Муж сидел перед телевизором и поглядывал на меня с легким пренебрежением и… какой-то жалостью. Так смотрят на слегка психически неполноценного родственника. Он уже все слышал, видел и понимал. Ему очень хотелось выпить чаю и улечься с книжкой или газетой в кровать. Но он отчетливо понимал: если он только намекнет… Только недовольно кашлянет или…
Короче, ему не поздоровится.
Не то чтобы он меня боялся! Просто в данном случае его недовольство было бы совсем, мягко говоря, неуместно. Он отлично понимал, что в ответ началась бы слезная истерика (хотя в общем-то я не истеричка!) и обвинение его во всех возможных и невозможных грехах. Потому что я – женщина! И имею право! Хотя бы – так. Так жалко. Так, честно говоря, унизительно и так…. сладко.
Так сладко, что можно этого месяц волнительно ждать, предвкушая. И после этого еще недели две балдеть.
Муж, вздыхая, обреченно смотрит на часы. Свободы и кайфа осталось ровно на час. А потом – в дорогу.
Увы! Живем мы от Инески теперь далеко – минут сорок езды, не меньше. Другой конец Москвы. В двенадцать мы выкатываемся из дому. В дороге молчим. Муж недоволен, я в волнении. Поводов у меня несколько: первое – кто успеет первым. Второе – желаний много, а денег мало. И третье – имеется заначка, которая обязательно обнаружится, что повлечет, естественно, кучу неприятных вопросов и разговоров.
Инеска стоит у открытой двери и смотрит загадочно. Тоже в нерве, понятно. На кухне сидит Ольга и бросает на меня взгляд, полный ненависти. Понятно – у нас один размер, а значит, мы конкурентки. Рядом с Ольгой Наташа. Та тоже мне не особенно рада – у нас с ней совпадает не размер одежды, но размер ноги.
Должна подойти Кетошка. Ей совсем близко – дверь напротив. И она не торопится.
Инеска варит кофе, разливает чай и, как всегда, мила и доброжелательна.
Уводит моего мужа в комнату своей дочери Лили – та, спортсменка, как всегда, на сборах и посему отсутствует. Это очень облегчает задачу.
Милая Инеска несет моему мужу чай с пирогом и свежие газеты. Я могу быть почти спокойна. Влетает Кетошка с полными пакетами мандаринов, орехов и чурчхелы – подарки грузинской родни.
Мы пробуем щедрые дары прекрасной Грузии и как-то отвлекаемся и примиряемся друг с другом. Пока…
Кетошке бояться нечего – она самая плотненькая, мягко говоря. И лапа у нее тоже будь здоров. Так что претендовать она может на косметику, цацки, духи и кастрюли. Ей легче.
Инеска тоже везука. У нее сорок второй размер и конкурентов нет. На косметику и духи у нее аллергия. Золоту она предпочитает серебро, и вообще, Инескина сестра живет в Париже, так что ей куда легче.
Хуже всех – Ольге и Наташе. Ольга никогда не была замужем и потому в постоянном поиске, оттого и нервничает больше всех.
У Наташи «никчемный, но муж» и свеженький полюбовник, и ей тоже надо соблюдать статус-кво.
Я понимаю, что надо быть гуманней. В конце концов, у меня семья и муж, который утверждает, что любит меня любой – в косметике и без, в советском белье и… В самовязаном свитере и собственноручно пошитых мною брюках.
Вранье. Вранье и экономия. Нет, он вовсе не жлоб. Он – мужчина. И на такие французские духи, югославский лак для ногтей, австрийские сапоги и чешское белье, он считает, тратиться бессмысленно и неразумно.
Счас! А если он увидит кастрюли с цветочками или занавески-ришелье…
Надеюсь, что не увидит. Заснет на Лилиной девичьей койке.
Мы смотрим на часы и помалкиваем. Ольга смотрит в окно, вглядываясь в темноту улицы. Ровно в час она нервно вскрикивает:
– Подъехали!
Мы подтягиваемся и напрягаемся. Инеска бросается к двери. И на пороге возникает она. Марьяна. Волшебница. Та, которую мы ждем и трепещем.
Марьяна стоит на пороге и одышливо пыхтит, потому что она очень большая и очень грузная, к тому же ей хорошо за пятьдесят и она не очень здоровая. Она снимает пальто, и ее муж, стоящий сзади нее, за ее широкой спиной, и оттого незаметный (он мал ростом и тщедушен), подхватывает его.
Марьяна проходит в комнату, не снимая кроссовок. Да, она ходит в кроссовках зимой и летом – больные ноги. Кроссовки белые и на «липучках» – мечта любого подростка.
Она плюхается в кресло, вытягивает ноги и достает веер. Ей всегда жарко. «Климакс, – объясняет она, – уже десять лет».
Инеска суетится и мотается из комнаты в кухню, поднося Марьяне то кофе, то бутерброды, то «попить водички, желательно боржоми».
Боржоми имеется, хозяйка знает вкусы дорогой гостьи.
Марьянин муж (нам известно только, что зовут его Сеня) втаскивает в комнату сумки, которые, кажется, больше его самого.
Марьяна делает жест рукой: все, хорош. Свободен.
Мелкий Сеня присаживается на стул и прикрывается газетой. И больше Сени не видно! Нет Сени, и все!
Марьяна не спешит – она такая актриса! Просто наслаждается нашим нетерпением и ожиданием.
Съев два бутерброда: «Мне голодать нельзя – язва» (и это в полвторого ночи), откушав кофею и закурив (только ей позволено курить в комнате), Марьяна наконец с треском распахивает скрипучую молнию необъятной своей сумищи и смотрит в ее чрево, словно в чем-то сильно сомневаясь.
Стерва! Актерка! Интриганка! Волшебница…
Лот первый. Из сумки извлекается шуршащий пакет с чем-то фиолетовым. Я чуть расслабляюсь: фиолетовое – точно не мое. Не торопясь, Марьяна разрывает целлофан, и нашему взору предстает платье. Трикотаж, даже на вид тонкий и шелковистый, вырез лодочкой и аппликация в виде листьев – светло-сиреневых и золотистых. Она разглядывает платье и небрежно бросает его на диван:
– Финны. Сорок четвертый. Сто двадцать.
Первой не выдерживает Наташа – словно по фальстарту бросается с места и хватает «финнов за сто двадцать». Молниеносно она срывает с себя свитер и юбку, и платье уже на ней.
Мы молчим – первое слово за Марьяной.
– Сносно, – важно бросает она.
И тут подхватываемся мы. Инеска хвалит отчаянно, Ольга сдержанно, я – справедливо. Платье сидит хорошо, да и цвет Наташе вполне.
Наташа, красная от волнения, садится на место и прижимает платье к себе.
Далее Хозяйка Медной горы выуживает три водолазки разных цветов и также бросает их веером на диван.
– Польша. Хлопок с эластиком. Сорок восьмой. Хотя… Все тянется. Тридцатка.
Водолазки красная, зеленая и серая.
Мой цвет – зеленый. Надо рвать с места, а я замешкалась: «право первой ночи» у Инески, и она тоже обожает травяные тона. Не то чтобы я так благородна. Просто издержки воспитания и страх – буду наглеть, в другой раз не позовут.
Инеска берет, разумеется, зеленую, и у меня начинает ныть сердце. Она натягивает водолазку, крутится перед зеркалом и говорит «нет». У меня вырывается вздох облегчения. По-моему, слишком громко.
– Надень, – кивает Инеска.
– Да ну, – делано равнодушно отвечаю я. – И так все понятно. Моя.
На всякий случай я хватаю «мою» вещицу и прижимаю к груди. Ольга берет красную со словами:
– Ну я же блондинка.
Наташа мнет в руках серую и раздумывает – торопиться на стоит. А вдруг в Марьянином бауле найдется что-нибудь поинтереснее.
Следующий лот – юбка. Серый твид, кожаный ремешок. И в пир, и в мир.
– Хорошо к водолазке, – разглядывает юбку Инеска.
Ольга раздумывает, а я хватаю твид и кладу на колени. Кто не успел, тот опоздал, как поется в песне.
Ольга делает вялую гримасу и отворачивается от меня.
Может быть, я поторопилась? Хапаю все подряд, а девки думают! Ладно, потише. Поспокойнее. Подостойнее. А нервы сдают.
Прикидываю: юбка плюс водолазка – уже восемьдесят пять. Разбежалась, милая!
Дальше был синий пиджак из джерси с золотыми пуговицами типа моряцкого. Взяла Инеска.
Блузку с кружевом «учительница первая моя» не взял никто. Марьяна обиделась и сказала, что мы – дуры.
Потом джинсы – Венгрия, ничего особенного. И потом – цена! Мама дорогая! А куда в них? На работу не пойдешь, мы давно не девочки. Да и еще Венгрия! Джинсы взяла Ольга – для пикников, как она сказала.
При слове «пикники» мы переглянулись. Туда можно и в трениках, и в старых брюках.
Куртка из замши. Куртка из замши! Боже мой – куртка из замши! Мышиного цвета, с пояском и кнопками! С двумя карманами на молнии!
– Двести, – небрежно бросила Марьяна и слегка покраснела.
Мы замолчали, не решаясь взять это в руки.
Двести – зарплата моего мужа. А он получает неплохо. У меня же есть совесть. У меня есть совесть? Или нет? Вот я не знаю. Честно. А здравый смысл? Вот его-то точно нет! Я почему-то радуюсь этому заключению и медленно надеваю это.
– А ты примерь с водолазкой и юбкой, – советует Инеска.
Ольга хмыкает. Наташа сосредоточенно грызет ноготь. Сеню по-прежнему не видно из-за газеты. По-моему, он даже не переворачивает листы. Может, спит?
Я – принцесса! Нет! Я – королева. Английские королевы ведь носят твид? И хлопок тоже. И замшей не брезгуют! Уверена просто.
Да лучше я английской королевы в миллион раз! Почему? Потому что я – советская женщина, получающая сто двадцать рублей в месяц. И муж у меня инженер, а не директор овощной базы. И квартира у меня кооперативная – пятнадцать рублей ежемесячный взнос плюс телефон и электричество.
Мама дорогая! У меня же кооперативная квартира! И долг за два месяца!
Как я могла забыть!
Я – не английская королева. Я – потенциальный пациент клиники для душевнобольных. Мне стыдно. Мне стыдно? А зачем же я меряю это?
Да, и еще у меня дети и мама! И еще у меня нет мозгов. Совсем.
– Беру, – говорю я так тихо, что почти не слышу своего голоса.
Нет, стыд у меня все-таки есть.
От волнения я хочу в туалет и выскакиваю пулей, а когда выхожу, путь мне перегораживает Ольга.
– Отдай! – хрипло шепчет она.
Я мотаю головой. Ни за что! Не будет этого – теперь уже точно. Вот такие мы, бабы, люди.
– Отдай! Пожалуйста! – повторяет она, и в ее глазах закипают слезы, злые, тоскливые и завистливые.
Я отвожу глаза и снова мотаю головой.
– Понимаешь, – шепчет она, – мне очень надо!
Я пожимаю плечами: ну и что? А кто, собственно, она мне такая? Не подруга и не сестра – так, знакомая. И особой симпатии я к ней не испытываю. И даже осуждаю – три года уводила мужика из семьи. От троих детей, между прочим. Знаем мы таких, видали! Вцепится такая в глотку – не оторвешь! Пиявка. Жена того мужика чуть в петлю не залезла…
Господи! Куда меня понесло! Какая жена, какая петля! Какая пиявка! И какое мне до всего этого дело! Что я несу! Передо мной одинокая и несчастная, далеко не юная женщина. Подруга моей Инески, между прочим. А у Инески не может быть плохих подруг!
Вспоминаю, что Ольга живет с тираншей-мамашей и полудурошным братцем.
Она наклоняется ко мне и обдает меня жарким дыханием:
– Понимаешь, он такой… Модный такой, пижонистый! На тряпки обращает внимание! Ну на хорошо одетых женщин! Он разведенный, понимаешь? И такой замечательный… Это же шанс! И какой! – Ольга качает головой, словно не веря и удивляясь такой удаче. – Он предлагает мне поехать в Вильнюс! А мне совершенно – совершенно! – нечего туда надеть. Только старый плащ, – горестно вздыхает она.
Я держусь! Пока держусь и разглядываю скромный пейзажик в металлической рамке на стене.
– У тебя же семья! – укоряет меня Ольга. – Муж, дети.
Я усмехаюсь:
– Вот еще за это мне должно быть неловко!
Ольга чувствует, что перегнула, и тут же поправляется:
– И потом, – она смотрит на меня подобострастно, – ты же у нас красавица!
Я удивленно вскидываю брови:
– Разве? А что, красавицам не положены замшевые куртки? Они, эти куртки, испортят мою неземную красоту?
– Миленькая моя! – всхлипывает Ольга. – Ну я прошу тебя! Ну пожалуйста!
– Знаешь, – решительно говорю я, – если он у тебя такой замечательный, пусть обратит внимание на твою душу! На твое образование, наконец.
Ольга – искусствовед и работает в Третьяковке. Она опускает голову и вздыхает:
– Встречают по одежке, ты же знаешь!
– То-то и оно! – припечатываю я и, как старая перечница, зачем-то повторяю: – То-то и оно, милая! – Я отодвигаю несчастную Ольгу и прохожу в комнату.
«Моя» куртка, серая, замшевая, с кнопочками, молнией и пояском, лежит на стуле.
Я, не беря ее в руки (не выпущу ведь), бросаю Ольге:
– Бери!
Она, не веря своему счастью, хватает куртку и запихивает в свою сумку. У нее красное и растерянное лицо, она без конца повторяет «спасибо» и от стыда и смущения почти плачет.
– Передумала? – спрашивает Инеска.
– Ага, – беспечно отвечаю я, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.
Меня распирает от великодушия, жалости и злости к себе. И еще – от обиды. За всех за нас, женщин, приличных, интеллигентных, с высшим образованием, готовых почти потерять человеческий облик за кусок серой замши.
Кстати, а вообще-то она – настоящая? С этой стервы Марьяны станется! Аферистка и спекулянтка! Послать бы ее, вместе с Ольгой и… курткой.
Радует Кетошка – схомячила уже все «Юбилейное» и приступила к бакинскому курабье.
Когда достают очередную шмотку, Кетошка тяжело вздыхает и начинает усиленно жевать. Ей легче – конкурентов у нее нет. Да и тряпки ее размера бывают не часто.
Кончились юбки, брюки, пиджаки и платья.
Пошла бижутерия. Например, жемчужное ожерелье розоватого цвета. К нему – длинные серьги и браслет.
Красиво, но… Куда во всем этом? Только Снегурочкой или Снежной королевой. Или – на приемы в посольство. Хотя там, наверное, жемчуга настоящие, а не чешской фирмы «Яблонэкс». Советской женщине-труженице подобные сказочные украшения точно ни к чему.
– И сколько? – равнодушно спрашивает Ольга.
– Пятьдесят, – отвечает Марьяна. – Ну?
– До-о-ого! – тянет та.
Вот таких разговоров Марьяна не любит! Не нравится – не бери! А канючить нечего! Иди и купи сама! Постой в очередях по полдня. Руки выкрутят, ноги отдавят да еще и кое-как назовут. В лучшем случае – сукой.
Все пристыженно молчат. Если подумать, труд у Марьяны нелегкий. Очень даже тяжелый у Марьяны труд. С ее-то больными ногами! А нам – все на блюдечке с каемочкой: померяй, покрутись перед зеркалом, подумай да еще и выбери.
А там, на поле боя, дают – хватай! И без раздумий, и без примерки!
Мы – женщины работающие. Потерять полдня в очередях – невозможно, потому что в обеденный перерыв надо не обедать, а хватать сумку и бежать в продуктовый и там оторвать что-нибудь на ужин. Хорошо, если попадутся сосиски, или колбаса, или сыр. А вдруг повезет, тогда и кусок мяса. Про курицу с длинными когтями я и не говорю – это для везунчиков.
Жемчужное счастье берет Ольга. Глаза ее устремлены в пространство – наверное, представляет, как на Новый год любимый поведет ее в ресторан и наденет она набор Снежной королевы. Только кокошника не хватает, честное слово!
А вот пластмассовые разноцветные клипсы и бусы мы разметаем в момент – и дешево, и весело, и симпатично. На лето самое то!
– Армяне льют, – честно объявляет Марьяна, – какие молодцы!
Из обуви совсем скучно – босоножки на немыслимом каблуке и к тому же белого цвета. Не люблю белую обувь! А еще туфли черного лака с серебристым пластмассовым бантом – слава богу, Кетошкиного размера. Мы радуемся за Кетошку – хоть что-то подошло! Она успокаивается и снова принимается есть печенье.
В коридоре меня зажимает Наташа.
– Дура! – жарко шепчет она. – Зачем отдала этой куртку? Спятила, что ли?
– Да ладно, – вяло отбрехиваюсь я, – что мне, замуж выходить?
– Ей, знаешь, тоже не светит, с ее-то характером! Мужики бегут через пару дней. Она же… – Наташа крутит пальцем у виска. – Ты разве не видишь? Макароны жрет и хлеб – экономит. Жадна, как не знаю кто. Из-за рубля удавится. На тряпки копит – думает, мужики на тряпки клюют! Дура! А мужики ведь… – Наташа загадочно улыбается. – Ну, я-то все про это знаю! Ты же меня понимаешь!
Я мотаю головой.
– Не-а! – И интересуюсь, на что клюют мужики.
Наташа смеется – ей кажется, что я шучу. А я не шучу! Мне и вправду про это ничего не известно! И не потому, что я такая наивная. Просто так сложилась моя жизнь.
Замуж я выскочила на первом курсе, не очень разобравшись, как ставить силки и чем завлекать. Просто так вышло. И продолжается по сей день. Тьфу-тьфу, не сглазить! А то попадется моему мужу такая умная Наташа, которая «все про это знает», и останусь я одна.
– Забери куртку обратно, – советует Наташа. – Скажи, передумала.
– С ума сошла? – пугаюсь я. – Как «передумала»? Разве так можно? И ей она, в конце концов, нужнее.
– Да? – удивляется Наташа. – А это почему? Сидит на ней, как на корове седло. Цвет убивает. Куда ей серый? Она сама вся серая! И почему – нужнее? Чем тебе? Ты сколько лет замужем?
Я пугаюсь.
– Семнадцать, – тихо говорю я. – А что?
Звучит как приговор. Наташа усмехается.
– А то! – продолжает она. – Семнадцать! Немало! И взгляд у твоего…
– Какой? – совсем теряюсь я.
– Заинтересованный. Вот какой. Кобелячий такой взгляд. Ты что, не замечаешь, как он на баб смотрит?
Опаньки! Ну и стерва эта Наташа! Завистливая стерва!
– У нас прекрасная семья, – отчеканиваю я, – и мы друг другу доверяем!
Она кивает:
– Да пожалуйста! Доверяй на здоровье! А вот она, Ольга эта, тебе бы куртку не отдала! Не сомневайся!
А я и не сомневаюсь. Не отдала бы, правильно. Ну и черт с ней! А мой бюджет сохранен! И нервы, кстати, целее.
Я удираю от противной Наташи, а в комнате уже делят кастрюли. Точнее – набор. Три кастрюли разного размера, чайник, сковорода и турка.
Кидаем жребий – если бы это не придумала Инеска, точно была бы кровавая драка.
Ни Инеска, ни Кетошка в лотерее не участвуют – у Инески похожий набор есть, а Кетошка готовит в посуде, доставшейся ей от грузинской бабули – глиняной кеци и чугунной.
Итак, нас трое. Пишем бумажки и бросаем жребий.