Михаил Михеев. СОЧИНСКИЙ ВАРИАНТ
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
1
О том, что Башков — бывший бухгалтер Новосибирского Торга — сумел сбежать из-под стражи еще до начала следствия, я узнала, как только выписалась из больницы.
Хотя могла бы догадаться об этом раньше.
Навещавший меня полковник Приходько привез мне в больницу по моей просьбе — как-никак, я имела самое непосредственное отношение к тому, что вся шайка расхитителей оказалась под следствием,— копии первых следственных документов, но о побеге главного бухгалтера ничего не сказал. Не найдя протоколов допросов Башкова, я подумала, что следователи решили на первых порах допросить второстепенных участников.
Все оказалось не так…
В больнице я пробыла более недели. Невольное купание в осенней воде Обского моря обошлось мне дороже, нежели я могла предполагать: не считала себя неженкой, да и по плаванию имела первый спортивный разряд. Жестокий приступ радикулита несколько дней не давал мне даже подняться с постели.
Полковник Приходько предлагал место в городской больнице Управления, но я попросила оставить меня в Ордынске.
На это были свои причины.
Во-первых, Петр Иваныч тоже лежал здесь, только на первом этаже, в кардиологическом отделении. Оставлять его одного не хотелось, а двигаться врачи ему запретили настрого.
Во-вторых, меня — в свою очередь — мог чаще навещать Максим Крылов.
Он заходил каждый день, приносил неизменную бутылочку с облепиховым соком, и все это, вместе взятое, видимо, ускорило мое выздоровление.
Меня выписали, а Петру Иванычу пришлось еще остаться.
Он храбрился, говорил врачу, что чувствует себя «превосходно!» — его любимое слово — и порывался уехать вместе со мной, но лечащий врач заявил, что, учитывая характер больного, ему будет полезно полежать еще с недельку.
Домой в Новосибирск меня отвез на своем «Запорожце» все тот же Максим.
День был самый осенний, пасмурный и холодный. Деревья и кусты по сторонам шоссе понуро опустили к земле тяжелые ветви с желтыми мокрыми листьями. Максим нарядил меня в свою меховую куртку и такие же сапоги, которые взял у своей сестры. Всю дорогу рассказывал занимательные редакционные истории — подозреваю, он кое-что и присочинял для пущего интереса.
Конечно, он догадывался, что я работаю в милиции, хотя бы по тому, как часто навещал меня полковник Приходько; хотя тот приходил в штатской одежде, Максим знал его в лицо. Однако в больничной карточке я была записана как товаровед — и для всех я так и должна была оставаться товароведом, пока мое начальство не сочтет нужным сделать гласной мою настоящую профессию.
Видимо, Максим это понимал и не проявлял излишнего любопытства.
Город встретил нас мелким дождём, пополам со снегом. На четвёртый этаж в свою квартиру я поднялась не так резво, как раньше. Максим шел позади и, наверное, заметил это, но, зная, как я не люблю ненужного сочувствия, промолчал.
Я оставила его пить кофе.
На кухонном столе уже изрядно запылившаяся — так давно здесь не было хозяев — лежала записка Петра Иваныча: «Уехал с Максимом в Ордынку. Вернусь завтра!». Ниже моя приписка: «Уехала на море. Вернусь завтра!»
Восклицательный знак был поставлен мною ради бравады… а он чуть не оказался последним восклицательным знаком в моей жизни. И это «завтра» для нас обоих растянулось чуть ли не на полмесяца…
Максим на кухне занял место у стола — там я не запиналась за его ноги. Я включила чайник, сняла с полки жестяную банку с кофе, и тут какая-то зловредная соринка попала мне в глаз. Она была острая и неудобная, попытка промыть глаз водой ни к чему не привела. Тогда Максим зачинил спичку столовым ножом, усадил меня на стул. Я запрокинула голову, он низко наклонился…
— Вот она!— Максим победоносно поднял спичку.
Я плохо видела сквозь слезы и поверила ему на слово.
— Не мешает? — спросил Максим.
— Не мешает, спасибо… А я ожидала, что вы меня поцелуете… попутно.
Почему мне нравилось смущать его такими бестактными, если не дурацкими фразами, я и сама не знала. Может, это было бессознательное женское кокетство, а может, мне просто нравилось ощущение власти над сильным мужчиной, когда чувствуешь, что он к тебе неравнодушен и твои слова что-то для него значат. Петр Иваныч говорил, что каждая женщина старается завоевать мужчину, подчинить его волю своей, а если это ей в конце концов удается, она часто не знает, куда с таким мужчиной деваться.
Мне вспомнилось вдруг — когда я в больнице спросила Максима, какими способами ему удалось привести меня в чувство, он так же смутился, покраснел и сказал, что ничего, кроме растирания, не пришло ему в голову. Он как бы извинялся за такой недозволенный способ, когда спасал меня, окоченевшую, от возможной смерти.
Вот и сейчас он не стал отшучиваться.
— А вам хотелось, чтобы я вас поцеловал?
Тут мне самой пришлось задуматься.
— Не знаю, Максим.
— Вот и я не знаю. Не уверен, что вы этого желали.
Я тоже без улыбки посмотрела в его темные спокойные глаза:
— Хороший вы человек, Максим. В вас, наверное, часто влюблялись женщины.
— Что-то не замечал.
— Наверное, потому, что вообще мало уделяете им внимания.
Меня тянуло спросить, много ли внимания он уделял своей жене, но ее уже не было в живых, вопрос был явно неуместным… Тут зашипел чайник, и я принялась готовить кофе «по-бразильски», по рецепту Петра Иваныча.
2
Если у вас дома телефон, то большинство новостей приходит к вам вместе с телефонным звонком.
Я сняла трубку.
— Да! Слушаю вас…
До меня доносились только тихие потрескивания с линии. Мне казалось, что я слышу дыхание человека, но трубка молчала. Я невольно вспомнила, как несколько дней тому назад вот так же позвонил Башков, чтобы только узнать, дома я или нет.
Я положила трубку. Телефон зазвонил опять.
Некоторое время я смотрела на него с недоверием. На другом конце провода оказался полковник Приходько.
Он спросил, как я себя чувствую. Я ответила в стиле Петра Иваныча. Тогда полковник попросил разрешения навестить меня дома вместе с Борисом Борисовичем.
Я наспех вытерла пыль, подмела пол. Вытащила из шкафа свой брючный костюм, осмотрела его при дневном освещении. На куртке обнаружились пятна — следы памятной вечеринки у Аллаховой,— я замыла их и загладила утюгом. На вороте свитера, в котором я купалась в Обском море, заметила кровяные следы, но их тоже мне удалось вывести. Одевшись, по частям оглядела себя в нашем зеркале — целиком я в него не входила. И невольно подумала, как давно не надевала свой форменный китель с серебристыми погонами лейтенанта,— говорили, что он мне очень шел. Но китель, вместе с погонами и милицейскими документами, по-прежнему хранился где-то в Управлении.
Прибирая, я не забывала поглядеть через кухонное окно на наш подъезд, ожидая, что мои гости подъедут на машине,— на улице было грязно. Но увидела их на дорожке, которая тянулась к нам от соседнего дома.
Значит, свою машину полковник оставил за углом. Он и Борис Борисович были в штатских пальто и шляпах. Из этого я сделала вывод, что мой начальник не собирается рассекречивать своего сотрудника.
Приходько шел, засунув руки в карманы пальто, сдвинув шляпу на затылок. Невысокий и грузный, он сейчас более чем когда-либо походил на комиссара Мегрэ, каким его изображал артист Тенин,— не хватало только трубки. Это сравнение первым пришло мне в голову,
Его помощник Борис Борисович — я никогда не видела его в форме и не знала, в каком он звании,— шел на полшага сзади за полковником и нес объемистый портфель. Я примерно догадывалась, что в портфеле: уже изучила привычки своего начальника.
Пока мои гости поднимались на четвертый этаж, я успела достать и протереть стаканы — бокалов ни у меня, ни у Петра Иваныча не было; стаканы составила на подносик вместе с хрустальной вазой (единственный наш предмет изящной сервировки подарили Петру Иванычу к какому-то дню рождения). Ваза предназначалась для пирожных, которые тоже должны быть в портфеле — полковник держался стандартных представлений о женских вкусах. Лично я сладости не любила, но не считала нужным сообщать об этом. Правда, на этот раз я приятно ошиблась, вместо пирожных в портфеле оказались груши. И, конечно, бутылка шампанского.
Полковник видел меня в больнице всего день назад, но заметил, что в домашней обстановке я выгляжу куда лучше. Борис Борисович даже поцеловал меня в щеку,— полковник сказал, что занесет это действие в разряд служебных мероприятий.
Я принимала гостей в своей комнате, застелив старенький письменный стол скатертью, которую стащила со стола из комнаты того же Петра Иваныча, свою я так и не удосужилась завести.
Вероятно, шампанское согрелось в машине, да еще взболталось по дороге; когда Борис Борисович освободил пробку, она вылетела со звуком пистолетного выстрела. Я даже вздрогнула от неожиданности, хотя в свое время выстрелов наслушалась предостаточно. Видимо, нервы мои пока еще не пришли в норму.
— Ты, Борис Борисович, поосторожнее с пробками-то,— сказал полковник. — Мой приятель, майор от авиации, вот так же под Новый год открывал бутылку, а пробка и угоди ему в глаз. И что ты думаешь, пришлось заказывать стеклянный.
— Так сразу и стеклянный?— усомнился Борис Борисович.
— Представь себе. Войну прошел. Сколько смертей его миновало, а глаз за столом потерял. И не смешно. Какой там смех, комиссовали его после Нового года. В гражданскую оборону работать перешёл. Вот тебе и пробка!… Ну, Евгения Сергеевна, доброго вам здоровья!
Груши были на редкость вкусными и сочными пришлось достать бумажные салфетки.
— Отличные груши!— похвалила я.— Неужели из магазина?
— Где там! На рынок с Борисом Борисовичем ездили. Я выбирать не умею, он и покупал. Торговался даже… Ты обратил внимание, Борис Борисович, когда тебе тот черноглазый красавец сдачу отсчитывал, какую папушу денег из кармана вытащил? С подушку добрую. Ох-хо-хо! Не доходят руки у наших снабженцев, чтобы такие груши в магазин привезли.
— Руки у них доходят,— заметил Борис Борисович,— вот груши до нас не доходят.
Полковник Приходько долго и старательно — слишком долго и слишком старательно — вытирал пальцы салфеткой. Борис Борисович уже не улыбался, а как-то выжидающе на него поглядывал. Пауза затянулась, я забеспокоилась.
— Неприятности какие-то?
Полковник скатал салфетку, положил на стол!
— Есть немножко.
— А что случилось?
— Ваш бухгалтер сбежал.
— Как сбежал?
— Очень просто, как обычно бегут. Там же, в Ачинске, где с поезда сняли, там и сбежал. Так уж ему повезло. Сначала нам повезло, что сразу задержали: проводник на него наткнулся. Без билета, без документов — сообщил о нем в милицию. А в милиции уже наш запрос лежал. Словесный портрет. Ну, Башкова к нам и решили отвезти. Дело ночью было. И надо же, пьяный шофер на ЗИЛе в милицейский «газик» врезался. Шофера и конвойного помяло, а вашему бухгалтеру хоть бы что. Когда люди подбежали — его и след простыл. Мало того, он успел у конвойного деньги из кармана вытащить, зарплату тот как раз получил. Да еще его пистолет с собой прихватил.
— Вот пистолет-то ему совсем не нужен.
— Конечно, не нужен. Что, он нас напугать думает? Не видали мы пистолетов. Вот, старый уже, а глупый.
— Давно сбежал?
— Той же ночью, как задержали. Неделю тому назад.
— Мне ничего не сказали.
— Расстраивать вас не хотел попусту… Да вы не огорчайтесь, Евгения Сергеевна, не пропали ваши хлопоты даром. Воровскую «фирму» всю задержали — вам спасибо! И бухгалтера найдем, куда он от нас денется.
— Трудно будет искать.
— Труднее, согласен. Осторожнее станет.
— Почему он в Ачинск побежал, может, у него кто там есть?
— Посмотрели его личное дело, поспрашивали — вроде бы никого нет. Сунулся в первый попавшийся поезд. Борис Борисович его делом занимался, проверял.
Борис Борисович кивнул молча. Как обычно, он сидел тихий, безучастный вроде, но я знала, что он все слышал, и память у него была, как у электронно-счетной машины. Возможно, за эти качества и держал его при себе полковник Приходько.
— С юга он, с Кубани,— сказал Борис Борисович.— На ачинский поезд мог случайно заскочить. Торопился очень.
— Торопился,— согласился полковник.— Даже домой за деньгами не зашел. Понимал, что по его следу уже идут.
— В Новосибирске с пятидесятого года живет,— продолжал Борис Борисович.— И знакомые у него все здешние, местные, знают его.
— На юг ездил частенько.
— А чего было не ездить,— вставил полковник.— Деньги были, холостой, одинокий.
— Ну, не всегда одинокий,— сказала я.
Полковник покосился на меня:
— Само собой — не всегда. Но с женой развелся, говорят, лет десять тому назад.
— Шесть лет,— сказал Борис Борисович.
— Жену его я знаю,— сказала я.— Тоже на юге живет. Она сюда к Петру Иванычу приезжала. Она же бывшая жена Петра Иваныча.
— Скажи-ка!— удивился полковник.— Мало того, что он в государственный карман забраться сумел, он другой рукой еще чужую жену увел. Ну, ловкач! А чего ей с ним не пожилось, не говорила?
— Сказала, что ушла от него сама. По моральным соображениям.
— По моральным?
— Женщины!— пояснил Борис Борисович.— Говорили, что покойная Бессонова его любовницей была.
Тут уж удивилась и я:
— Разве? Ведь у нее жених был.
— Так это еще до того.
Я вспомнила Валюту, и мне не хотелось верить. Такого поворота я не ожидала. Здесь было над чем подумать. Полковник только вздохнул молча, не глядя на меня.
— Деньги!— произнес Борис Борисович.— Приучила девчонку Аллахова к деньгам, приохотила. А денег у Башкова, видимо, было много.
Я и верила, и не верила. Полковник перебил мои размышления:
— Я на него пока гласный розыск не объявил. Тем более, что фотография у нас старая, из личного дела. А там он еще с усами снят.
— Усов у него уже нет,— сказала я.
— Я попросил нашего фотографа его «побрить». Покажи, Борис Борисович, что получилось. Похож?
Я пригляделась к фотографии:
— Весьма приблизительно. Сейчас он совсем не такой. Думаю, трудно будет тому, кто его в глаза не видел, по этой фотографии распознать.
— Трудно, значит? Что ж, другой у нас пока нет. Вот я и не вывешиваю. Пугать Башкова заранее не хочу.
— А он здесь, думаете?
— Если он даже прятаться собрался, паспорт ему новый нужен. А здесь кое-кто из друзей-приятелей еще на свободе, помогут. Хотя бы этот… директор ателье.
— Саввушкин,— подсказал Борис Борисович.
— Вот, этот самый. У него тоже рыльце в пуху,
— Саввушкина не взяли?
— Пока бегает. Нет у нас против него явных улик. Одна накладная липовая и боле ничего. Он пока у нас как свидетель проходит. Если Аллахова молчать будет, мы к Саввушкину не подберемся.
— А она молчит?
— Не то, чтобы совсем молчит, но и ничего серьезного не говорит. Опытная… Так, по мелочам признается. И то, когда носом ткнут. «Ах, я же совсем забыла!» Актриса, куда там. А время идет. Чувствую, что у прокурора продления срока следствия просить придется. А что я могу? Два ревизора днем и ночью сидят, бумажки перебирают. А их там… Да еще уничтожено много… Как в потёмках, ощупью действуем.
— А если не найдете?
— Вы мне этого слова и не говорите. Вот, ей-богу, если бы Башков к нам пришел, да рассказывать начал — мужчина, все-таки, я на мужчин больше надеюсь, я бы на него первый ходатайство написал. Учитывая, мол, добровольное признание…
— А как же Бессонова?
Здесь полковник задумчиво посмотрел на меня.
Я понимала его. Мой начальник мыслил профессионально и заключения свои делал только на основании бесспорных фактов. А фактов, прямо уличающих Башкова в смерти Бессоновой, ни у следователя, ни у полковника Приходько — да и у меня тоже — не было.
Но и разубеждать меня полковник тоже не стал.
Он так же задумчиво постучал пальцами по столу и заключил:
— Нужен нам Башков, очень нужен. Искать будем. За паспортом, за деньгами ли, а в Новосибирске он появится. А деньги у него где-то здесь прячутся. Опять же, сын у него здесь в городе живет…
— Ну, сыночку он свои капиталы не доверит.
— Почему так думаете?
— Видела я его — за деньгами к папочке прибегал.
Полковник Приходько с улыбкой глянул на Бориса Борисовича:
— Ты погляди, какой у нас детектив. Даже и с сыном встречалась.
— Удачливая!—согласился тот.
— Удачливая — это верно. Да, да, вы не обижайтесь, Евгения Сергеевна, не умаляя ваших профессиональных заслуг,— поработали вы хорошо,— скажу: к вам еще и судьба благоволит. Счастливые случайности в нашем деле вот как редки, а вам, скажу, везет. Тьфу-тьфу, конечно!… Даже там, где, что называется, на рожон лезете — и то сходит… А вот был у нас оперативник, как его…
— Батюшков,— подсказал Борис Борисович.
— Вот, вот — Батюшков! Такой был усердный, такой исполнительный, поищи, не найдешь. А что ему ни поручи — все завалит. Вроде все по правилам делает, по уставу — не придерешься. А получается и не то и не так. Да еще что-либо себе схлопочет, либо железкой по голове, либо на ножик налетит. В угрозыске работал — из госпиталя не вылезал.
— Вроде меня.
— Вроде вас! — возмутился полковник.— Да на вашем месте он утонул бы, обязательно.
— А где он сейчас. Живой?
— Живой. В паспортном отделе работает.
— Да…— протянула я невольно.— Не хотелось бы мне в паспортный отдел.