Звонила Грасиела.
– Уже полночь. Я думала, ты сегодня вернешься.
– Да-да. Я как раз закончил и собираюсь.
– Хорошо, скоро увидимся.
– Да, скоро.
Маккалеб решил оставить все на яхте, посчитав, что нужно прочистить мозги перед завтрашним днем. Если тащить папки и огромные книги с собой, тяжелые мысли, преследовавшие его весь день, не дадут отдыха. Маккалеб запер яхту и повел «Зодиак» к лодочной пристани. В конце пирса он забрался в тележку для гольфа, проехал через безлюдный деловой район и поднялся по склону холма к дому. Несмотря на попытки отвлечься, мысли сосредоточились на бездне, где существа с острыми клювами, когтями и ножами вечно мучили падших.
Пока ясно лишь одно. Из Босха получился бы хороший художник. Он знал свое дело. Он разбирался в кошмарах, что бурлят в умах большинства людей. А также в тех, что иногда выплескиваются наружу.
15
Вступительные речи на процессе Дэвида Стори откладывались, так как юристы за закрытыми дверями спорили с судьей из-за последних ходатайств.
Босх сидел за столом обвинения и ждал. Он старался отвлечься от всех внешних раздражителей, включая бесплодные поиски Аннабел Кроу накануне вечером.
В конце концов в десять сорок пять юристы вошли в зал суда и направились каждый к своему месту. Потом привели обвиняемого – сегодня на нем был костюм, который, судя по виду, обошелся бы в три полицейские зарплаты, – и наконец судья Хоктон занял свое место.
Пора было начинать. Босх почувствовал, что напряжение в зале суда заметно усилилось. Лос-Анджелес поднял или, лучше сказать, опустил уголовное судопроизводство до уровня всемирного развлечения, однако главные действующие лица в зале суда никогда это так не воспринимали. Они были настроены весьма серьезно, и, возможно, на нынешнем процессе более чем когда-либо ощущалась враждебность между двумя противостоящими лагерями.
Судья приказал полицейскому, выполняющему функции судебного пристава, ввести присяжных. Босх встал и вместе со всеми смотрел, как присяжные молча входят по одному и занимают свои места. Ему показалось, что он видит возбуждение на некоторых лицах. Отбор членов жюри тянулся две недели. Взгляд Босха поднялся от них к двум камерам, установленным на стене над скамьей присяжных. Они давали полный обзор зала суда – кроме самих заседателей.
Когда все сели, Хоктон откашлялся и наклонился вперед к микрофону, глядя на присяжных:
– Дамы и господа, внимание!
Послышалось ответное бормотание, и Хоктон кивнул.
– Приношу извинения за задержку. Пожалуйста, помните, что судебная система в основном осуществляется юристами. И как таковая она осуществляется ме-е-е-е-е-едленно.
В зале раздались вежливые смешки. Босх заметил, что юристы – и обвинитель, и защитник – послушно присоединились к этому смеху. По опыту он знал, что на открытом судебном заседании юристы всегда смеются шуткам судьи.
Босх глянул налево, поверх стола защиты. На второй скамье присяжных теснились представители СМИ. Лица многих репортеров были знакомы по телевизионным новостям и пресс-конференциям.
Осмотрев весь зал, он увидел, что скамьи для публики плотно забиты зрителями – кроме ряда позади защитников. Там в непринужденных позах сидели несколько человек, выглядевших так, словно они все утро провели в гримерной. Босх предположил, что это некие знаменитости; с голливудским миром он знаком не был и не мог никого опознать. Он уже хотел наклониться к Дженис Лэнгуайзер и спросить, однако передумал.
– Нам в последнюю минуту потребовалось прояснить некоторые детали, – продолжал судья, обращаясь к присяжным. – Но теперь мы готовы. Начнем со вступительных речей. Я должен предостеречь вас: это не изложение фактов, а скорее изложение того, что каждая из сторон считает фактами и что они постараются обосновать во время процесса. Не надо думать, что заявления содержат какие-то доказательства. Все это будет позже. Так что слушайте внимательно, но сохраняйте объективность, потому что многое еще остается неизвестным. А теперь мы начнем с обвинителя и, как всегда, последнее слово предоставим защите. Мистер Крецлер, прошу.
Главный обвинитель встал и направился к трибуне, установленной между столами защиты и обвинения. Он кивнул присяжным и представился как Роджер Крецлер, заместитель окружного прокурора, назначенный в отдел особо тяжких преступлений. Это был высокий, сухопарый человек с рыжеватой бородой, короткими темными волосами и в очках без оправы. Ему было по меньшей мере сорок пять лет. Босх считал Крецлера не особенно приятным, однако весьма квалифицированным. И факт, что Крецлер все еще оставался в сфере обвинения, когда другие ровесники уходили в более высокооплачиваемые корпоративный или адвокатский миры, делал его весьма незаурядной фигурой.
Босх подозревал, что личной жизни у Крецлера просто нет. По ночам перед процессом, когда к Босху обращались за разъяснениями по возникающим вопросам о расследовании, звонок всегда шел с телефона в кабинете Крецлера.
Крецлер представил второго обвинителя, Дженис Лэнгуайзер, также из отдела особо тяжких преступлений, и главного следователя – детектива третьего класса департамента полиции Лос-Анджелеса Гарри Босха.
– Я собираюсь говорить коротко и ясно, чтобы мы могли быстрее перейти к фактам, как правильно указал судья Хоктон. Дамы и господа, история, которую вы услышите, несомненно, имеет внешние признаки звездности. Ее событийный статус написан крупными буквами. Да, обвиняемый, Дэвид Н. Стори, наделен властью и положением в обществе в этом помешавшемся на знаменитостях веке, в котором мы живем. Однако, если убрать внешние признаки власти и роскоши – что, обещаю вам, мы сделаем за следующие несколько дней, – у нас останется нечто столь же фундаментальное, сколь и слишком обыкновенное. Простое дело об убийстве.
Крецлер сделал эффектную паузу. Босх посмотрел на присяжных. Все взгляды были устремлены на обвинителя.
– Человек, которого вы видите за столом защиты, Дэвид Н. Стори, провел вечер двенадцатого октября прошлого года в обществе двадцатитрехлетней женщины по имени Джоди Кременц. И после вечера, включавшего премьеру его нового фильма и прием, он увез ее к себе домой в Голливуд-Хиллс, где они вступили в половые сношения по обоюдному согласию. Не думаю, что защита будет оспаривать сей факт. Мы здесь не из-за этого. Нас привело сюда то, что произошло во время или после секса. Утром тринадцатого октября Джоди Кременц была найдена удавленной в ее собственной постели в маленьком доме, где она жила вместе с еще одной актрисой.
Крецлер перевернул страницу лежащего передним на трибуне блокнота, хотя Босху, а возможно, и всем остальным, было ясно, что речь выучена наизусть и отрепетирована.
– Во время этого процесса штат Калифорния докажет, что именно Дэвид Стори лишил жизни Джоди Кременц в момент ожесточенного сексуального неистовства, а потом перенес или организовал перенос тела из своего дома в дом жертвы. Он уложил тело так, чтобы смерть выглядела случайной. И затем использовал свою власть и положение, чтобы помешать расследованию преступления полицией Лос-Анджелеса. Мистер Стори, в прошлом которого, как вы узнаете, немало случаев жестокого обращения с женщинами, был так уверен в своей безнаказанности, что…
Крецлер выбрал этот момент, чтобы устремить на обвиняемого презрительный взгляд. Стори не мигая смотрел прямо перед собой, и обвинитель в конце концов снова обернулся к присяжным.
– …скажем так, в минуту откровенности фактически похвалялся перед главным следователем по делу, детективом Босхом, что именно так и будет – он останется безнаказанным, ему все сойдет с рук.
Крецлер откашлялся – знак того, что он готов закончить.
– Мы собрались здесь, дамы и господа из жюри присяжных, чтобы добиться справедливости для Джоди Кременц. Чтобы гарантировать, что ее убийца не уйдет от ответственности. Штат Калифорния просит, я лично прошу, чтобы вы внимательно слушали во время процесса и беспристрастно оценили доказательства. Если вы сделаете это, можно не сомневаться, что справедливость восторжествует. Для Джоди Кременц. Для всех нас.
Обвинитель забрал блокнот с трибуны и повернулся, чтобы сесть на место. Потом остановился, словно ему только что пришла в голову новая мысль. Босху это показалось хорошо отрепетированным ходом. Пожалуй, присяжные тоже так решат.
– Я тут вот о чем подумал. Все мы помним недавнюю историю, когда наша полиция подвергалась испытанию в таких же привлекающих внимание делах. Не нравится известие – надо во что бы то ни стало застрелить вестника. Любимейший из приемов защиты. Я хочу, чтобы все вы пообещали себе, что останетесь бдительными и не потеряете из виду цель, ибо цель наша – правда и справедливость. Не дайте ввести себя в заблуждение. Не дайте повести себя в неверном направлении. Доверьтесь своему чувству истины – и вы найдете путь.
Крецлер вернулся на место и сел. Босх заметил, как Лэнгуайзер пожала ему руку – тоже часть хорошо отрепетированной игры.
Судья объявил присяжным, что в связи с краткостью обращения обвинителя перерыва не будет и процесс сразу перейдет к речи защитника. Впрочем, перерыв все равно наступил довольно скоро, ибо Фауккс встал, подошел к трибуне… и потратил на обращение к присяжным еще меньше времени, чем Крецлер.
– Знаете, дамы и господа, разговор насчет того, чтобы убивать вестника, не убивать вестника… Позвольте мне кое-что сказать. Все эти красивые слова, которые вы тут услышали под конец от мистера Крецлера… Уверяю вас, каждый обвинитель в этом здании говорит такие слова в начале каждого процесса. По-моему, эти слова напечатаны на карточках, которые они носят в бумажниках.
Крецлер встал и выразил протест против того, что он назвал «грубым утрированием», и Хоктон сделал Фаукксу замечание, однако заметил обвинителю, что тот мог бы эффективнее использовать свои доводы. Фауккс быстро продолжил:
– Если я позволил себе лишнее, прошу прощения. Я знаю, что для обвинителей и полиции эта тема весьма болезненная. Но, граждане, я хочу сказать только одно. Дыма без огня обычно не бывает. И во время этого процесса мы попытаемся найти дорогу в этом дыму. Не обязательно, что мы придем к огню, но знаю доподлинно: мы обязательно придем к заключению, что этот человек… – он повернулся и решительно указал на своего клиента, – этот человек, Дэвид Н. Стори, вне всяких сомнений, не виновен в преступлении, в котором его обвиняют. Да, он человек, наделенный властью и положением, но помните, быть таким не преступление. Да, он знаком кое с кем из знаменитостей, однако когда я в последний раз заглядывал в журнал «Пипл», это тоже еще не считалось преступлением.
Далее. Возможно, подробности частной жизни и склонности мистера Стори покажутся вам неприятными. Мне, например, кажутся. Но помните, что на данном судебном разбирательстве его обвиняют не в этом. Здесь разбирается дело об убийстве. Не более и не менее. И в предъявленном преступлении Дэвид Стори не виновен. Что бы ни говорили вам мистер Крецлер, мисс Лэнгуайзер, детектив Босх и их свидетели, в деле нет абсолютно никаких доказательств вины.
После того как Фауккс поклонился присяжным и сел, судья Хоктон объявил перерыв до начала свидетельских показаний во второй половине дня.
Босх смотрел, как присяжные по одному выходят через дверь. Некоторые оглядывались через плечо на зал суда. Выходившая последней заседательница – чернокожая женщина лет пятидесяти – посмотрела прямо на Босха. Он опустил глаза и сразу же пожалел об этом. Когда Босх снова поднял взгляд, она исчезла.
16
На процессе объявили перерыв, и Маккалеб выключил телевизор. Он не хотел слушать комментарии «говорящих голов». С его точки зрения, по очкам выиграла защита. Фауккс сделал прекрасный ход, сказав присяжным, что тоже находит личную жизнь и привычки клиента отвратительными. Он как бы говорил им, что раз он может терпеть такое, то и они смогут. Он напоминал: на процессе речь идет о лишении жизни, а не о том, как некий человек проводит время.
Маккалеб снова занялся подготовкой к встрече с Джей Уинстон. После завтрака он вернулся на яхту, собрал бумаги и книги. Теперь, вооружившись ножницами и клейкой лентой, Терри сочинял речь, которая, как он надеялся, не только произведет на Уинстон впечатление, но и убедит ее в том, во что Маккалеб сам с трудом поверил. Некоторым образом работа над речью была генеральной репетицией изложения дела. В этом отношении Маккалеб посчитал, что с большой пользой потратил время. Он смог увидеть логические несостыковки и подготовить ответы на вопросы, которые ему обязательно задаст Уинстон.
Пока он размышлял, что именно сказать Уинстон, та позвонила на сотовый:
– Похоже, по сове у нас прорыв.
– То есть?
– Дистрибьютору в Миддлтоне кажется, что он знает, откуда она. Место прямо здесь, в Карсоне. Называется «Берд-Барьер».
– Почему он так считает?
– Курт послал по факсу фото нашей птички, и человек из Огайо, с которым он разговаривал, заметил, что низ фигурки открыт.
– Хорошо. И что это означает?
– Очевидно, обычно их делают с закрытыми подставками, которые можно наполнить песком, чтобы птица удержалась на ветру, под дождем и так далее.
– Понимаю.
– У них есть один оптовик, «Берд-Барьер», который берет птиц с полой подставкой и прилаживает на какие-то ухающие штуковины.
– Что значит «ухающие»?
– Ну, как настоящие совы. Наверное, это действительно помогает отпугивать птиц. Знаешь, какой слоган у «Берд-Барьер»? «Номер один, когда доходит до птиц, идущих под номером два». Клево, а? Вот так они отвечают по телефону.
Разум Маккалеба работал слишком быстро, чтобы заметить юмор. Он не засмеялся.
– Это в Карсоне?
– Да, недалеко от тебя. Сейчас мне пора на встречу, но я собиралась удрать пораньше, чтобы повидаться с тобой. Хочешь встретиться там? Ты успеешь?
– Было бы неплохо.
Уинстон дала ему адрес, и они договорились встретиться в два. Она сказала, что президент компании, человек по имени Камерон Риддел, согласился принять их.
– Ты везешь с собой сову? – спросил Маккалеб.
– Ну, знаешь ли, Терри! Я уже двенадцать лет как детектив.
– Прости.
– Увидимся в два.
Закончив разговор, Маккалеб достал из морозилки оставшийся тамаль, разогрел в микроволновке, потом завернул в фольгу и положил в кожаную сумку, чтобы съесть по пути через залив. Заглянул к дочери – та в большой комнате спала на руках у приходящей няни, миссис Перес. Маккалеб погладил малышку по щеке и ушел.
* * *«Берд-Барьер» находился в районе больших дорогих магазинов, охватывающем восточную сторону шоссе 405 как раз возле аэродрома, где привязан аэростат «Гудьир». Аэростат был на своем месте, и Маккалеб разглядел канаты, которые удерживали его на ветру. Войдя через стеклянную дверь в «Берд-Барьер», он попал в небольшую приемную, где уже находилась Джей. На полу рядом со стулом стояли портфель и картонная коробка, запечатанная сверху красной лентой с надписью «УЛИКА».
Уинстон сразу же встала и подошла к приемному окошку, за которым сидел молодой человек с телефонной гарнитурой.
– Вы можете сказать мистеру Ридделу, что мы здесь?
Молодой человек, по-видимому, администратор, кивнул.
Через несколько минут их провели в кабинет Камерона Риддела. Маккалеб нес коробку. Уинстон представилась, назвав Маккалеба коллегой. Это в некотором роде соответствовало истине, а также скрывало его статус.
Риддел оказался симпатичным мужчиной лет тридцати пяти, который явно очень хотел помочь расследованию. Уинстон достала из портфеля пару латексных перчаток, надела, потом провела ключом по красной ленте на коробке и открыла ее. Вынула сову, поставила на стол.
– Что вы можете рассказать нам об этой птице, мистер Риддел?
Риддел, не выходя из-за стола, наклонился, чтобы рассмотреть сову.
– Можно дотронуться до нее?
– Вот, наденьте.
Уинстон открыла портфель, достала из картонной упаковки еще пару перчаток и подала Ридделу. Маккалеб просто наблюдал, решив не высовываться, если Уинстон не попросит об этом и если не упустит в разговоре чего-то важного. Риддел с трудом натягивал перчатки.
– Простите, – сказала Уинстон. – Они среднего размера. Вам, видимо, нужны побольше.
Справившись с перчатками. Риддел поднял сову обеими руками и начал разглядывать нижнюю часть. Заглянул в полую пластмассовую формочку, потом подержал птицу прямо перед собой, по-видимому, разглядывая нарисованные глаза. Потом поставил сову на угол стола и вернулся на свое место. Сел и нажал кнопку селекторной связи:
– Моник, это Камерон. Принесите, пожалуйста, одну из ухающих сов с линии сюда ко мне. Если можно, сейчас.
– Уже иду.
Риддел снял перчатки и размял пальцы. Потом посмотрел на Уинстон, видимо, понимая, что она главная. Указал на сову:
– Да, это наша, но ее… Не знаю, какое слово употребили бы вы. Ее изменили, модифицировали. Мы не продаем их такими.
– Какими «такими»?
– Ну, Моник принесет одну, и вы сами увидите, но, по существу, эту немножко перекрасили и убрали ухающий механизм. А еще мы вот здесь, сзади, – он показал на подставку, – приклеиваем свой ярлык. Его нет.
– Давайте начнем с окраски, – сказала Уинстон. – Что сделано?
Не успел Риддел ответить, как в дверь постучали, и женщина внесла еще одну сову, завернутую в целлофан. Риддел попросил ее поставить птицу на стол и снять упаковку. Маккалеб заметил, как она поморщилась, увидев черные глаза совы, которую принесла Уинстон. Риддел поблагодарил ее, и сотрудница вышла.
Маккалеб изучал сидящих бок о бок сов. Их сова была темнее. У совы из «Берд-Барьер» перья были пяти цветов, включая белый и голубой, а также янтарного цвета глаза из светоотражающей пластмассы с черными зрачками. А новая сова сидела на черной пластмассовой подставке.