— Эмерилла! — прогремело в ночи. В этот самый миг Стрикс Струмажен поняла, что видит перед собой настоящую Эмериллу, а та, что выдавала себя за ее дочь, была самой страшной обманщицей в мире.
Эта страшная обманщица сейчас сидела на вершине ледяной скалы вместе со своей создательницей и наблюдала за ходом битвы. Крит не сводила сощуренных глаз с футляра, болтавшегося на шее Хуула.
— Вот где уголь, дурища! — проскрипела старая хагсмара. Она видела отдельные всполохи фингрота, вспыхивавшего в разных концах поля битвы. Совы короля теснили войска лорда Аррина. Фингрота явно не хватало, и, хотя Крит было наплевать, какая из сторон одержит победу в этой глупой войне, она все-таки решила поддержать тающий желтый свет своими силами. Крит легко могла позволить себе такую роскошь, ведь, в отличие от остальных хагсмаров, она почти не тратила свой фингрот, отчего он приобрел особую силу и интенсивность. Пожалуй, это и сейчас не будет бездумным расточительством, поскольку послужит великой цели — захватить уголь. «А потом пусть снова убивают друг друга за этот гнилой дворец!» — подумала она про себя.
Лутта все еще оставалась в облике хагсмары. Искоса поглядывая на нее, Крит вынуждена была признать, что ее воспитанница оставалась красавицей даже в оперении ведьмы. Ее черные перья отливали густой синевой, а опахала на крыльях трепетали, словно языки сверкающего темного пламени. Но сейчас Лутте пришло время вновь превратиться в пятнистую сову, искусную в ближнем бою. Она снова должна была стать Эмериллой.
Крепко зажмурившись, она попробовала сосредоточиться. Вскоре коричневый вихрь закружился перед ее внутренним взором, и Лутта почувствовала, как белые крапинки брызнули на черное оперение ее грудки.
— Что это с тобой? — злобно прошипела Крит.
Лутта открыла глаза и, моргая, уставилась на свою грудь. Белые пятнышки действительно появились, но сами грудные перья так и остались иссиня-черными! Заглянув в глаза Крит, Лутта тихонько охнула, увидев в них свое отражение. Оказывается, на голове у нее тоже появились белые крапинки, но где же бурые с рыжим перья, присущие всем пятнистым совам? Какой ужас! Она превратилась в какую-то чудовищную полусову-полухагсмару. Но страшнее всего было то, что совиная часть ее сущности корчилась и задыхалась от зловонного дыхания хагсмары.
— У тебя ничего не получилось! — выругалась Крит, и черное жало вылетело из ее клюва.
— Я знаю, знаю! Я уже вижу! Но я не понимаю почему? Что со мной такое?
На самом деле Лутта все отлично понимала. Она заболела. Она надорвалась, устав от своей вечной раздвоенности. Сколько можно быть наполовину совой — наполовину вороной, наполовину хагсмарой — наполовину Эмериллой? Внезапно она поняла, что ее нет. Она — никто. Она была никем, и все-таки она любила!
— У меня есть желудок! — в отчаянии закричала она своей создательнице.
— Нет у тебя никакого желудка, дура! Безмозглая идиотка! Я создала тебя, мне ли не знать, что у тебя есть, а чего нет.
— Ты создала меня, а я создала себе желудок. На миг Крит даже онемела от такой наглости.
— Нет! — заорала она и отвесила Лутте такую оплеуху, что та едва не рухнула со скалы вверх крыльями. Оглушенная болью, Лутта взлетела и замахала крыльями над головой Крит.
— Ты ничего не поняла, Крит! Я чувствую боль, слышишь? Настоящую боль!
— Вздор! Это фантомные боли фантомного желудка.
— Какая разница, фантомный желудок или настоящий? Он болит, понимаешь? И я люблю его! Люблю!
— Ты должна его убить, — прошипела Крит. В следующий миг узкий луч желтого свет хлынул из ее глаз, и крылья Лутты беспомощно повисли вдоль тела.
— Опускайся, дорогуша. Ниже, еще ниже и еще… Прямо к моим когтям. Вот так, очень хорошо. Мягкой посадки, милая.
А в это время сидевшие на дальнем склоне огромный виргинский филин и крупная хагсмара во все глаза следили за происходившим на скале.
— Глазам своим не верю, она использовала против нее фингрот! — ахнула Игрек. — Это неправильно! Она не имела права так поступать. Мы не используем фингрот против… — тут она осеклась, а потом решительно закончила: —…против своих!
Плик удивленно заморгал, словно никак не мог взять в толк, отчего его супруга так разгневалась.
— Да, Плик, она наша! — прошипела Игрек. — Даже у чудовищ есть какие-то принципы.
— Ты не чудовище, душечка моя, — поспешно заверил жену Плик. Игрек смотрела на него своими пылающими черными глазами. Она знала, что хотел, но не решился сказать ее супруг: «Ты не чудовище, милая, но Лутта — именно такая. Она — не наша. Она монстр в перьях!»
— Нет, Плик.
— Что нет?
— Проблема не в Лутте, а в нас.
— О чем ты говоришь?
— Это не она чудовище, а мы с тобой, — Игрек помолчала, а потом еле слышно сказала: — Мы не умеем любить.
Очнувшись, Лутта посмотрела вниз и увидела хорошенькие бурые перья пятнистой совы. «Значит, она все-таки сделала это. Она снова превратила меня в Эмериллу. Наверное, при помощи какого-то колдовства. Но кто же я на самом деле?»
Она молча смотрела, как Крит поднимается в небо. Вот мощный луч желтого света хлынул над полем боя, затмевая сияние луны. Стражи Га'Хуула вдруг оцепенели в воздухе, гвардейцы Сив дрогнули. Сотни сов градом посыпались с неба и были добиты на земле. Началась резня.
Страшная тишина вдруг воцарилась над ледником. Хуул в недоумении обернулся — и едва удержался в воздухе. Да, это был очень сильный фингрот. Хуул крепче сжал в когтях ледяной ятаган своего отца, короля Храта, и матери, королевы Сив. Он знал, что должен лететь к источнику желтого света. Он уже делал это раньше, он сможет сделать еще раз! Насылавшая фингрот хагсмара была огромной, старой и косматой. Целые тучи хагов копошились в оперении ее черных крыльев, а потом Хуулу вдруг показалось, будто рядом с хагсмарой летит молодая пятнистая сова. Он зажмурился, а когда открыл глаза, пятнистой совы уже не было. Наверное, ему почудилось… В следующий миг Хуул увидел, как лорд Ратник камнем рухнул с неба, а целая стая хагов, вырвавшись из перьев хагсмары, мчится за ним следом, клюя и терзая на лету. Благородный лорд умер, не долетев до земли.
«Я не позволю благородным совам гибнуть от темнодейства!» — с мукой подумал Хуул. Высоко вскинув свой ятаган, он понесся навстречу желтому сиянию и попытался прорубить его, но колдовское марево оказалось слишком густым.
— Великий Глаукс, это очень сильный фингрот! — в смятении прошептал король.
Внезапно ночь прорезали лучи зеленого света. Волки! Без всякого приказа сотни волков взбежали на склон ледника и устремили свои зеленые взгляды на фингрот, вплетая в желтую основу бесчисленные зеленые нити своей собственной магии. «Он ослабевает! Ослабевает!» — беззвучно возликовал Хуул. Наконец фингрот иссяк, и чернота Долгой Ночи прорвалась сквозь него. И тут же повсюду зашуршали и зашевелились перья — крапчатые, рыжие, бурые и белоснежные. Совы, долетевшие почти до самой земли, расправили крылья и поднялись в небо, а пошатнувшиеся в полете восстановили равновесие. Фингрот погас!
И тогда из угольной тьмы вдруг вылетела пятнистая сова.
— Эмерилла! — ахнул Хуул.
Громкий визг едва не оглушил его.
— Уголь, Лутта! Хватай уголь, или я прокляну тебя навечно! Огромный волк из клана Дункана Макдункана высоко подпрыгнул в небо, где в лучах зеленого волчьего света неистово метались визжащая хагсмара и свора ее злобных хагов. Щелкнув челюстями, волк-одиночка стащил хагсмару на землю, вырвал ей глаза, в которых все еще пульсировал слабый желтый свет, а потом вонзил клыки в глотку.
Волна воодушевления прокатилась по измученной армии Хуула.
— На Ледяной дворец!
Сотни сов ринулись на последние рубежи, а волчьи cтаи серой рекой хлынули за ними. Вот лунный свет блеснул на боевых когтях пролетевшего мимо Тео.
— За короля Хуула!
Позабыв об Эмерилле, Хуул развернулся в воздухе и по вел полки на штурм осыпающегося дворца, туда, где волки уже перепрыгивали через ледяной крепостной ров.
Глава XXIX Ледяной дворец
— Эмерилла? — захлопал глазами Хуул, глядя на сову, сидевшую возле Тео на мокрых стенах тронного зала. Эта сова была похожа на Эмериллу — только еще лучше. Как такое возможно?
— Ты меня знаешь? — смутилась пятнистая сова. Почему этот молодой король так странно смотрит на нее?
— Мне ли тебя не знать! — мягко ответил Хуул. — Я так боялся, что с тобой случилась какая-то беда над Ледяными проливами!
— Над Ледяными проливами? — совсем растерялась Эмерилла. — Но я никогда не была там!
— Зато я летела над Ледяными проливами, — раздался еще один голос за спиной Хуула. Мертвая тишина воцарилась над толпой сов и волков. Только слышно было, как — кап… кап… кап… — тает гнилой лед в зале. Еще одна пятнистая сова стояла в лужице воды.
— Эмерилла? — Обернувшись, Хуул увидел пятнистую сову, как два пера похожую на ту, с которой он только что говорил. Она была точно такая же, но при этом другая. Кончики ее рыжеватых крыльев уже начали чернеть. На глазах у Хуула сова, которую он до сих пор считал Эмериллой, превратилась в черную хагсмару. И она летела прямо к нему! Хуул хотел увернуться, но неожиданно поскользнулся и рухнул на подтаявший трон. На миг он зажмурился, а когда снова открыл глаза, то увидел Стрикс Струмажен, парившую над невесть откуда взявшейся грудой черных и бурых перьев. Лужица растаявшего льда быстро окрашивалась красным. Стайки каких-то мелких блох плавали на поверхности лужи.
— Хаги! Смотрите, смотрите, это же хаги! — зашептались в зале.
— Мне пришлось ее убить, — резко сказала Стрикс Струмажен. — Она выдавала себя за мою Эмериллу. Я с самого начала чувствовала, что с ней что-то не так. Мошенница, вот кто она такая! Хагсмара проклятая.
— Н-нет! — прошелестел еле слышный голос из груды перьев. Сорвавшись с трона, Хуул подлетел к ней.
— Кто ты? — спросил он, склонившись над умирающей.
— Я — никто, и все-таки я люблю…
Сосуд с углем упал с шеи Хуула. Умирающая хагсмара подняла коготь.
«Ей нужен уголь!» — догадался Хуул.
— Нет… Не уголь был мне нужен… — прошептала Лутта и умерла.
Туманное облачко легкой тенью воспарило над жалкой кучей перьев. Оно поднималось все вышел и выше, а потом растаяло, и дух Лутты навсегда покинул Ледяной дворец.
— Полетела в хагсмир, — злобно процедила Стрикс Струмажен, оборачиваясь к настоящей Эмерилле. — Девочка моя! — вздохнула она, распахивая крылья для объятия.
Хуул молча смотрел на Эмериллу. Пятнышки на ее оперении мерцали, как звезды на небе. Ему показалось, будто сама глаумора сошла на землю.
«Наконец-то», — подумал Хуул, и желудок его вдруг задрожал от какого-то незнакомого, но теплого и чистого чувства.
Внезапно в тронном зале наступила тишина.
— Капель прекратилась! — первым прошептал Тео.
— Лед больше не тает! — воскликнул Финеас.
— Посмотрите на трон! — закричала Снежная Роза и, поднявшись в воздух, закружила над ледяным троном королей Ниртгара.
— Взойдите на трон, ваше величество! На трон! — загудели в зале.
Вот так Хуул занял свое законное место. Стоило ему опуститься на трон благородных правителей Ниртгара, как тот не только перестал таять, но засверкал свежим льдом. Жар угля опалил грудь Хуула, и в этот миг он отчетливо понял, что никакая магия не может выиграть войну и восстановить королевство под властью законного правителя. Это был главный урок угля, и Хуул хорошо его усвоил. Взлетев на самый высокий ледяной выступ королевского трона, он поднял над головой сосуд с углем, который в этот миг засветился таинственным зеленым светом, и сказал:
— Как звезды не властны над нашим будущим, так и этот уголь не имеет власти над нашими судьбами. Дорогие мои друзья, мы сами — кузнецы своего будущего. Пусть же грядущее станет для нас временем надежды и славы!
Ликующие крики были ему ответом. «Да-да, надежда и слава! — растроганно подумал Хуул. — И еще любовь».
Все случилось так, как предсказал Хуул. Последующие дни и годы стали для короля и его подданных временем славы, любви и надежды. Эмерилла и Хуул были очень счастливы вместе. У них родились совята, один из которых, Хратриан, стал наместником Ледяного дворца в Ниртгаре. Только никто больше не называл это место Ниртгаром. Вскоре после окончания войны Ниртгар и Сиртгар стали называться просто — Северные и Южные королевства. Южное море получило название море Хуулмере, ну а остров, само собой, стал островом Хуула. Король Хуул и королева Эмерилла счастливо жили на Великом Древе до глубокой-глубокой старости.
И вот настал день, когда король Хуул обратился к Эмерилле:
— Я хочу сказать тебе кое-что, любовь моя.
— Я знаю, Хуул, — тихо ответила она.
— Знаешь? И что же ты знаешь?
— Я знаю, что пришло время отнести уголь обратно в Далеко-Далеко.
— Да. Перед смертью Гранк взял с меня обещание сделать это, но я и сам знаю, что должен отнести уголь на место. Его магия слишком сильна даже для наших детей, хотя все они сильны и благородны желудками. Было бы слишком опасно оставить уголь в этом мире. Он должен быть похоронен в одном из вулканов.
Вот так две старые пятнистые совы, ставшие от времени белыми, словно полярные, не сказав никому ни слова, пустились в дальнюю дорогу. Они улетели без церемоний и без свиты, никто не сопровождал их в полете через Хуулмере в край Далеко-Далеко. Но когда они достигли края вулканов, на границе их встретила старая, седая как лунь волчица.
— Намара! — вскричал Хуул.
— Здравствуй, Хуул.
Рядом с Намарой стояли дети волков, сражавшихся в битве у Ледяного дворца.
— Посмотри на этих волков, Хуул. Это Макдунканы, дети тех, кто храбро дрался у стен Ледяного дворца, славные потомки Дункана, убившего ведьму Крит. Они будут стеречь кольцо вулканов и сберегут уголь для совы, которой предначертано добыть его вновь. Знай же, что по решению этих волков главный хранитель вулканов будет отныне носить имя Фенго.
Хуул моргнул. Целый поток воспоминаний нахлынул на него — он вспомнил свои первые дни на острове в Горьком море, добрую заботу Гранка, уроки Фенго, своих верных друзей — Тео, Финеаса и Снежную Розу, чья праправнучка сейчас пела на Великом Древе. Ах, какой долгой была его жизнь — и какой интересной!
Расправив крылья, Хуул поднялся в воздух. В когтях он держал уголь. Не в искусном ларце, выкованном Тео, а просто в когтях, как в первый раз, когда он достал его из жерла вулкана Хратмор. Почувствовав приближение угля, все вулканы вдруг начали бешено извергаться, столбы пламени вырвались в небо, и в этом зареве начали проступать невиданные прежде образы. Всмотревшись, Хуул увидел белую тень с угольно-черными глазами. Кто это? Сипуха? Да-да, это была сипуха, но только через сто или даже тысячу лет после этого дня. Разжав когти, Хуул бросил уголь в пылающий зев вулкана. Светящийся уголь с голубой сердцевиной и зеленым ободком цвета грозных волчьих глаз ярко вспыхнул, словно в последний раз подмигнул Хуулу, а потом исчез, проглоченный пузырящейся лавой.
Так волшебный уголь покинул совиный мир.
Но однажды прилетит сипуха…
По крайней мере, мы верим в это, ибо к тому времени, когда это случится, я, записавший для вас эту историю, уже давно переселюсь в сияющую глаумору…
Эпилог
Сорен перевернул последнюю страницу книги. Шестеро сов сидели молча, боясь проронить хоть слово. Уголь все так же ярко пылал в своем ажурном ларце.
— Он вернул его в вулкан, — недоверчиво прошептал Корин, а потом обернулся к Сорену. — Я тоже должен буду сделать это.
— Еще не скоро. Твое дело еще не закончено, — ответил тот. — Оно только начинается.
— Но он слишком опасен, — сказал Корин, глядя на уголь широко открытыми глазами, словно никак не мог поверить в угрозу, исходящую от маленького источника света, пылавшего за ажурными стенками ларца.
— Корин, ты та самая сипуха, которую Хуул увидел в пламени вулкана, — твердо проговорил Копуша. — Тебе было предназначено достать уголь.
— Ты должен сражаться за это дело, — пробасил Сумрак.
— Дело не только в силе, — подала голос молчавшая до сих пор Гильфи. — Многое зависит от характера. Корин, у тебя хватит сил противостоять опасному влиянию угля и использовать его только для добрых дел. Ты, как и Хуул, сумеешь не поддаться чарам темнодейства.
— Какое темнодейство в наше время? — ухнул Сумрак. — Его давно нет! Оно исчезло вместе с последней хагсмарой, и вот уже сотни лет о нем ничего не слышно!
В тот же миг Корин почувствовал зловещую дрожь в желудке. Ему показалось, будто воздух в дупле тревожно всколыхнулся.
— В чем дело, Корин? — спросила Отулисса. Подлетев к нему, она принялась ласково перебирать клювом его перышки.
— Ничего… Ничего, — выдавил Корин, бросив украдкой взгляд на Сорена. Он знал, что сказал неправду. Страшная, темная тайна связала Корина и Сорина. Ибо только они двое подозревали, что темнодейство не совсем исчезло из совиного мира. Последняя хагсмара была жива, а значит, вместе с ней оставалось и темнодейство.