталась в библиотеке. Села, не зажигая ламп, в широкое кресло, укрылась пледом и немного послушала, как за приоткрытой дверью серьёзничают её мужчины; чуть погодя задремала. Успела даже маленький сон увидеть: будто в неширокую буйную реку с обрыва сыплются большие красные яблоки и плывут, сталкиваясь, крутясь, сияя мокрыми яркими боками.
Проснулась от тонкого звона. Немедленно всплыл колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае, но сразу сообразила, что это звук бокалов – парни решили за что-то выпить. Хотела крикнуть: «А мне, а мне», но тут Паша произнёс:
– Что ж, поздравляю. Кончила, значит.
– Я уже думал, что мне её не раскрутить.
– Она девочка не холодная, но с причудами.
– Я заметил, – Клевер помолчал. – Паш, я всё спросить хотел, тебе в самом деле всё равно?
– О чём ты?
– Ревность, типа, и всё прочее…
Возникла такая пауза, что стало ясно – этого лучше было не говорить.
– К тебе, что ли?! Не смеши. Она тебя бросит после этой ночи, не в первый раз. Потом другого найдёт, а я уж позабочусь, чтобы у них всё было хорошо…
– Что ж, я не против. Катька уже извелась вся, она ж не такая продвинутая, как вы, ревнует. Уедем с ней в Таиланд какой-нибудь на зиму или в Марокко, апельсины жрать… Только я всё равно так и не понял, тебе-то это зачем? Типа, бодрит? – Похоже, мескаль ещё не выветрился, а коньяк, или что они там пили, добавил хмеля, и Клевер явно нёс лишнее, но остановиться не мог.
– А мне, мальчик, Оля нужна спокойная и довольная.
Если ей понадобится слона купить – куплю, а если, к примеру, голову твою захочет в подарок – отрежу и подарю.
– Будем надеяться, до этого не дойдёт. Тогда, раз пошла такая пьянка, скажи, зачем ты от неё скрываешь, ну, что знаешь про всё? Не проще ли поговорить один раз, пусть делает чё хочет.
– Н-ну, как посмотреть…
– А тогда и смотреть нечего. Пришлось бы тебя убить, – слышно было, что Паша улыбается, – ты коньяк-то пей, пей.
Её всё-таки увидели. Наблюдатель давно выбрался из самых потаённых её страхов и в прямом жестоком свете неторопливо рассмотрел все трюки, морщинки, слабости. Без нужды не унизил, пощадил, только смеялся. Не было у неё никакой власти, она оказалась самой плохой обманщицей среди окружившей её карнавальной толпы, а уловки сводились к тому, чтобы падать на спинку, повинуясь беззвучной команде «Умри, лиса», свято веря, что всех перехитрила. Так бы и жила одурманенной, но то ли мескаль над ней сжалился и поделился ясностью, то ли просто время пришло.
Оленька бесшумно встала, тихо выбралась из библиотеки, секунду подумав, надела старую меховую куртку, обулась и выглянула за дверь. Пока она спала, на землю лёг снег, двор стал весь белым, только от задней двери шла цепочка следов к домику для обслуги. Оленька вышла за ворота и аккуратно их притворила – охранную систему ещё не включали, и ухода никто не заметил. Она огляделась: мир вокруг был безупречен.
И она побежала.
Она бежала по белому снегу, не оглядываясь, долго-долго. Спустилась ночь, и по чёрной земле, и по сухой траве, и снова по снегу неслась она на восток, по полям и дорогам. Мимо, мимо мчалась вереница огней на шоссе, позади оставались одинокие дома и деревья. Когда перед нею вставало солнце, она пряталась в подлеске, подальше от людей, но в темноте снова бежала, огибая города и деревни, спешила за синие леса, за высокие горы; никто не замечал маленькое рыжее тело, летящее стрелой; и не случилось никого, кто разобрал бы, остаются ли следы на белом снегу.Примечание 1 Смерть библиотекаря (Рассказ Оленьки для Укропова)
Солнце редко заглядывало в деревню Малые Афедроны. Пупыряев смотрел на улицу сквозь немытое оконце и ждал. В два часа вечно пьяненькая Потаповна нетвёрдой походкой пройдёт мимо библиотеки в сторону сельпо – за опохмелом. Жители деревни так обленились, что даже перестали гнать самогон. Через день по чётным Потаповна брала пол-литру «Привета», которой хрупкому бабкиному организму хватало аж на двое суток. Десять раз по пятьдесят, а там и за новой пора.
Пупыряев ждал бабкиного явления просто так, чтобы сверить часы и убедиться, что всё в этом мире идёт своим чередом. И каждый раз он находил в этом некую трагическую усладу: мир катится, как идеальное колесо в вакууме, чудес не происходит, и он, простой русский интеллигент в очках, никогда не сможет ничего изменить. Судьба библиотекаря в крошечной деревне не может быть счастливой: ненужный и непонятый, он сидит среди пыльных книг, которыми интересуются только крысы да бабы, ищущие, чем бы растопить печь, авторитета ноль, будущего нет. Да и прошлого не было, если разобраться. Окончил школу четверть века назад, в армию не попал по слабости здоровья, из Малых Афедронов ни разу не выезжал, не женился, не состоял. Как пристроился к книжкам, так среди них и прожил.
Она лежала на боку, подвернув правую руку, и смотрела в небо, на лице застыло крайнее удивление, пыльный тапок с левой ноги соскочил и валялся поодаль. Пупыряев нагнулся, тронул бабку за плечо – вроде жива.
– Ты жива, Потаповна?
Голубоватые губы шевельнулись.
– Чё? – он нагнулся пониже.
– Ку… кудыть… – прошелестело ему в лицо, и с этим бессмысленным словом душа Потаповны отлетела.
– Товарищи!
– Тамбовский волк тебе… – захихикал дед Семён, разливая.
Пупыряев сбился и начал снова:
– Граждане!
– Да вроде не на зоне, четырёхглазый, – угрожающе прохрипел бывший сиделец Витюша.
Пупыряев струхнул.
– Никчёмный человечишко от нас ушел, вот что.
Жизнь у неё была дурная и грязная. Ни работать она не умела, ни отдохнуть как следует, ничего, кроме пьянки, ей не давалось. Детей родила да не воспитала, сколько было, все сгинули, и к лучшему оно, потому что дураков плодить – только мир пачкать. И так в говне живём, нету просвета и не будет, и дорогу к нам из райцентра не прокладут во веки веков.
Пупыряев лихо выпил водку, но садиться не спешил.
Со всех сторон на него смотрели почти протрезвевшие лица, рюмки одна за другой со стуком опускались на стол полными.
– Ты за базаром-то… – Витюша начал медленно подниматься.
– Не по-лю́дски ты это, не по-лю́дски… – затянула Евдоха, главная врагиня Потаповны.
Пупыряев постоял, потом безнадёжно махнул рукой и вышел. Стемнело, первые звёзды уже показались, и Пупыряев, вместо того чтобы повернуть к дому, зашагал к околице. Шёл он, задрав голову к небу, разглядывая густые синие бездны, и в ушах у него звенели незнакомые голоса, и что-то низко гудело так громко, что он не слышал топота за спиной, и тяжелый удар по затылку стал для него полной неожиданностью.
Били его долго и молча. Потом устали и разошлись, и только часа через два Пупыряев отнял руки от лица, перевернулся на спину и снова увидел небо, на этот раз совсем тёмное. Поднялся, ощупываясь, сплюнул зуб, оглянулся на спящую деревню и, шатаясь, пошёл в ночь. Где-то в чистом поле миновал перечёркнутый указатель «Малые Афедроны», но не остановился. Утро застало его в пути, но он и не думал отдыхать, стремясь дойти до большого мира, где будут солнце и другая, прекрасная жизнь. И уже рассвело, и первые лучи прорезали облака, и впереди забелели стены домов, где наверняка жили светлые счастливые люди. Пупыряев прибавил шагу, но силы начали оставлять его, и он едва добрался до ближайшего столба с названием населённого пункта, блаженно привалился к нему: дошел. В глазах его стало темнеть, но он улыбался, потому что до последнего видел над собой надпись, наполняющую сердце ликованием: «Большие Афедроны»!
Примечание 2
В моей жизни немалую роль играют призрачные объекты: вещи и существа, которые однажды – как правило, в детстве и ранней юности – встретились, поразили в самое сердце и пропали. Один из первых – кукольный домик, увиденный в евпаторийском магазине игрушек. Мне было пять лет, и дом составлял примерно треть моего роста, он содержал в себе множество мелких предметов и производил невероятное впечатление. От восхищения я заболела на неделю, испортила родителям отпуск, а выздоровев, не нашла не только домика, но и самого магазина. Чуть позже призрачными объектами часто оказывались книги. Например, чтобы достать воздушный шар, надутый в преддверии Первомая и залетевший на огромный одежный шкаф, я придвигала стул, влезала, тянулась, но вместо ниточки нашаривала толстый полурастерзанный том без обложки, в котором успевала прочитать пару страниц, прежде чем в замке поворачивался ключ. Или сестра приносила из библиотеки книжку, которую приходилось выкрадывать из её стола, – потому что я справедливо считалась слишком неаккуратной, и мне не разрешали дотрагиваться до ценных и чужих вещей.
Били его долго и молча. Потом устали и разошлись, и только часа через два Пупыряев отнял руки от лица, перевернулся на спину и снова увидел небо, на этот раз совсем тёмное. Поднялся, ощупываясь, сплюнул зуб, оглянулся на спящую деревню и, шатаясь, пошёл в ночь. Где-то в чистом поле миновал перечёркнутый указатель «Малые Афедроны», но не остановился. Утро застало его в пути, но он и не думал отдыхать, стремясь дойти до большого мира, где будут солнце и другая, прекрасная жизнь. И уже рассвело, и первые лучи прорезали облака, и впереди забелели стены домов, где наверняка жили светлые счастливые люди. Пупыряев прибавил шагу, но силы начали оставлять его, и он едва добрался до ближайшего столба с названием населённого пункта, блаженно привалился к нему: дошел. В глазах его стало темнеть, но он улыбался, потому что до последнего видел над собой надпись, наполняющую сердце ликованием: «Большие Афедроны»!
Примечание 2
В моей жизни немалую роль играют призрачные объекты: вещи и существа, которые однажды – как правило, в детстве и ранней юности – встретились, поразили в самое сердце и пропали. Один из первых – кукольный домик, увиденный в евпаторийском магазине игрушек. Мне было пять лет, и дом составлял примерно треть моего роста, он содержал в себе множество мелких предметов и производил невероятное впечатление. От восхищения я заболела на неделю, испортила родителям отпуск, а выздоровев, не нашла не только домика, но и самого магазина. Чуть позже призрачными объектами часто оказывались книги. Например, чтобы достать воздушный шар, надутый в преддверии Первомая и залетевший на огромный одежный шкаф, я придвигала стул, влезала, тянулась, но вместо ниточки нашаривала толстый полурастерзанный том без обложки, в котором успевала прочитать пару страниц, прежде чем в замке поворачивался ключ. Или сестра приносила из библиотеки книжку, которую приходилось выкрадывать из её стола, – потому что я справедливо считалась слишком неаккуратной, и мне не разрешали дотрагиваться до ценных и чужих вещей.
И я торопливо выхватывала какие-то куски, которые воображение потом дополняло причудливыми деталями, и позже, когда стало можно всё – по крайней мере, прочитать, – я не встречала историй интереснее. Несколько раз удавалось найти «первоисточники», например, безумная книга, где говорящие рыбки убивали себя, прыгнув на горячую сковороду, оказалась вовсе не плодом моей фантазии, а вполне реальным «Орденом Желтого Дятла». Но кое-что так и осталось загадкой, в частности, сказка о лисице в доме с тысячью зеркал.
И далее описывались какие-то приключения не столько женщины, сколько лисьего духа, стремящегося к безупречности, – наверное, чтобы не так страшно было отражаться в тысяче зеркал. Этой книги, как и некоторых других, мне так и не удалось найти. Но если остальные позабылись, история о жене-лисице так и осталась в памяти, время от времени напоминая о себе почти мучительно, будто она – утерянный факт моей личной биографии. И вот теперь я хочу воспользоваться собственной книгой, которую могут прочитать тысячи: вдруг среди них найдётся человек, который держал в руках ту, первую, и если он окажется милосерден, то сообщит, чем всё закончилось? Обрела рыжая душа покой и безупречность или в страхе бежит до сих пор?
Тому, кто даст мне ответ, я буду бесконечно благодарна.
Магички
Глава 1
Дама А сняла очки, прикрыла утомлённые глаза рукой плыли фиолетовые пятна.
– Пожалуй, она заслуживает внимания.
Дама В напряжённо молчала, слегка склонив голову, будто на её затылке лежала чья-то холодная тяжёлая ладонь.
Она знала, что древние портреты Основательниц бесстрастно наблюдают за происходящим. Ледяной бетон стен затянут тёплым бархатистым покрытием, система кондиционирования давно уничтожила затхлый сырой запах, но ощущение глубокого подземелья не исчезало ни на минуту. Здесь располагалось сердце её родного Ордена, но больше часа она не выдерживала, тревога принимала панические формы, приходилось перебираться на более высокие уровни. Эту особенность её психики знали и уважали, а потому дама А была немногословна:
– В её книге я нашла несколько начальных формул. Вряд ли кто-то знающий открыл их случайной девчонке. Значит, сама додумалась. Что ж, напишите ей, посмотрим.
Нет, адрес отправителя оказался незнакомым....(«Господи! Она! Мне!» Рудина была большим писателем, по-настоящему хорошим и к тому же знаменитым, и Ольга почувствовала себя польщенной.)
...Ольга посидела минут десять, снова и снова перечитывая текст, а потом быстро написала ответ:
...Она отправила почту, выключила компьютер, прихватила мобильник и вышла из дома, как была, в домашних джинсах и майке с выцветшей надписью fuck-n-roll, которую переводила как «трахай и катись». Аппетит всё равно пропал, захотелось пройтись и подумать. Заканчивалась вторая декада августа, но чуть полинявшее небо ещё оставалось ясным, дни – теплыми, только ночью холодало. Ольга брела к реке, до которой от дома минут десять быстрым шагом, а таким, как у неё, – пятнадцать.
До чего же нелепая ситуация: следовало бы мгновенно согласиться, а вместо этого она упускает потрясающий шанс ради каких-то сомнительных перспектив. Ольге нравилось писать книги… нет, не то слово – она становилась счастливой, работая. Однажды поняла, что счастье – это когда что-нибудь делаешь и у тебя всё получается. Не важно, складывать букву к букве или сделки заключать, но если в результате усилий что-то совпало, ожило и задвигалось, ощущаешь себя богом. Будто прикоснулся к схемам мироздания и что-то в них понял. И вот настоящие мастера её заметили и зовут поучиться, это ли не шанс?
«Вот ведь женщина, – думала Ольга, – её в космос отправляют, а она беспокоится, что скафандры несексуальны. Умная душа, глупое сердце: стремишься, стремишься куда-то, а потом из-за слабости всё летит под ноги мужчине. И не жалко, не жалко».
Она дошла до реки, села на ступени, ведущие к воде, и принялась рассеянно наблюдать за полоумным, видимо, пловцом, резвящимся в тёмных мутных волнах. Наплескавшись, купальщик полез на берег, но запутался в леске – другие городские безумцы, иной породы, сами в канал имени Москвы не лезли, но зачем-то пытались ловить его насквозь токсичных обитателей. На этот раз добыча оказалась агрессивней: рыхлый белокожий мужчина в глянцевитых чёрных трусах молодецки переломил поймавшую его удочку об колено. Уже через мгновение к нему огромными скачками несся рыбак, крича что-то нечленораздельное, и, не останавливаясь, впечатал в мокрое безволосое бедро мысок тяжелого болотного сапога. Преимущество явно было на стороне обутого бойца, но тут соотношение сил изменилось: от лавочки, стоящей в тени лип, к берегу побежали приятели купальщика, полностью экипированные – одетые и с пивом, правда, разлитым в пластиковые бутылки, не пригодные для войны. Стало шумно, Ольга встала и осмотрелась, ища место поспокойней. Солнце быстро опускалось за деревья, маленькие волны топорщились и спешили, на крутом каменном мостике какой-то другой, кроткий и упорный, рыбак утратил надежду на улов и стал собираться домой. Дождавшись, когда он уйдёт, Ольга перешла на его место, на «Мост искусств», который она так нарекла за бесполезность и красоту: он был выстроен кем-то вдоль реки, а не поперёк.