Проза
Стив Рэсник Тем Подёнка
Иллюстрация Николая ПАНИНАКак же неприятно о чем-то забыть.
Для деловых встреч существовали напоминалки — плавающие по стенам и потолку картинки и записки или даже назойливый голос, настойчиво долдонящий прямо в ухо (если захочешь, через каждые тридцать секунд). А в дни рождения и праздники включались рекордеры, и перед Даниэлем маячило с полдесятка ракурсов сына, разворачивающего подарки.
Однако в те редкие моменты, которые изменяли мироощущение или определяли новые горизонты, записывающих устройств под рукой почти никогда не оказывалось, и приходилось полагаться лишь на ненадежную память.
Однажды они поехали на пляж. Несколько месяцев назад сыну исполнилось два года, и пляж был бутафорский, раскинувшийся у ненастоящего океана — те были либо слишком загажены, либо практически недоступны. Лекс[1] появился на свет в самый разгар последней из трех крупных азиатских пандемий, ужаса для родителей всего мира. Авиалинии толком так и не восстановились, и ни Даниэль, ни Триш даже не мечтали, что когда-нибудь снова отправятся в путешествие. Тем не менее песок казался вполне реальным, а чем бы ни была вода, она все же была мокрой — по-видимому, в своей большей части все-таки водой и накатывала на берег, как воде и положено.
Лекса веселило, как песок облепляет ему пальцы, но вскоре его не на шутку встревожили упрямо забивавшиеся под ногти и в каждую складку песчинки. Чем больше он шлепал по песку своими крохотными ручонками, тем сильнее тот налипал. Но малыш быстро привык, а потом ему и вовсе понравилось.
Еще больше сыну понравилось оставлять знаки: петли, завитушки и более или менее параллельные колеи, представлявшиеся ему преисполненными смысла — судя по тому серьезному выражению, которое он напускал на себя: словно это была некая интуитивная азбука или кустарная математика. Когда же какой-то безымянный служитель в замаскированной будке запустил прилив и знаки смыло, Лекс чуть не обезумел от горя.
За прошедшие годы Даниэль совсем позабыл об этом случае. Однако несколько дней назад, ознакомившись с отчетом о поведении потребителей и статьей о стремительном упадке американских пляжей, он вдруг вспомнил. Подробности слишком быстро растворяются в потоке времени, если им не уделять внимания.
Даниэль воспринимал мир как хранилище несметного числа подробностей. Когда-то их еще можно было ограничивать, фильтровать или игнорировать. А теперь количество информации приняло характер вселенского потопа, и некоторые крупные корпорации и даже кое-какие правительства полагались на его внимательность и платили за нее.
Под его пальцами поверхность стола-экрана превращалась в галлюциногенный массив вычислений, сообщений и развлечений, которые можно было перестроить одним движением или голосовой командой. Большинство текстов и изображений касались предварительно запрограммированных запросов; он мгновенно считывал результаты, а клиенты платили ему за проведенный анализ.
Хотя океан информации все еще называли Сетью, это уже стало неподходящей метафорой. Теперь электронный мир гораздо более напоминал плотную ткань. Информация поступала к Даниэлю базами и потоками, среди которых ему приходилось искусно лавировать, чтобы не утонуть в бесполезных данных. Он знал лучше других, каким изменчивым и опасным стал этот мир. Возможно, тот был таким всегда, однако теперь угрозы можно было довольно точно определить и досконально проанализировать. Тем не менее ему часто казалось, что современная жизнь превратилась в непрестанное бегство из горящего дома. А когда в отчаянии мчишься к дверям, разумно хватать лишь самое важное. Вот только трудно поступать разумно, когда живешь в самом пламени.
По поверхности стола пробежала мягкая рябь, и раздался шепоток: «Встреча с Эшером через пятнадцать минут». Даниэль хлопнул по столу, и на стенах его кабинета отобразились стеллажи со старыми книгами, за исключением участка над дверью, где в рамках были выставлены грампластинки 1960-1970-х годов — «Aqualung» Jethro Tull, «Rubber Soul» The Beatles, «Let It Bleed» The Rolling Stones, — и вертикального прямоугольника справа, где стоял «вещественный» книжный шкаф, наполовину заполненный материальной же коллекцией книг — каждое издание в защитном целлопреновом пакете. В виртуальной коллекции на корешках новых поступлений мерцали золотые звездочки.
Взгляд Даниэля остановился на правом углу стола, где Лекс положил несколько новых рисунков, выполненных решительными мазками натурального красителя по дорогущим листам бумаги ручной работы. На верхнем рисунке была изображена обезьяна, скачущая по джунглям, — вытянутые, словно резиновые, руки-ноги раскинулись во весь лист. Художник добавил еще несколько лап. «Обезьяна-паук», — подумал Даниэль. Остальное пространство листа заполняли перекрученные стволы, гигантские листья и причудливо искаженные птицы. Рисунок был сделан в манере комиксов, однако цвета отличались дерзостью, а штрихи — вдохновенностью.
В архиве у него были сотни таких рисунков, хотя в нынешние времена детям дарили электронные планшеты, где изображения теоретически могли храниться целую вечность. Триш хотела отсканировать и заархивировать рисунки Лекса, а от оригиналов избавиться — однако Даниэль так и не смог ничего выбросить. Поступить так хотя бы с одним рисунком означало, по его мнению, предать Лекса. Один за другим он выкладывал рисунки изображением вниз на мерцающую красную точку посередине своего стола, сканировал, сохранял с дублированием в памяти, а затем осторожно убирал в герметичную коробку под столом.
— Даниэль! — голос жены запорхал над столом, словно мотылек. — Даниэль, тут какой-то человек пришел. Сказать ему, что ты занят?
Даниэль раздвинул обеими руками виртуальное окно на столе. Он безошибочно узнал обвисшую засаленную седину Эшера, когда старик наклонился к дверному глазку. И вдруг осознал, как же Антонио Эшер похож на персонажа с обложки одного из альбомов в его коллекции — «Aqualung» Jethro Tull.
У Антонио Эшера Даниэль купил первое издание «Жизни на Миссисипи», как и несколько других раритетов Марка Твена. Триш избегала даже физического контакта со старыми книгами, но в шкафу у Даниэля еще оставалось немало свободного места.
— Это мистер Эшер. Впусти его, Триш.
— Я думала, ты всегда встречаешься с ним в Народной аллее.
— У меня не всегда есть время выбраться. Вот я его и пригласил. — Потом добавил: — Триш, он совершенно безобиден.
Она не ответила, однако Даниэль увидел, как парадная дверь отворилась, и «Акваланг» неуклюже прошел внутрь.
От него действительно немного пахло, однако не хуже, чем от некоторых приятелей Даниэля, пользовавшихся бальзамами из экзотических фруктов и овощей. Физиономия Эшера выглядела чистой: пожалуй, он с чрезмерным усердием отскреб ее перед встречей. На нем был один из некогда популярных одноразовых халатов, обычно раздававшихся перед концертами. На спине еще сохранилось выцветшее изображение с осыпающимися ртом и глазами, от остального же остались лишь разводы. Там и сям проглядывали несущие нити, укрепленные скотчем. На плече висела мягкая сумка с рисунком под испачканный асфальт.
Даниэль мельком подумал, что Эшер, вероятно, в жизни не видел ничего, подобного виртуальной библиотеке, и приготовился к комплиментам.
— Пустоват ваш кабинет, — объявил Эшер. — Не ожидал, поскольку держал вас за книголюба. — Даниэль опешил. — А у вас тут всего ничего. Стол да книжный шкафчик… довольно неплохие книги… кстати, кое-что узнаю, вы их купили у меня. Несколько замечательных старых пластинок и на стенах миленькое изображение библиотеки. На мой вкус, не особо тянет на рабочее место. Я принес вам посмотреть пару книг. — Эшер без приглашения плюхнулся в кресло Даниэля и принялся копаться в сумке.
Даниэль подавил раздражение, припомнив, что и при встречах в Народной аллее Эшер не отличался особым тактом. Он вообще был грубоват и, похоже, с удовольствием шокировал потенциальных покупателей. Но Даниэлю почему-то очень хотелось понравиться этому человеку.
— Ограничение числа окружающих предметов помогает мне сосредоточиться. Я имею дело с огромными объемами электронных данных и не хочу, чтобы обстановка меня отвлекала.
— А почему бы она вас отвлекала?
— Потому что… да просто отвлекала бы. — Даниэль обвел рукой изображение библиотеки. — И это не декорация. Это настоящая библиотека, хотя и виртуальная. Я могу брать книги, открывать их и читать прямо на стене в любом увеличении, а могу перенести на стол. Я люблю печатные книги, но вы только посмотрите, какую я собрал библиотеку — и я могу добавить к ней почти все, что захочу.
Эшер уставился на стену своими слезящимися глазками.
— Я знаю — это вроде планшета, только гораздо больше, шикарнее и значительно дороже. Несколько лет назад продавщица из Аллеи подарила мне один из таких планшетов для школьников. Работает до сих пор: я читаю на нем то, что меня не особо интересует, но вряд ли это можно назвать книгой.
— Ну и как бы вы это назвали?
Эшер растерянно пожал плечами, словно уже потерял интерес к теме.
— Давайте я покажу вам, как оно работает. — Даниэль задрал подбородок и произнес: — Библиотека, Твен, «Жизнь на Миссисипи». — Полки быстро переместились, затем из середины выплыла книга, словно извлеченная незримым привидением. На корешке появилась надпись «Жизнь на Миссисипи. Марк Твен», и книга раскрылась на титульном листе. — Библиотека, максимальное увеличение. — Изображение раскрытой книги разрослось во всю стену, так что ее без труда можно было читать с другого конца комнаты. Даниэль взмахнул рукой, и страница перевернулась.
— Это какое-то обычное издание? — поинтересовался Эшер. — Не вижу в нем ничего особенного.
— Я могу вызвать какое угодно. — Даниэль уже не мог скрывать раздражение. — Библиотека, издание «Херитидж Пресс», 1940-е.
Изображение сменилось — теперь это была обложка из светло-зеленой ткани с рисунком речного парохода.
— Издание 1944 года, — заключил Эшер.
— Библиотека, внутренние иллюстрации, — продолжал Даниэль.
Страницы снова начали переворачиваться, показывая черно-белые и акварельные рисунки.
— Это Томас Гарт Бентон, — сообщил Эшер. — Только посмотрите, как текут рисунки: пароход, деревья, города на берегу, даже этот человек на палубе — все формы доносят ощущение воды… А можете вызвать первое издание?
— То, что вы мне продали?
— Нет, это уже фактически второе. Самого первого у меня никогда не было. Покажите первое издание.
— Без проблем. Библиотека, первое издание. — На переплет из коричневой ткани было нанесено позолоченное изображение человека на кипе хлопка. — Хм… Выглядит, как и моя.
— Можно посмотреть 441 страницу? — Эшер пристально разглядывал изображение.
— Библиотека, страница 441, - приказал Даниэль. Появилась последняя страница книги. — Под текстом миниатюра. У меня ее вроде нет. Библиотека, увеличь миниатюру. — Украшение в конце текста увеличилось в тысячу раз.
— Это голова Марка Твена в пламени из погребальной урны, — пояснил Эшер. — Так и можно узнать первое издание. Его жена решила, что миниатюра отвратительна и безвкусна. Она настояла, чтобы ее убрали, и во втором заводе ее уже не было. Как в том экземпляре, что я вам продал. Вообще-то, очень даже выразительно… Как я понимаю, все это отсканировано с библиотечных коллекций?
— Да, и с частных тоже. Погодите-ка, есть еще кое-что. Библиотека, виды коллекций, циклом.
Появилось несколько рядов богато украшенных книжных шкафов на фоне витражного окна.
— Так эта штука может имитировать настоящие библиотеки, — произнес Эшер. — Вряд ли я узнаю эту.
— Это библиотека Мертон-Колледжа в Оксфорде. — Внезапно изображение сменилось комнатой с каменными стенами и немногочисленными книжными шкафами, но зато с канделябрами, гобеленами и выставочными витринами на красных узорчатых персидских коврах.
— О, в молодости я там побывал, — отозвался Эшер. — Главный читальный зал Библиотеки Джона Картера Брауна в Брауновском университете.
— Точно. Я могу вызвать около сотни частных и общественных библиотек как из настоящего, так и из прошлого. У меня даже есть несколько изготовленных на заказ видов: один с полками, встроенными в стены гигантской спиральной лестницы. Выглядит потрясающе.
Букинист кивнул. Сияние от библиотеки освещало морщины, тики и родинки на его лице. Сколько же ему на самом деле лет? В эпоху, когда даже городская беднота умудрялась поддерживать презентабельный вид, Эшер казался более чем неуместным.
— Когда я преподавал, нечто подобное было бы, пожалуй, полезным, хотя бы только для того, чтобы показывать студентам, как некогда выглядела настоящая коллекция книг.
— Вы преподаватель?
— Двадцать лет. Культурология… «Что делает нас людьми», как это называли. Вы, наверное, не изучали «культуру» с живым учителем?
— Когда я начал, она уже была компьютеризованной.
— Вот уж действительно, что делает нас людьми…
— Я понимаю вас. Но та же технология дала нам все, что вы сейчас видите, — а это, я считаю, честь для печатных книг.
— Но ведь все это лишь свет, верно? Биты информации, представленные в узнаваемых образах. А книг больше нет — их убили, и все, что мы видим, лишь привидения…
— Ну, некоторые возразили бы, что книги просто приняли другой облик, а значение имеют только слова.
— Тогда назовите это собранием слов и рассматривайте как всего лишь информацию. Печатая настоящие книги, мы оказывали словам честь, говоря тем самым, что вот перед нами культурные артефакты, требующие уважения, и им стоит уделить внимание… Вы очень добры ко мне, Даниэль. Но иногда я чувствую себя одной из более не издающихся книг, которую не удостоили такой вот чести оцифровки, — никто не знает, о чем я мог бы рассказать, и мало кого волнует, что я мог бы предложить. Никто не ведает, что я вообще существую. Но вы хороший друг.
Под конец Эшер торопливо распрощался, и когда Даниэль открыл дверь, так и бросился вон — и врезался в Лекса. От удара старик растянулся на полу, и содержимое его сумки рассыпалось по всему коридору.
— Ой-ой, простите, — Лекс побледнел от смущения. Он наклонился помочь Эшеру подняться, но едва коснувшись его одежды, тут же отдернул руку. Даниэль с гордостью увидел, что сын возобновил попытку и, поддерживая Эшера за плечо, в конце концов поставил на ноги.
Потом Лекс опустился на пол, чтобы подобрать разбросанные книги и бумаги. Даниэль тоже помогал, и вместе они собрали пачку, судя по всему, эшеровских заметок, написанных от руки, как курица лапой, а еще старинные бумаги — рекламные проспекты, старое ресторанное меню, древние театральные билеты и пожелтевшее расписание поездов, пару старых книг и несколько старомодных ручек и карандашей. Даниэль любовался, как его сын обращается с каждым предметом — с осторожностью археолога, то и дело вытирая руки о штаны, словно пачкался об эти вещи.
Остался лишь целлофановый пакет с очень старой газетой. Пакет раскрылся, и на ковер высыпались крошечные кусочки коричневой от времени газетной бумаги. Леке стоял и таращился на газету.
— Что это, папа? Что с этим случилось?
— Это самое последнее издание газеты, печатавшейся в нашем городе. Тридцатилетней давности, — объяснил Эшер. — Я забыл подарить ее вам, Даниэль. У меня их несколько десятков: подумал, вам, может, захочется иметь такую.
— О да, спасибо. Вообще-то я ничего подобного даже в руках не держал.
Эшер посмотрел на Лекса.
— Взгляни, сынок. В таком состоянии это уже не коллекционный экземпляр. До всех этих новостных сайтов люди узнавали большинство ежедневных новостей из газет. Со временем они сильно уступили телевидению, но окончательно их прикончили информационные сайты. С экономической точки зрения, в газетах уже не было смысла.
Однако Лекс не шелохнулся. Даниэль нагнулся и убрал отвалившиеся кусочки в пакет. Он взглянул на Эшера:
— Не думаю, что мой сын когда-либо видел газету. Я покажу ему потом, спасибо еще раз.
Некоторое время спустя после ухода Эшера Лекс зашел к отцу.
— Папа, откуда ты знаешь этого человека?
— Он букинист, работает в Народной аллее. Большую часть своей коллекции я приобрел у него.
— Ты проводишь там много времени. Я слышал, как мама говорила об этом.
— Да. Пожалуй, мне стоит как-нибудь взять тебя с собой. Думаю, аллея приведет тебя в восторг.
На лице Лекса отразилось сомнение.
— Ну, не знаю. Не хочу показаться грубым, но почему он такой грязный?
Даниэль рассмеялся.
— Да, ему стоило бы уделять больше внимания гигиене.
— Разве он не боится заразиться какой-нибудь жуткой болезнью? Все эти меры предосторожности, о которых постоянно говорят… готов поспорить, он не предпринимает ни одной из них.
— Он из другого поколения, Лекс. Твое поколение и отчасти мое… мы об этом думаем почти постоянно. А вот парни его возраста… Порой они ведут себя так, словно мир ни капли не изменился. Особенно интеллектуалы: они могут так увлечься своими размышлениями, что совершенно забывают о физическом облике. Деньги они тратят на книги, а не на новую одежду или визит к парикмахеру. И я их понимаю: порой сам могу так увязнуть в своей работе, что…
— Ты никогда не забываешь принять ванну! И тщательно продезинфицироваться.
— Ну да. Но ты у меня появился как раз в то время, когда у многих родителей — у потрясающе огромного количества родителей — дети умирали.