-- А мне он понравился.
-- А ты заметила, как он на тебя смотрел?
-- Как?
-- А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.
-- И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?
-- Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельник -- теннис и сауна. Вторник и среда -- театр или консерватория. Четверг -библиотека.
-- Он и читает? -- вставила я.
-- Он пишет диссертацию. Пятница -- ночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает, где и с кем. Он меня ненавидит.
-- За что?
Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстро -- на кофе у меня денег уже не оставалось.
-- За что? -- повторила я.
-- Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на "ты", потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.
-- И поступает, как советуете вы? -- спросила я.
-- Да.
-- Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.
Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.
-- А ты, наверное, сучонка? -- предположила Настя после небольшой паузы.
-- Конечно, -- согласилась я. -- Но немного. А вы?
-- Когда-то я была большой сукой...
Мен заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:
-- а вы мне нравитесь.
-- Не скажу, что я от тебя в восторге, -- ответила Настя, -- но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.
-- Это вы об одежде?
--И об одежде тоже.
-- Учительницы, как разведчики, не должны веделяться, иначе ученики будут тебя не слушать, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?
Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку:
-- Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.
-- А вы за рулем?
-- Всегда, -- ответила Настя.
-- Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? -предположила я.
-- Два джина -- это меньше моей нормы. Я не сужусь за руль после пяти.
Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.
-- В следующий раз заплатишь, -- сказала Настя.
-- Следующего раза может и не быть.
-- Будет. И не один раз.
Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее "девятки". Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.
Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.
Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.
Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.
-- Нугзар, -- сказала я, -- у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше, чем через неделю, я не смогу выйти на работу.
-- Отец -- это святое, -- Нугзар вздохнул. -- Придется взять шалаву.
Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.
Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.
В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами в полувоенной, в полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.
Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ -- Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае, не мелочились, как в районных отделениях милиции.
-- Куда мне обратиться? -- спросила я, -- в ФСБ или в Управление по организованной преступности?
-- Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:
-- Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
-- Это совет глупых людей, -- сказала я Нугзару.
-- Они не глупые, они опасные, -- возразил Нугзар.
-- Глупые! -- не согласилась я. -- Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.
-- Почему?
-- Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением.
-- Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.
-- Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.
-- И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
-- Я тебя буду ждать, -- сказал Нугзар, а шалаву возьму временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам Гузман уже должен был закончить операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чай в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.
-- Как мать? -- спросил он.
-- Здорова.
-- Агрессивна по-прежнему?
-- По-прежнему.
-- Русские женщины хороши в обороне -- не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.
-- Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.
-- Но моя жена из великих русских женщин!
-- А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей измене?
-- Знаю, -- сказал Гузман. -- Лет десять назад у меня был роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно сказала, что знала о нем.
-- Знала десять лет и не проговорилась?
-- Да.
-- Тогда она действительно великая женщина.
-- Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.
-- А что с отцом? -- перевела я разговор, заметив, что Гузман посмотрел на часы.
-- Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю того, что после несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему уже сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно, только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия могут быть самые разные.
-- Какие?
-- Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и три, и пять. А сердце у него... Ты же знаешь, у него был инфаркт.
Об инфаркте я ничего не знала.
-- Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе все отложить. Может, придется выхаживать.
-- Операцию будете делать вы?
-- Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго вываливается из тележки.
-- Он знает об этом?
-- Да. Я ему сказал.
-- А что он?
-- Ничего. Попросил сигарету.
-- Я бы тоже закурила.
Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом выкурили по сигарете.
-- Не затягивайся, когда куришь, -- порекомендовал Гузман. -- Это называется быстрое курение, которое наносит удар по сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно, получая удовольствие и не нанося вреда.
Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с подробностями. Я не спрашивала. Наконец, она не выдержала и сказала:
-- Я взяла билеты, выезжаем через три дня.
Сама виновата. Могла сказать ей, что не еду с ними, раньше. Теперь, пока не будет сдан мой билет, я двое суток буду выслушивать упреки. И все-таки надо начинать этот неизбежный разговор.
-- Извини, я задержусь на неделю.
-- Я бы тоже задержалась, -- тут же включилась Анюта. -- И вообще, мне ваша деревня вот так настоебенила.
Мать отложила вилку.
-- Что за выражение? Это же подзаборный мат!..
-- Подзаборного не бывает. Пишут только на заборах, -возразила Анюта.
-- Ты что, не понимаешь, что сказала плохое слово? -спросила мать.
-- Слова -- это только слова. Они не могут быть ни хорошими, ни плохими.
От кого она эту формулировку могла услышать? Мать молчала, не находя нужного слова. Значит, сейчас эту дискуссию о хороших и плохих словах перекинет на меня. Так и случилось.
-- Может быть, ты объяснишь ей, какие слова можно говорить девушке, а какие нельзя? -- предложила мне мать.
-- Только вначале уточни, -- улыбаясь, попросила Анюта, я еще девочка или уже девушка? Или я нимфетка?
-- Ты прочла "Лолиту" Набокова? -- спросила я.
-- Еще в прошлом году, -- ответила Анюта. -- Но меня ждут подруги во дворе. Можно мы с тобой хорошие и нехорошие слова обсудим перед сном? И по "Лолите" у меня к тебе будут вопросы. Я надеюсь, ты на них мне ответишь.
-- Постараюсь. Ладно, иди, гуляй.
-- Ты запускаешь дочь, -- предупредила меня мать, когда Анюта вышла.
Я промолчала, потому что знала, что все равно я получу следующий и главный для матери на сегодня вопрос.
-- Так почему же ты не можешь выехать с нами вместе?
-- Я устроилась на временную работу. Через месяц я приеду.
-- Какая же это работа? Опять торговать овощами?
-- Да, опять. Другим способом я деньги заработать не могу.
-- Твою прошлогоднюю торговлю полгода вся поликлиника обсуждала.
-- Мне плевать, что обсуждает поликлиника.
-- А мне не плевать.
-- Ты знаешь, какие траты нам предстоят осенью? И, может быть, ты знаешь, как эти деньги заработать другим способом?
-- Да не будешь ты торговать, ты будешь ему носить бульон.
-- Вряд ли. Он, наверное, умрет.
-- Ничего с ним не будет. Как ты могла пойти к нему? Ты забыла, что он нас бросил?
-- Насколько я помню, это ты его выгнала!
-- Да, выгнала! -- гордо подтвердила мать. -- Он стал спать с собственной секретаршей. Какая пошлость!
-- Мать, а ты никогда не задумывалась, почему мужчина уходит от одной женщины к другой?
У меня была фора: Милехин от меня не уходил, я сама подала на развод.
-- И почему же? -- спросила мать.
-- Потому что он из двух зануд выбирает меньшую. Я пошла спать. Мне завтра рано вставать.
По тишине на кухне я поняла, что мать плачет. Можно было обойтись и без последней плюхи. Но надоело.
Утром я выехала с теми, кто рабочий день начинает с восьми утра, чтобы попасть в палату отца хотя бы за час до прихода врачей. К тому же я подготовилась: у матери сохранился зеленый халат операционной сестры и такие же брюки. Вчера я заметила, что в институте больше зеленых, чем белых халатов.
Я переоделась и оставила свои вещи под лестницей, надеясь, что вряд ли кто сюда заглянет, пока я буду в палате у отца.
Конечно, мой операционный наряд был мешковат, но никто не обращал на меня внимания. Я зашла в палату отца и увидела Настю и очень высокого молодого мужчину, оба были в белых халатах.
Отец и Настя переглянулись. Отец попытался улыбнуться, но у него не очень получилось. Подклеенный угол рта мешал. Судя по наклейкам, его лицо было зашито еще в пяти местах.
-- Спасибо, что приехала. Настя мне рассказала. У тебя сейчас каникулы?
-- Да.
-- Ты не хотела бы поработать? Ты, кажется, на прошлых каникулах работала?
-- Да. Я уже договорилась и на этот раз.
-- У меня к тебе есть другое предложение.
Высокий мужчина сделал плавное движение рукой сверху вниз, почти дирижерский жест.
-- Это Малый Иван, -- представила его Настя.
Я протянула ему руку и встала. Мужчина оказался очень высоким. Я могла пройти у него подмышкой.
-- Не очень уж и малый, -- сказала я.
-- Он тоже Иван Кириллович, поэтому, чтобы не путать, твой отец проходит как Большой Иван, а он -- как Малый.
-- Ребята, -- прервал ее отец, -- времени мало, перейдем к делу. Вер, мне нужна твоя помощь.
-- Я готова помогать.
-- Дай слово, что выполнишь мою просьбу! -- потребовал отец.
-- Даю. Честное пионерское не подходит по возрасту, слово коммуниста тоже -- в рядах не состояла. Честной учительское подойдет?
-- Подойдет, -- ответил отец. -- Некоторое время я не смогу бывать в компании. Не исключено, что мне придется выехать за границу.
-- Сейчас решается вопрос, оперироваться ему здесь или в Швейцарии, -- уточнила Настя.
-- Мне некого оставить вместо себя. Полины нет. Ты -единственная и самая моя близкая родственница.
-- Я не родственница, я дочь, -- поправила я его.
-- Тем более. Пока меня не будет, ты поработаешь в компании.
-- В качестве кого?
-- Как кого? -- не понял отец. -- Президента компании. Я ведь президент, а не хер собачий.
-- Как скажешь..
Отец замолчал. Молчали и Настя, и Малый Иван.
-- А вы говорили: не согласится, не согласится! Вы не знаете нас, Бурцевых! -- отец закрыл глаза.
У него, наверное, появились какие-то мозговые отклонения. И Малый Иван, и Настя соглашаются с ним, потому что он травмирован, его не надо раздражать, его надо успокаивать.
В палату вошла медсестра.
-- Вы кто? -- спросила она.
-- Мы -- консилиум, -- ответила Настя. -- Я -- профессор Петрова.
-- Ты такая же профессор, как я -- английская королева.
Медсестра и Настя были примерно одного возраста.
-- Уходите, -- продолжала медсестра. -- Заведующая отделением начинает обход. А ты, если их еще раз проведешь, получишь по полной, -- обратилась ко мне медсестра.
-- Все, уходим, -- тут же согласилась я.
-- Мне надо еще пятнадцать минут, -- сказал отец.
-- Нам надо больше, -- ответила медсестра.
-- На профессора вы не потянули, -- сказала я Насте, когда мы вышли в коридор.
-- А ты только на медсестру, -- ответила Настя. -- Пошли. Надо все обсудить.
-- Где будем обсуждать? -- поинтересовался Малый Иван.
-- В баре, за углом в переулке.
-- Предложение принято.
Мы зашли в уже знакомый бар, по-прежнему пустой. Бармен улыбнулся нам, как старым знакомым.
-- Два джина с тоником, креветки, бутерброды с рыбкой, три виски в один стакан, -- заказывала Настя. Я, по видимому, не могла скрыть своего удивления, и она пояснила: -- Если Иван выпивает меньше ста пятидесяти, он засыпает.
-- А мне еще сосиски, -- добавил Малый Иван, -- три, нет, лучше пять штук, с кетчупом.
-- Продолжим, -- сказала Настя, когда бармен принес все заказанное. -- По твоему выражению лица я поняла, что ты подумала: отец заговаривается, так?
-- Да, -- подтвердила я.
-- Так он в полном и здравом уме. А теперь дай мне слово, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты нигде и никому не скажешь.
-- Что-то я сегодня непрерывно даю честное слово, -- не удержалась я.
-- Не ерничай, -- предупредила Настя. -- И слушай. Твой отец вел переговоры с одним из наших партнеров. Закончив, он вместе с Полиной сел в "Мерседес". Водителя он отпустил раньше. Отец ездит быстро, на скорости в 120 километров он почувствовал хлопок, и его занесло влево. Он выскочил на встречную полосу и врезался в мачту освещения. ГАИ определило, что у "Мерседеса" на ходу отвалилось колесо. У "Мерседеса" просто так колеса не отваливаются. Сейчас ФСБ разбирается. Этот хлопок мог быть небольшим радиоуправляемым взрывом. А может быть, в то время, пока отец вел переговоры и шофера не было, вывели из строя рулевое управление: Авария произошла через три минуты после его отъезда. Может быть, это было предупреждение, но, может быть, его просто хотели уничтожить.
-- А кому это надо?
-- Не знаем. У нас есть несколько конкурентов. Уже год, как из компании происходит утечка информации, о каждом нашем решении становится известно нашим конкурентам. Кто-то стучит, но кто -- наша служба безопасности определить не может. Они добились своего. И, хотя отец жив, он временно отходит от дел.
-- А что, в компании нет ни одного человека, который смог бы заменить отца на время его болезни?
-- Есть, но нет гарантии, что именно этот человек не работает против компании.