Я бы сказал, что это и есть настоящая карьера. Все мы заточены под карьеру. И это правильно. Нет карьеры – нет респекта. А какой может быть респект торгпреду? Только бонусный купон на распродажу, вот и весь ему респект.
Но все уже так сильно убрались, что тратить время на расписывание этих простых, в общем, истин, у меня не было никакого желания. И потом, на часах было час сорок пять ночи, а это означало, что всем пора было разъезжаться по домам.
Той осенью мы все были увлечены ежедневным просмотром реалити-шоу «МЖ». Это было гениальное в своей простоте изобретение. Две камеры, установленные внутри унитазов платных туалетов – мужского и женского (отсюда название). Шоу шло каждый вторник и четверг по ТНТ. Два раза в неделю на сорок минут спальные районы столицы и городов-миллионников прилипали к экранам телевизоров, чтобы поржать над тем, чья же задница в этот раз окажется на унитазе.
Все вертелось вокруг задниц. Задницы были разные – мужские и женские, рыхлые и подтянутые, со шрамами и без. Частенько, как это бывает в уличных туалетах, с посетителями случались конфузы, такие эфиры обсуждались потом неделями. Но главными звездами, конечно, были смотрители. За мужской туалет отвечал безногий инвалид Гена, а женским туалетом заведовала ненормальная толстуха Валя. Я думаю, она весила под сотку или даже больше. Частенько смотрители переругивались с клиентами, иногда выясняли отношения между собой. Но кульминацией «МЖ» были моменты, когда сами смотрители заходили в туалет. Это было грандиозно. Это было потрясающе. Гена неуклюже раскладывал свои костыли и садился на унитаз с третьей попытки, иной раз заваливаясь на бок, если был сильно не трезв. В такие моменты он матерился, закуривал «Беломор» и сплевывал себе под ноги. Точнее сказать, под протезы. Валя ходила в туалет манерно. Картинно снимала стринги, вытаскивая веревочки из-под жировых складок, строила глазки камере, долго оправлялась.
Выпуск «МЖ: Понос у Вали», посмотрели 250 миллионов человек и еще пара миллионов в интернете. Эфир, в котором Гена бил костылями сошедшего с ума от желания опорожнить желудок узбека (тот стоял в очереди два месяца), посмотрели 180 миллионов. Мы все были в восторге от «МЖ». Мы мечтали стать его героями.
Попасть в шоу было нереально. Еще бы! Вы представляете, сколько человек жаждали, чтобы их задница оказалась на экранах миллионов телевизоров? Подруга моего хорошего знакомого ушла к парню, который четыре месяца отстоял в очереди, чтобы попасть в «МЖ». Оно и понятно – не каждый способен на такой поступок. Я пытался попасть в шоу дважды – каждый раз потратив три недели на очередь. Все, что мне удалось – продвинуться на 25 465 позицию. Мой друг детства Женя дошел в листе ожидания чуть дальше – на 20 407 позицию. Из наших знакомых больше не продвинулся никто, хотя многие пытались. Обидно, конечно. Но само стояние в очереди тоже дорогого стоило. Мы стали локальными звездами (секундное интервью всех участников очереди показывали по телику в течение недели), нашими именами знакомились с девушками («Привет, а мой друг стоит в очереди „МЖ“), мы были героями сплетен на работе и звездами дворовой компании. В какой-то момент мы даже переплюнули по крутизне тех, кому довелось участвовать в массовке у Андрея Малахова.
Потом был скандал с толстухой, которую руководство канала решило заменить сексапильной моделью. Спустя неделю после ее ухода из «МЖ» в Москве состоялась многотысячная демонстрация толстяков под лозунгами «Верните нам настоящую красоту!» и «Долой пластиковых кукол!». Они шли по Тверской, ели гамбургеры и били в пустые коробки из-под телевизоров. Поговаривали, что за демонстрацией стояли корпорации фаст-фуда, уж очень четко все было организовано: милицейские кордоны, множество телекамер, оригинальные футболки со слоганом «Mad about fat!» и прочее. В итоге не обошлось без пары журналистских расследований, но выяснить доподлинно, стоял ли за акцией «Макдональдс», или «Пицца Хат», или «Ростикс», не удалось. Если честно, никого это и не волновало – все жаждали увидеть на экранах толстуху, без нее шоу было совсем не то. Даже Гена как-то сник и подрастерял весь свой алкогольный угар. Валю вернули обратно через три дня.
Мы старались не пропускать не единого выпуска. Мы обменивались лучшими эпизодами. Мы часами висели на форуме www.toiletshow.ru. Мы обсуждали «МЖ» на работе, дома и в гостях. Это было лучшее шоу сезона. Это было очень крутое шоу. Гениальное в своей простоте. Мы не могли его пропустить.
В общем, я быстро расплатился за всех, вышел на улицу и закурил, осматривая окрестности в поисках такси. А мимо меня по Москве-реке проплывали три длинные баржи с огромными рекламными плазменными мониторами. На экранах синхронно транслировались ролики пива «Муткофф», изображающие загорелых красавцев, которые скидывали с себя офисные костюмы у кромки бассейна. На шезлонгах вокруг загорелые длинноногие девушки неспешно потягивали коктейли. Парни открывали пиво и улыбались. «СДЕЛАЙ ВЫБОР – ВЫБЕРИ СЕБЯ. ЭТО ТВОЙ МИР – ОН ТАКОЙ ОДИН. МУТКОФФ – РЕШАЙСЯ!» Слоган плясал на экране и растворялся в пивной пене.
А позади меня из бара грохотал нарастающий бит, и тревожный голос все читал и читал:
А я думал о том, что все наши проблемы в выборе. Я лично выбираю хорошую работу, я выбираю карьеру, я выбираю будущее, я выбираю социальные гарантии, я выбираю любовь. Я не собираюсь сдохнуть в чертовом спальном районе, спившись от дешевой водки. Пять лет… пять долгих лет чертовой работы торгпредом с восьми утра до восьми вечера. Все это было вчера. И ступень, на которой стоят все эти лажовые продавцы, агенты и мерчандайзеры – пройдена. Я менеджер! Я выбираю жизнь!
продолжал звучать рефрен той песни. Впрочем, что имелось в виду в последней строчке, я так и не понял. Видимо, там дальше были еще какие-то слова. Но их я уже не услышал. Я сел в такси, которое унесло меня в расхлябанную московскую ночь, обещавшую новый день. И новую жизнь завтра.
Четыре с половиной процента (Полтора года спустя)
4
– «Вперед, к победе, вперед, к победе!» – несется отовсюду.
– «Своей добьемся цели!» – отчаянно подпеваю я, и скосив взгляд в сторону, вижу, как от натуги вздулись жилы на шее моего коллеги Леши Нестерова, который орет, как солдат на плацу:
– «Любой ценой мы конкурентов победим! Со мной друзья, товаааааааааарищи, каааллегиии!»
Мы стоим, уперев руки в свои рабочие столы, а некоторые, как Леша, даже вытянулись по стойке смирно, зажмурив глаза, что практически приравнивает исполнение корпоративного гимна к исполнению государственного. Шесть человек в одинаковых серых костюмах, белых рубашках (синие также допускаются) и синих, в красную диагональную полоску галстуках, старательно выводят слова Гимна Корпорации.
Мы делаем это каждое утро. Перед планеркой. С девяти утра до девяти десяти. Двери, разделяющие «open spaces», и двери, выходящие в коридор, открыты – чтобы каждый отдел слышал своих соседей. И осознание того, что вместе с тобой сейчас поют все тридцать пять этажей здания (или три тысячи человек) заставляют тебя трепетать внутри, делая неуязвимым. А потом из офисных динамиков донесется чуть хрипловатый голос Президента, который каждое утро не ленится лично (за исключением тех дней, когда он в командировках) поприветствовать нас, Сотрудников Корпорации, и мы в нем растворимся.
«Каждое утро мы вспоминаем о личных победах, сделанных вчера, об этих маленьких кирпичиках, которые каждый из нас вкладывает в Общую Победу», – говорит Борис Семенович Врубель, и я улыбаюсь, потому что эти слова обо мне. И еще о Нестерове, и о Керимове, и о Загорецком, и о Захаровой, и о Евдокимове (лучшем из нас), и даже об этом клиническом идиоте Старостине, чей отдел вот уже второй месяц заваливает план продаж. Все мы здесь – одна команда менеджеров, членом которой я счастлив быть уже полтора года. А вместе с нашей командой еще логистика, склад, финансы, служба безопасности, планирование, маркетинг, внутренняя логистика, тренеры, эйчар, мерчандайзинг…
«И я не устаю с гордостью повторять: мы не просто большая, но Великая Компания!», – вторит моим мыслям голос Врубеля. А я думаю о том, что работать в такой компании после четырех лет маяты старшим торговым представителем в разных фирмах, это как переехать из разрушенной деревни в город. Даже не так. Как из нищей страны – в процветающее Государство!
«Я счастлив и горд тем, что вы доверяете мне управлять нашим кораблем вот уже пятнадцать лет. Поверьте, нет ничего важнее доверия граждан нашего маленького государства – компании “Республика Детства”! Всем вместе нам обязательно повезет, потому что по-другому быть не может!»
Да что там! Мне, например, уже повезло – я оказался здесь. Конечно, бывает еще более редкое везение, например, получить значок «лучший работник месяца» из рук самого Врубеля. Но такая удача – одна на миллион. Всего двадцать сотрудников за всю историю компании удостоились получить вымпел из рук Президента, а не генерального или коммерческого директоров. Девятнадцать давно на пенсии, остался только Севидов Юрий Николаевич, из логистики, которого я видел один раз, мельком, на корпоративе. Да бог с ним, со значком. Просто работать здесь – уже большая удача.
«Но мы не будем также забывать и о допущенных нами ошибках, – чуть понизив голос, заканчивает Врубель, – в детальном анализе ошибок – залог наших будущих побед! Желаю вам хорошего дня, коллеги! Удачи!»
– Курить идем? – поинтересовался Старостин, ни к кому конкретно не обращаясь.
– До планерки пятнадцать минут. Спускаться-подниматься. Не успеем, короче, – сухо ответил Керимов.
– Тогда пойду за кофе, – все тем же безразличным тоном сказал Старостин. В самом деле, с головой у него не все в порядке. Предложение курить я слышу от него каждое утро перед планеркой. И ему уже никто из нас не отвечает, кроме вежливого Керимова.
А потом нас вызвали на совещание, и мы пошли в переговорную, понуро неся скорбные лица и папки с бумагами, которыми никто никогда не пользовался на планерках. В моей лежали отчеты о дебиторской задолженности месячной давности, ксерокопии журнальных статей о продукции нашей компании, и, на всякий случай, сводка с цифрами продаж последнего месяца.
Рассаживались за овальным столом псевдовишневого дерева в строгой очередности. По правую руку от кресла начальника садился Нестеров, Потом Загорецкий, Потом Захарова, потом Керимов, потом Старостин, потом я, а замыкал нашу семерку Евдокимов, садившийся слева от кресла Львова. В ожидании руководителя мы дружно насупили брови и зашелестели бумагами, большая часть которых, как я уже говорил, не имела отношения к обсуждаемому вопросу. Загорецкий параллельно с кем-то эсэмэсился, Захарова изучала лак на ногтях, Старостин зачем-то подглядывал в мою папку, Керимов непонимающим взглядом уставился в карту страны, покрытую флажками, обозначающими дистрибуторские центры корпорации. Только Нестеров сосредоточенно смотрел на стену, и лицо его не выражало ни единой эмоции.
Львов стремительно влетел, глядя на часы и одновременно громко ругаясь по мобильному. Кивком он поприветствовал нас, плюхнулся в кресло, бросил в трубку что-то типа «это даже не обсуждается», сунул телефон в нагрудный карман пиджака и принялся нас рассматривать. Так, будто мы впервые встретились. Это было стандартным началом наших планерок.
Руководитель нашего департамента Андрей Львов был обаятельным сероглазым тридцатисемилетним парнем с фигурой, по которой можно было решить, что он проводит все свободное время в спортзале, и лицом кинозвезды, прожигающей жизнь в ночных клубах. Его немного портили дерганые движения и глубокие синяки под глазами, что наводило на мысль о злоупотреблении стимуляторами, но, учитывая кокаиново-спортивный облик большей половины топ-менеджеров Москвы, это было в рамках допустимого.
Он был не слишком жестким в сравнении с руководителями соседних департаментов, но и в рубаху-парня не играл. Его нельзя было упрекнуть в крысятничестве премий или подставах подчиненных, он не злоупотреблял нескончаемыми отчетами, как, например, руководитель департамента маркетинга. Но также не был щедр на похвалу, который год уже совершенно отстранился от выездов к клиентам, часто штрафовал, а в последнее время был дико нервным и срывался по пустякам.
И его можно было понять – второй квартал подряд наш департамент не выполнял план продаж. Этот ужас в сочетании с еженедельными выволочками у коммерческого директора, растущей ценой на бензин и наркотики и повышающимися ставками ипотечных кредитов сведет с ума любого, даже самого толерантного руководителя. Все шло к тому, что мы завалим годовой план. Для всех это означало примерно одно и то же: отсутствие годового бонуса, антидепрессанты, неподписанные отпуска, штрафы, снова антидепрессанты, возможные увольнения – в целом ничего нового. Для Андрея это означало конец карьеры в корпорации…
В общем, он был не самым плохим начальником, гораздо лучше многих. Скажу больше: нам, его подчиненным, завидовала половина компании. Львов руководил нашим департаментом четыре с половиной года, и все вроде шло хорошо. Просто его пятый год на этом посту был не самым лучшим, если так можно выразиться… в общем, такой год когда-то наступает для каждого руководителя.
– Я хотел бы начать с того, чем мы закончили на прошлой неделе, – Львов ослабил узел галстука, – результатами продаж. Не могу сказать, что они меня не удовлетворяют. Они просто ничтожные. Слабые. Если честно, вы в полном говне, ребята!
– Я тут подготовила некоторые цифры по дистрибуторам, – робко начала Захарова, поправив прическу, – наметилась небольшая, но устойчивая тенденция к росту.
– Какая же? – устало переспросил Львов, глядя в окно.
– Ты знаешь, Андрей, дистрибуторы очень оптимистично восприняли запуск «Даши», и ты был прав, относительно – (в компании было принято обращаться друг к другу на «ты», чтобы подчеркнуть псевдосемейную, доверительную атмосферу в коллективе – ко всем, за исключением членов совета директоров и коммерческому директору – здесь семейные узы, видимо, прерывались) – новых методов стимулирования…
Захарова стала нудно излагать, насколько ей помогли новые методы стимулирования (банальные откаты, увеличенные на двадцать процентов), пытаясь завуалировать свой хилый прирост в два процента, но Львов ее практически не слушал. Открыв собрание, он уже через минуту вскочил со своего кресла и молча начал выписывать замысловатые траектории по переговорной, отчего мы вынуждены были постоянно вертеть головами.
Комната наполнилась тоской всеобщего задавленного бессилия, впрочем, уже привычного. Даже желание втянуть голову в плечи или превратиться в человека-невидимку постепенно исчезло. Осталось легкое покалывание в области желудка, сравнимое с ожиданием неприятной, но все-таки непродолжительной процедуры посещения дантиста. Отличие состоит в том, что если дантисты сверлят твой зуб, то начальники сверлят твою голову.
Казалось, на моей голове уже не осталось места для сверла. Рынок летел вниз. Мы ничего не могли с этим поделать. Это знали все, включая Львова. Но в его функции входило сверлить, а в наши – подставлять головы. Собрания давно уже не приносили никакого результата. Это была процедура. «Согласно служебным инструкциям и функциям руководителей департаментов»… или как там это было записано в Корпоративной Книге?
– Плохо, Ольга, – бросил наконец он, переместившись мне за спину, – шняга. Туфта. Два процента… несерьезно все это, – (поговаривали, что он и Захарова были любовниками какое-то время назад. Иначе невозможно было объяснить его излишнюю терпимость).
– Но октябрьские перспективы… – продолжала нести ахинею Захарова, пока Львов жестом не остановил ее.
– Старостин, – Львов постепенно переходил на повышенные интонации, – ты сам уволишься или тебе помочь?
– Андрей, – начал канючить Старостин, – ты же знаешь, продажа по каталогам и подписке – поле с самым слабым приростом.
– Поле с самым слабым приростом – это ты! – рявкнул Львов. – Готовься искать работу в декабре. Или рви задницу. У тебя какой прирост?
– Минуту, – Старостин погрузился в бумаги.
– Секунду! Один и семь процента!
– Один и семь, – Старостин начал согласно кивать, будто слышал эту цифру впервые, – но я…
– Но ты имеешь самый слабый показатель в департаменте. – Львов досадливо махнул рукой, призывая его заткнуться, и переместился из-за меня за спину Евдокимова, единственного, у кого с цифрами было все в порядке. Региональный сбыт рос больше, чем темпы рынка. Думаю, в показателе в пять процентов не было никакой заслуги Евдокимова. Только темпы развития регионов. Во всяком случае, каждый из нас втайне надеялся на это.
– Нестеров! Ты наконец набрал четыре процента, молодец. И?
– Андрей, – Нестеров как обычно встал и вытянулся, пытаясь поймать на себе взгляд Львова, – я следовал твоему предложению увеличить количество тренингов для продавцов «Домов игрушек». Хочу сказать, что без твоей инициативы я никогда бы не достиг такого показателя.
– Угу, – сухо кивнул Львов, – молодец. Надеюсь, в октябре у тебя будет прирост в пятерку. Не то, что у тебя, правда, Загорецкий?
– Рост рынка по сетевым клиентам в третьем квартале составил 3,5 процента. Мы выросли почти на четыре, – спокойно ответил Загорецкий.
– Меня не волнует рост рынка в гребаном третьем квартале! Меня волнует то, что два последних года мы опережали общие темпы! – заорал Львов. – А три последних квартала идем ниже!