[150]
The mouse dreams dreams that would terrify a cat.[6]
[151]
За несколько дней до прихода зимы, когда в воздухе уже чувствуется холод, наступает время их прилета. Все ждут, без конца всматриваются в небо, надеясь их увидеть. Беспрестанно раздаются телефонные звонки: все хотят знать последние новости.
Алло? Ну что?
Пока ничего...
Их еще нет?
Нет.
Может, они не вернутся.
А у вас?
Тоже ничего.
Когда же они появились, Джин Шипучка первой позвонила Луизе, та сказала Сурсуму Корде, который предупредил Аллигатора Баркса. Баркс в свою очередь послал телеграмму Найе Найе. Все бросили свои дела, даже Цено, и работу в конторе, ведь это одно из важнейших событий на белом свете и оно случается только раз в году. Леона послали искать Ямаху, которого теперь зовут Камоа. Тот прибыл к вечеру на своей большой машине; чтобы собрать народ, ему пришлось объехать весь город. В этот день стояла прекрасная погода, но было очень зябко. На водосточных желобах лежал иней. Камоа вел машину чуть быстрее обычного. Ему пришлось сделать по крайней мере ездок двадцать, чтобы всех собрать. Сначала Джин Шипучку у высотного здания, потом Луизу у супермаркета. С другими оказалось сложнее. Их не было ни дома, ни в кафе. Нужно было спешить, ведь они там не станут ждать. Они остаются на день, и никто не знает, застанет ли он их завтра. Джин Шипучка объясняла Камоа, как она узнала новость. Ее подружка детства, Сига- [152] ретка, жившая в другом городе, случайно проходила в этом месте. Она живет в мансарде, не очень далеко от площади, так что она сразу убедилась, что они тут. Птицы никогда не прилетают в наш город. Никто не знает почему, но они предпочитают соседний. То ли потому, что там меньше народу, то ли потому, что там красивее деревья.
Камоа сначала обрадовался, но у него тут же закрались сомнения. Он повторял каждые пять минут, а не могла ли Сигаретка напутать, может, это всего лишь ласточки или голуби. Действительно, Сигаретка очень близорука и, кроме того, совсем не разбирается в птицах. Джин Шипучка, однако, отчитала Камоа и назвала его мерзким брюзгой.
Камоа меж тем объезжал город в десятый, двадцатый раз, и на каждом повороте тормоза его машины взвизгивали. Время шло, и они уже начинали нервничать. Сурсум Корда исчез, и никак не удавалось отыскать Найю Найю. Аллигатор Баркс заявил, что Сурсум Корда наверняка отправился на конференцию, ведь он всегда был немного штрейкбрехером. Но Найя Найя, без сомнения, получила телеграмму. И что с того? А то, что она не захотела ждать, пока за ней приедут, и сама поехала прямо туда на автомотрисе. Так предположила Луиза. Решено было еще разок все обыскать, а потом уже отправиться глядеть на птиц. Следовало, однако, поторопиться, ведь день уже клонился к вечеру. Все прочесали еще раз: на пляже, у табачных киосков, в городских садах; барабанили ей в дверь. Кончилось тем, что на клочке бумаги черканули наспех пару строк:
Найя!
Мы не можем больше ждать.
Мы уезжаем смотреть птиц.
И мы отправились в дорогу. Камоа включил на полную мощность радио, так он волновался. От этого радио можно обалдеть, столько всякой информации, рекламы, круглых столов, сводок погоды. Однако мы все же смогли поймать очень далекую станцию, где передавали песню «Битлз» "Nowhere man", и это было здорово.
«Опель» Камоа быстро покрыл расстояние между двумя городами, обгоняя на своем пути другие машины. День стоял холодный, и стекла запотевали. Все много курили. Опускалась ночь. В маленьких селениях зажигали фонари, на дорогах — фары. Весь путь «опель» одолел за двадцать пять минут, но [153] нам казалось, что мы никогда не доедем. Когда мы добрались до соседнего городка, уже совсем стемнело. Камоа припарковал машину на первом попавшемся углу, и мы направились в сторону площади. Теперь еще больше похолодало, ясное небо с незыблемыми звездами чернело над головой. С моря дул ветерок. Мы поднялись по длинному проспекту, приглядываясь к деревьям на случай, если птицы поменяли место. С ними никогда не знаешь наверняка, они могут направиться, куда им заблагорассудится. Но на деревьях их не было. По улице со скучающим видом шли люди. Какая жалость, что никому из них не пришло в голову пойти поприветствовать птиц. Люди не умеют отличать важные события от второстепенных.
В конце улицы мы решили скостить путь и выйти на площадь с другой стороны. И вот на площади мы их увидели, вернее, сперва услышали. Там стоял такой гвалт, что он перекрывал шум моторов и автомобильные гудки. Все птицы на деревьях кричали разом, и их галдеж разносился по площади. На секунду мы остановились, чтобы послушать издалека это нескончаемое волнующее сплетение пронзительных звуков, которые исходили, казалось, одновременно отовсюду и, ни на мгновение не утихая, колебали воздух.
С этого момента мы решили больше не говорить; мы промолчали даже тогда, когда, выйдя из-за рощицы, к нам присоединилась Найя Найя. Мы медленно шли к их любимым высоким деревьям, и птичья перебранка становилась все слышнее. Теперь уже мы не обращали внимания на шум, издаваемый людьми, забыли о самих людях. Затаив дыхание, черепашьим шагом мы приближались к высоким деревьям. Лишь подойдя совсем близко, мы разглядели на ветвях нечто похожее на облако, скрытое за листьями. Рой юрких черных точек, которые раскачивались из стороны в сторону, махали крыльями, застыв на месте, или кружили вокруг вершин деревьев. Они больше походили на мух, чем на птиц. Их было так много, что различить каждую в отдельности не представлялось возможным. Они составляли как бы темное пятно среди деревьев. Гвалт стоял невероятный. Слышалась дробь, звучные удары, хрипловатые крики на фоне низкого, еле различимого постукивания и шума крыльев. Воздух, словно сгустившись, подрагивал.
Птицы наводнили все деревья вокруг площади. Держась плотной группой, мы осторожно продвигались вперед. Найя Найя пристально вглядывалась в верхушки деревьев, [154] прислушиваясь к верещанию птиц, потому что понимала их язык. Временами птицы замолкали, и воцарялась гнетущая тишина. Временами они раскачивались над площадью на некотором расстоянии от деревьев, потом снова садились на ветки, и галдеж возобновлялся.
Приблизившись к деревьям, мы уже могли различать птиц поодиночке. Из-за холода они прижимались друг к другу и топорщили перья, походя при этом на маленькие шарики. Земля и машины под деревьями были отмечены белым пометом, с деревьев падал пух.
Мы расположились тут надолго послушать щебетанье птиц и шум их крыльев. Джин Шипучка и Аллигатор Баркс, глядя наверх, уселись на край тротуара. Иногда прохожие с некоторой тревогой на лицах также оборачивались к деревьям. Людям становится страшно, когда много птиц собирается вместе. Нам страшно не было, но птичий гам заставлял нас отступить, убраться восвояси, как будто мы сами были большими птицами, неспособными, однако, летать.
Деревья, конечно же, любят, когда на них находят приют птицы. Наверняка они ждут этого целый год. И это большой праздник. Деревья как можно шире раздвигают свои ветви и слушают тонкие голоса птиц, которые рассказывают им разные истории. Разумеется, деревья не все понимают, ведь они стары и немного туги на ухо. Но истории им нравятся, они слушают, что передали для них другие деревья, живущие в разных местах на севере, и сами посылают весть деревьям на юге.
Когда птицам надоедает без конца все растолковывать, они вдруг разом, вереща, поднимаются вверх и кружатся в черном воздухе над площадью, исполняя танец путешественников. Они танцуют по ночам, а утром засыпают на ветках. Это черные точечки, множество черных точек, которые поют и танцуют около деревьев, а потом улетают далеко за моря.
Мы долго-долго глядели и слушали, после чего вместе с Найей Найей отправились искать башню. Шли через город Было поздно, огни уже погасли. Очень похолодало, дул ветер Но мы думали о площади с деревьями, птичьем гаме, танце и были счастливы.
Башню мы отыскали сразу за городом, доехали на лифте до самого верхнего этажа, а потом по маленькой лестнице забрались на крышу. Крыша представляла собой большую, покрытую гравием площадку, утыканную телевизионными [155] антеннами. Тут, наверху, ветер дул еще сильнее, и мы дрожали от холода. Но все-таки мы были довольны, потому что отсюда мы видели весь город, прямые улицы с зажженными фонарями, порт, маяк и чернеющее вдали море. Рядом с антеннами находилось маленькое помещение с бетонными стенами для мотора лифта. Камоа, у которого были золотые руки, сумел справиться с висячим замком, и мы забрались внутрь, чтобы вздремнуть.
Мы устроились на полу, тесно прижавшись друг к другу, и закурили. Знаете, в этот вечер мы и сами слегка походили на птиц. Ночь тянулась нескончаемо долго. Поспав немного, мы просыпались. Временами Аллигатор Барксили Луиза с Джин Шипучкой вставали, выходили на крышу пройтись на ветру. Поглазев на площадь вдали, они возвращались в нашу конуру. Около четырех часов утра мы принялись рассказывать друг другу о разных путешествиях, словно нам самим скоро предстояло отправиться в дальние страны. Все говорили чуть ли не одновременно, и это было очень удобно, ведь каждый мог что-то послушать, что-то рассказать, поведать о том, что увидел, пролетая над землями и морями.
Над морем лететь утомительно, все волны да волны и иногда белые кораблики в клубах дыма.
Да, это так, но все же море такое синее и ты летишь навстречу солнцу.
А сколько дней приходится лететь над водой?
Не знаю, не меньше десяти.
Пятнадцать дней.
Получается, месяцы! Вы устали? Да.
О да, я очень устал, мне так хотелось передохнуть на острове.
Никаких островов здесь нет, только море, море.
Но ведь есть Сицилия.
Да, но это слишком далеко.
Дорога очень длинная — без питья, без еды, без сна.
Но скоро уже прилетим. Я чувствую, что скоро прилетим. Желтая полоса на горизонте — это Африка.
Да, я вижу пальмы, песок, белые города.
Так много солнца, все кругом желтое и белое, из глубин материка веет теплый ветерок. Выберем хорошее местечко и остановимся, чтобы перекусить и отдохнуть.
Зерна проса.
Рис.
[156]
Пшеница.
Красные плоды.
Попьем и искупаемся в оазисе.
Вы видели, какой прекрасный тут свет? Желтый, теплый, солнце здесь, наверно, никогда не заходит.
Поля, необъятные поля, утопающие в солнечных лучах, и прекрасные деревья, колышущиеся на ветру.
Смоковницы, апельсиновые деревья, мушмула.
Поедим хурмы.
Взгляните! Там внизу холмы, какие круглые, и множество оливковых деревьев!
Надо лететь дальше, через всю Африку. По ту сторону — жаркие края, леса, цветы, саванна. Тебя уносит теплый ветерок, ты поднимаешься, опускаешься. Пролетаешь совсем рядом с большими белыми городами, где полным-полно женщин и детей! Взгляните! Река.
Это Нил.
По нему медленно плывут бревна, на которые взгромоздились странные длинноногие птицы. Самбуки, пироги.
Вон женщины стирают в реке белье.
Приятно вот так, вслед за солнцем, лететь в теплые страны. Иногда мы, делая зигзаги, пролетаем низко над землей, над самыми деревьями, ищем место для ночлега.
Для этого нужно по-настоящему толстое дерево с огромными ветками, растущими во все стороны, ведь нас так же много, как листьев.
Помните, как на море нас застала буря, мы поднялись очень высоко, а ветер пытался нас сбросить в волны? Приходилось без конца нырять вниз, подниматься и снова нырять — мы так устали, что устроились на первом попавшемся дереве и тут же уснули.
А помните, как мы все объелись черникой и заболели?
Взгляните вон туда! Озеро, такое глубокое, по форме напоминает восьмерку, вокруг зеленые деревья, а в воде видимо-невидимо белых птиц, стоящих на одной ноге.
Надо быть внимательными, в этих краях много орлов и ястребов, они живут на черных горах, там, у горизонта, надо послать дозорных высоко в небо и лететь тесной стаей, тогда они не отваживаются нападать.
Мы летим над большими равнинами, очень большими пустынными равнинами, где только желтая трава да редкие деревья. Здесь давно уже не было дождя, болота высохли, реки превратились в ручейки. Видны термитники из высох [157] шей глины и там, где пронесся пожар, черные следы на траве. Здесь нельзя останавливаться, умрешь от голода и жажды, надо лететь еще дальше через горы, лететь несколько дней над лесом на юг.
Пустыня.
Пустыня очень красивая, но тут нет воды, нет деревьев...
С приходом ночи мы добираемся до Малакаля. Это большой город с глинобитными домами и садами банановых деревьев. Мы долго кружим с криками над городом, и люди, подняв головы, смотрят на нас. Очень жарко, и на всем слой пыли. На земле уйма насекомых, а деревья отягощены плодами. Здесь мы выспимся, отыщем большой баобаб и выспимся.
Да, тут хорошо, и алы располагаемся на ветвях. Дует теплый ночной ветерок. Слышно, как в траве стрекочут насекомые. Небо черное, видны все звезды.
Теперь, когда мы прилетели, можно поспать, а днем мы разделимся и отправимся в поля, найдем другие деревья, деревьев тут много, и у каждого будет свое. Теперь не страшны ни холод, ни голод. Здесь жаркое солнце и свежайшая вода.
Здесь много птиц, с которыми мы сможем подружиться: попугаи, дрозды, совсем маленькие птахи с пятнами каштанового цвета, большие белые птицы с длинными тонкими лапами, которые охотятся на змей. С приходом ночи мы вместе с ними поднимаемся в воздух, кружась в бездонном светлом небе над деревьями.
Ночью появляются другие птицы, которые кричат низкими голосами, и летучие мыши, летающие зигзагом.
В Малакале мы остаемся надолго, а когда кончается еда, отправляемся на восток, к морю. Там, похоже, еще жарче, и люди в больших городах живут в красных кирпичных домах с оцинкованными крышами. Хорошо лететь вот так, куда захочется, по жарким странам.
Осторожно! Приближается буря! Видите, на горизонте черные тучи и молнии!
Надо укрыться в лесу, иначе ветер унесет нас и мы погибнем.
Начался дождь, но не такой мелкий и холодный, как в северных странах, — с неба падают теплые крупные капли. Прижимаемся друг к другу в листве деревьев и ждем, когда это кончится. Затем мы все вместе щебечем, радуясь дождю.
Ура! Ура!
Фью! Фью! Фью!
[158]
Так в полусонном состоянии мы и кричали, прижавшись друг к другу, в своем укреплении на крыше.
К концу ночи мы все стали заправскими птицами. Мы узнали, что наступает утро, по шуму лифта. Тогда мы выбрались на крышу с телевизионными антеннами посмотреть на восход солнца. На востоке над морем небо слегка покраснело, и дома были цвета паутины. Мы так устали, что не было больше сил говорить. Мы лишь глядели, моргая, перед собой и дрожали на холодном ветру. Впереди простиралось море, плоское, без волн, тоже пепельного цвета, цвета пыли. Медленно обозначился багрово-красный солнечный диск. Странно было видеть, как солнце вот так, с усилием, поднимается над горизонтом, рассеивая мрак. Когда солнце уже наполовину показалось, все увидели нечто вроде серой тучи, плывущей над площадью в центре города. Это птицы поднялись высоко в небо и, несколько секунд с громкими криками покружившись над площадью, направились в сторону моря и исчезли из виду.
[159-163]
[164]
Возникнув над морем, ветер устремляется к городу; он дует с силой и с огромной скоростью несется по улицам, сметая все на своем пути. Его зовут мистраль, зюйд-вест, норт, сирокко, науна. Иногда при больших скоплениях, когда нагромождается слишком много слов, распоряжений, мыслей, у нас сжимается горло, и тут надо, чтобы что-нибудь случилось. После многодневной, слишком длинной череды шумов, страшного гнетущего покоя, не позволяющего вздохнуть, после чрезмерного обилия красок, автомобильных кузовов, хромированных деталей и колес, после переизбытка вибраций и малых круговых движений, образующих кратеры, — после всего этого с моря доносится великий зов, будто тихо раскрываются в небе две большие стеклянные двери и пропускают поток воздуха, который устремляется по коридорам и движется, движется.
То, что движется, не способно думать. Думает только сидящий, и мысли суть серые пылинки, которые цепляются к чему попало. Они оседают копотью, затемняют воздух, пачкают волосы.
К счастью, поднимается ветер и все сметает с дороги. Мы беспрестанно бежим по улицам, мы хотим двигаться как можно быстрее, свободно, подобно шарам, и чтобы ничто нашего движения не тормозило, не замедляло. Люди никак не возьмут это в толк. Когда ветер поднимается, мы шлифуем стены и придаем им старинный вид. У ветра большая сила. Он приходит из-за моря, дни и ночи он мчался без устали, чтобы до нас добраться. Его мы и ждали, сидя на скамьях у моря и молча обозревая дали. Все так давило, такой стоял шум. Нам хотелось быть большими, как горы, и призывать ветер в свои расщелины.
[165]
Вот он здесь, и мы рассыпаемся по всему городу, как молекулы, дрожим и мечемся. Мы пробегаем по всем улицам, проносимся по барам, ресторанам, пиццериям, заходим в холлы вокзалов и больших магазинов. Губы наши сжаты, и мы молчим. Ветер подгоняет нас в спину, и мы спешим, очень спешим, хлопоча, подобно насекомым. Мы сейчас так малы, что понадобилась бы лупа, чтобы нас заметить. А вот ветер большой, он покрывает землю от горизонта до горизонта, и все деревья сгибаются на его пути. Мы все время в движении. У нас нет мыслей, чтобы мы могли размышлять. Нас так много! Наверно, тысячи, у каждого свое имя, своя жизнь, и каждый следует по своей укатанной дороге. Ждать больше нет времени. Ветер раздувает наши одежды, подталкивает нас вперед, опрокидывает, заставляет отступать. Мы входим в дома, даже не взглянув на имена, обозначенные на почтовых ящиках, потом выходим на улицу. Все эти имена вокруг, их-то ветер и сводит на нет. Он сотрет их, сотрет все написанное. Земля превратится в гладкую равнину с несколькими холмами, и еще будет море. Порой ветер дует здесь так сильно, что слова уносятся, словно пыль. Мы легки на ногу. Мы в ветре, который дует и все стирает. Мы быстро идем по невидимым следам, проскальзываем через толпу с риском быть затоптанными, раздавленными. Никто не в состоянии нас увидеть. Люди идут медленно, сгорбившись, словно стадо бизонов. Они не догадываются, что ветер приходит их освободить. Люди покрыты черной резиновой броней, они в шлемах, касках, черных очках. Стены их домов непроницаемы, глыбы мрамора, металла, бетона. Мы хотим одновременно быть везде. Когда ветер дует вот так с моря, мы как бы узнаем наконец, на что можно надеяться. Надо двигаться, двигаться без передышки, носиться наперегонки с пылинками и листьями, сбегать по улицам, взлетать по ступенькам, проникать через все двери и окна.