Козловский Евгений Я обещала, и я уйду
Евгений Козловский
Я обещала, и я уйду...
история любви и смерти
02.11.90 Снега намело немного, и поверх его ветер со скоростью и визгом полунощного рокерагнал мелкую пыль. Здесь это называлось хакас.
Впрочем, внутри, в белом кабинете городской больницы, воздух был тепл и недвижен -- только оконные стекламерзко позванивали под аэродинамическим напором ночной -- в пять часов дня -- наружи.
Вертелись кассеты настареньком ЫРепортереы. Девушкав наушниках одну руку держаланаоконном стекле, другую -- с микрофоном -- у рта, и последнее явно вызывало у интервьюируемого игривые ассоциации.
-- Но согласитесь, Антон Сергеевич, по нынешним временам совсем не обычно, когдаученый навзлете бросает московскую клинику, медицинскую академиюю
-- Трехкомнатную наСадовом, -- в тон, хоть и не без пародийности, вставил ученый навзлете -- девушкаметнулась микрофоном в его сторону, отпустив поневоле стекло, которое тут же зазудело особенно противно, пронзительно.
-- Хакас, -- улыбнулась, как бы извиняясь заприроду, и сновауняларукою звон, перекрутилаиспорченный хакасом кусочек записи и продолжила, пытаясь по возможности восстановить ту, репортерскую, интонацию:
-- Ничего смешного, и квартиру тожею Чтобы в глухом сибирском городкею
-- И-роч-каю -- перебил Антон Сергеевич и медленно пошел надевушку. -Просто я сдуру женился набляди. Набляди из провинциию Даеще прописал у себя. НаСадовомю
-- Антон! ну что вы! опять! -- девушкадосадливо выключилазапись.
Нудно зазвенел хакас.
-- Мне ваше интервью -- позарез. Музыкальная школавот уже где! не педагог. А получится хороший материал -- возьмут в штат нарадио. Вы ж обещалию
Антон Сергеевич не слушал, надвигался, бормотал:
-- Неразборчив, сам виноват. Вот и определил себе наказание: двагодассылки. Не разменяет квартиру -- выгоню и все. С чистой совестью. Но увидев здесь, Ирочка, васю
-- Интервью, Антон!
-- Иди ты со своим интервью!
Девушкапыталась высвободиться из цепких, опытных рук, но так, чтобы по возможности не испортить отношений:
-- Войдут!
-- Кто войдет-то?! Половинашестого!
Тут Антону удалось заглушить девушкин рот собственным, рукапошлапод тонкий черный свитер к и впрямь притягательной большой груди.
-- Господи! -- высвободиладевушкалицо. -- Разве не чувствуете: я в другом состоянии?!
-- Постой-постой, -- продолжал, сопя, доктор и влек Ирину к покрытому клеенкой деревянному топчану. -- Приляг, давай-кавот тут расстегнем, наспинкею
-- Антон же!!
-- Дурочкаю Я и не пристаю вовсею Осмотрю просто, -- асам пытался выпутать лифчик из-под задранного свитерка. -- Осмотрю, понимаешь?! Осмотрю! Как врач!
-- Погодите, Антон Сергеевич, -- сказалаИринахолодно: ей, кажется, уже наплевать стало насохранение отношений. -- Если как врач -- я сама, -- и принялась раздеваться. -- До поясаили совсем?
Антон смутился. Иринаограничилась до поясаи улеглась натопчан:
-- Ну, давайте-давайте, осматривайте.
Доктор подошел, явно сбитый с настроения, все же тронул -- не удержался молочную железу. Тронул ещею
-- А ну вставай!
-- Что, осмотр окончен? -- иронически осведомилась Ирина. -- Можно одеться?
-- Нельзя! -- почему-то вдруг заорал Антон Сергеевич. -- Нельзя! -- асам уже мыл руки в углу, над раковиной, находу накидывал белый халат. -- Так, -принялся безжалостно мять нежную полусферу. -- Что-нибудь чувствуешь? Вот здесью Здесь? Здесь? Ч-чертовапровинция! Сейчас бы томограф! Ну ничего. Главное, чтобы наверняка.
Иринаоцепенело следила, как он достает, вскрывает одноразовый шприц, насаживает особую, страшную иглу, как, зафиксировав железными пальцами едвазаметную, с горошину, шишечку, вкалывает с размаху -- Иринане ойкнуладаже, губку не прикусила: словно бесчувственная! -- высасывает нечто, начто и смотреть неприятно: кровь, жидкость какую-то -- Иринаи отвернулась, чтоб не смотреть.
-- Рак? -- спросилакак бы невзначай и, не дождавшись ответа, добавилас вызовом: -- Ну и отлично!
-- Кудауж лучше! -- подтвердил Антон, проделывая с отвратительным содержимым шприцатаинственные манипуляции.
-- Интервью закончим? -- принялась распутывать дрожащими пальцами проводаполураздетая девушка.
-- У тебя есть любовник?
-- А что?
-- Хорошо бы попробовать интенсивную половую жизнь. А еще лучше -забеременеть.
-- Уж не вы ль собираетесь помочь?
-- Прекрати истерику!
-- Истерику? -- расхохоталась Ирина. -- И перестаньте наменя орать!
-- Ты, главное, не волнуйсяю скорее всего, и не подтвердится.
-- Еще как подтвердится, -- шепнулаИрина.
-- С чего ты взяла?! -- Антон Сергеевич понял, что наговорил лишнего.
Иринаподставилаладошку под грудь, как бы взвесила:
-- Отрзать? Ха! Так я вам и далась!
-- Видывал я храбрых! -- констатировал доктор. -- А потом, когдапоздно -в ногах валяются.
-- Успокойтесь. Я валяться не стану. А над первым вашим предложением подумаю. Побрейтесь и ждите.
Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, аИрина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон -- вылетелаиз кабинета, из больничного здания, рванула, едваодолев напор хакаса, дверку Ыжигуленкаы, запустиламотор и взялас местатак, что машину аж развернуло.
Погналапо улицам набешеной -- в контексте -- скорости, тормозилас заносом, вызывалапоходя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, покавдруг -- вырвало из рук баранку -- не удариламашину задком об угол бетонного забораю
Спряталав ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу -осмотреть повреждения. Потрогаласмятое крыло, непонятно зачем подобрала, датут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.
Вернулась заруль и уже спокойненько тронулась с места.
Театральная вахтершакивнулаИрине как знакомой, и тапошлапыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. Запультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами налоктях.
-- А, Ириша! Привет. Заходи, -- обернулся намгновенье и сновауставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, надальнем конце которого, насцене, репетировали ЫДаму с камелиямиы.
Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший наподмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
-- Музыку, Толя! -- заорал вдруг истошно. -- Дай этим бесчувственным ослам музыку!
-- Чувственный осел, -- буркнул бородач и нажал накнопку. В зал понеслась трогательная темаиз ЫТравиатыы. -- Что с тобой? -- глянул, наконец, наИрину внимательнее.
-- Я, Толенька, уезжаю.
-- Куда? когда?
-- Насовсем.
-- Стоп, стоп! -- донесся голос со сцены. -- Толя, дай сначала!
Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
-- Холодно здесь, -- поежилась Ирина. -- Ветер. Наюг, наюг, наюгю
-- А и правильно, -- отозвался Толя, пустив скрипочки. -- С твоими даннымию Это мы прибываем сюдаю наконечную. А тебею Благословляюю -- и сделал соответствующий жест.
-- Почемую наконечную?
-- Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, -- продемонстрировал Толя себя. -- Автор симфонии ЫСлово о полку Игоревеы. Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобнацветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел -- и нет цветка.
Иринавстала, пошла. Но задержалась в дверях:
-- Послушай, Толя. Анатолий Ивановичю
Тот обернулся.
-- Я тебе что, совсем не нравлюсь?
-- Ты?
-- Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не нашею вешалась.
-- Ирочка, деточка!.. -- состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений. -- Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше -- чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, -- развел руками, -- дует хакас.
-- Я не жениться зову -- в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе завсех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
-- О-го! -- выразил Толя восхищение. -- Злая! И не подумал бы!
-- Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
-- Толя, Толя! ты чего, оглох?! -- неслось истеричное режиссерово из зала. -- Стоп! выруби!
Анатолий Иванович, буркнув под нос:
-- Мейерхольд! -- остановил скрипочки.
Режиссер сноваполез насцену: показывать. Покрикивал, помахивал рукамию
-- Так ты еще и девственница? -- полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович. -- Как интересно! Или этою метафорически?
-- Фактически! -- выкрикнулаИрина. -- Тьфу! шут гороховый! -- и побежалавон.
Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
-- Опять? -- спросилаИрина.
-- Чо ты тут делала?
-- А что, Васечка, нельзя?
-- Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
-- Эх, был бы мой! Убьешь?
-- А мне не страшно: я уже там побывал.
-- Может, лучше меня убей?..
-- Не-а. Натебе я женюсь.
-- Точно знаешь?
-- Точно.
-- Ну и славаБогу.
-- Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь -- не гоняй. Крылышко отрихтуем, авот фонарью
-- А ты б, когдаучил, меньше лапал, -- я б, может, уже и моглаю Ладно, инструктор, садись! Садись заруль и вези кудахочешью
-- В смысле? -- недопонял Васечка.
-- В том самом, -- вздохнулаИрина.
-- Ну ты даешь!
-- Ага, -- кивнулаи занялапассажирское сиденье.
ЫЖигуленокы взвыл, вильнул задом, рванул заугол.
Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади прудау подножья таинственного замка.
-- Уйди, Васечка. Мне надо одеться, -- сказала, не открывая глаз, лежащая наспине Ирина.
-- Ты чо, не останешься?
Ириначуть качнулаголовою.
-- Чо ж я мать тогдаотправлял?
Помолчали.
-- Ладно, я терпеливый, понимаю, -- татуированный Васечкавстал, собрал одежду, скрылся заситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
Иринаселанапостели.
-- Вот я и женщина, -- выдохнулаедваслышно. Отвернулалоскутное одеяло, посмотреланарасплывающееся по простыне кровавое пятнышко. -- Фу, гадость. -Помялаладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
ПодружкаТамарка, одноклассница, девицапрыщавая и вообще некрасивая, работаланаместной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого векаеще, купеческого дома. Иринаподошлас задворок, прильнулак стеклу, присев накорточки -- тамаркинасмена! -- и постучала.
Тамаркаобернулась, узналаподругу, обрадовалась, отперлачерный ход.
-- Случилось чо?
-- Заметно?
-- Ничо не заметно.
-- А чо спрашиваешь? -- и Иринаповесиладолгую паузу. -- Ладно, Тамарка, беги.
-- Ага. Постой, ачо приходила?
-- Завтразаскочу, завтра, -- и Иринаисчезла.
Тамаркастояла, недоумевающая, встревоженная, ав зальчике бухало, внушительно и невнятно:
-- Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
ПокаИринаотпиралаи открывалаворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
-- Хватит, Пиратка, хватитю Н вот, -- порылась в кармане, бросиласигарету. -- Наркоман!
Пират поймал лакомство налету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.
Ириназавеламашину во двор, вошлав сени, едване опрокинув фанерный лист с замороженными пельменями, проломилаковшиком лед, глотнулаводы.
В доме стоял храп и несло сивухой. Иринабрезгливо скосилась накомнатку, где спал зять. Сестрадемонстративно не поднялаголовы от стопки тетрадок.
-- Полунощничаешь? -- бросилаИринакак можно нейтральнее, проходя к себе. -- Твой опять нажрался?
-- Сама-то где шляешься?
-- Так, -- пожалаИринаплечами и скрылась задверью, повалилась, не сняв пальто, накровать, обернулась к стенке, накоторой висел немецкий трофейный гобелен: шестеркабелых лошадей несет во весь опор карету -- роскошная дамав окошке -- ашевалье аla д'Артаньян навороном скакуне пытается догнатью
В дверь постучали. Иринавскочила, принялась раздеваться со всею возможной беспечностью:
-- Войди!
-- Доктор твой приходил. Часадвадожидал.
Иринавнимательно глянуланасестру: знает -- не знает, сказал доктор -- не сказал? Поняла: знает.
-- Подтвердилось?
-- Вот, -- сестрадосталаиз карманалабораторное стеклышко.
-- Убери, -- заоралаИрина. -- Не хочу видеть!
-- Он тебя завтрас десяти ждет.
Иринавзглянуланадве фотографии набольшом, накрытом салфеткою ришелье домодельном буфете: отцаи матери: обе -- в траурных рамках, перед обеими -вазочки с искусственными гвоздиками.
-- Алька! Сколько раз маме операцию делали? И сколько онапрожила? Как ее всю измучили, изуродовали. Рентген, химияю А толку? Самарассказывала, что из их палаты ни однадольше трех лет не протянула. Ни-од-на!
-- Ей тогдабольше сорокабылою
-- Акселерация, -- грустно улыбнулась Ирина. -- А сколько папе делали переливаний, костный мозг пересаживалию Судьба, Алька, судьба! Наследственностью
-- Это, -- сестрасуеверно умолчаланазвание болезни, -- по наследству не передается.
-- Доктор сказал? -- в иронии Ирины скользнуло пренебрежение к медицине.
-- Но бороться-то все равно надо! Обязательно бороться! Помнишь про лягушку в молоке?
-- Ты, Алька, как масло сбивать, ученикам рассказывай. А я уже взрослая.
-- Дая ж тебяю
-- Знаю-знаю. Выкормила. Ты мне как мать. Я тебе по гроб. Все, все, хватит! Спать хочу! Слышишь? уйди! хочу спать!
Алевтинанамгновенье застылав обиде и вышла, привалилась к изнанке двери, заплакала:
-- Все гордые: умирают, умирают!.. A я -- дом тащи!
Иринаже водилапальчиком по гобелену и шептала:
-- Ведь вы меня вывезете снова, правда? Вывезете, а?.. 03.11.90 К утру хакас стих. Повалил мягкий, крупный снег. Иринаупихивалав багажник последние сумки. Пират носился возле.
-- Ну-ну, Пиратка, -- потрепалаИринасобаку. -- Вот тебе, сухой паек, -полезлав карман, досталанепочатую пачку, распечатала, аккуратненько разложиласигареты в будке. Пошлав дом.
Прощально-внимательно огляделась. Взялас комодаотцовскую фотографию, спряталав сумочку. Сорвалалисток с календаря, написаланаискосок: пианино можешь продать. Уезжаю наюг. Ира. Совсем было собралась выйти, но вернулась с порога, сняласо стены гобелен с каретою.
Возле автомобиля стоял мрачный, похмельный зять.
-- Раненько, -- сказалаИрина.
-- Молодая -- учить-то! Кудазагрузилась? -- кивнул назаднее сиденье, набарахло.
-- Развеяться. Погреться. Наюг.
-- В ноябре?
-- В ноябре, -- ответилаи уселась в машину.
Зять стал перед капотом твердо, как памятник большевику.
Иринавысунулась:
-- Отвали!
-- Тачку оставь и ехай кудахочешь. Наюг онасобралась. Разобьешь аппарат.
-- Машинамоя! -- крикнулаИрина, едване плача. -- Мне ее папаоставил.
-- Ага, твоя! Мы наей весь огород тащим, весь дом! А ну выходи!
Иринащелкнулашпеньком-замочком, включилапередачу.
-- Не выпущу, -- сказал зять и еще глубже врос в землю.
Иринасжалазубы, прижмурилась и потихоньку отпустиласцепление. Зятя ткнуло капотом. Иринапритормозила. Родственник накарачках выполз из-под машины, поднялся, забарабанил по крыше. Иринаударилапо газу, оставилапозади зятя, орущего набегу:
-- Эй! фонарь-то где разъ..ла?..
КогдаИринавыезжалаиз города, поневоле пришлось притормозить, чтоб выпустить с автостанционной площадки громоздкий ярко-красный ЫИкарусы: шофер заложил руль недостаточно круто и тыкался туда-сюда, загораживая дорогу.
Но Ирине наскучило ждать, и она, улучив мгновенье, заставилаЫжигуленкаы буквально выпрыгнуть из-под огромных автобусных колесю 03.11.90 -- 09.11.90 Долгого, с приключениями и встречами, поначалу -- зимнего -- пути: через пол-Сибири, через Урал и дальше: наюг, наюг, наюгю -- достало б, пожалуй, и нацелую повесть, но нас ждут нетерпеливо главные перипетии сюжета, потому длину одной только мелодии, нежной и печальной, той самой, что зазвучалаиз магнитолы, кудаИрина, разминувшись с ЫИкарусомы, вставилакассету, -- длину одной этой мелодии мы отмерим и нато, как затерянная, микроскопическая нафоне бесконечной тайги, ползла(Ирине казалось: летела) белая букашкапо белому же извилистому тракту; и нато, как у подножья изъеденной тысячелетиями каменной бабы сорвалась (Иринаменялаколесо) машинас домкратаи содралакожу с наманикюренного пальчика: горе, в сущности, пустячное, но не из-занего одного, видать, кричалаИриназвериным криком, билабессильными кулачками в холодную, равнодушную грудь земли; и нато, как в ночном коридоре грязной транзитной гостинички разбудил ее, тяжело спящую надиване, уголовного виданемытый жлоб и точно, больно -- Иринаи самане ждалаот себя такой прыти -- получил по яйцам; и нато, как бросал жгучие взгляды -- через зеркальце, под которым покачивался Микки-Маус, -- красавец-майор, алампочки наприборной доске не горели, ибо тащили Ыжигуленкаы не полстас небольшим собственных его лошадей, аполтыщи танковых, натросе, асзади-спереди гудели, ревели, чадили, рыли траками снег остальные машины дивизии; и нато, как накрупном, перекресточном посту остановил гаишник, дернул наверх, в стакан, и, поизучав документы, сообщил:
-- Сестравашапо всей линии такой шухер навела. Вот, телефонограмма, дословно: умоляю вернуться.
-- Это понимать так, что вы меня задерживаете? -- испугалась, обрадовалась ли Ирина.
-- Вы совершеннолетняя, товарищ водитель, -- пожал плечами мент. -- Хотя сестра, тожею
-- Тогдая поехала?..
и нато, как отмечаладень рождения налесной опушке, вечером, в свете подфарников, и легкий ветерок колыхал, не задувая, двас небольшим десяткатоненьких свечек, утыкавших каравай; и нато, как вышла размяться у обелискаЫАзия-Европаы, рядом с которым высыпавшая из автобусастайкатуристов фотографировалась напамять и затянуласняться с ними, и Иринав миг щелканья затвораперекрестила, перечеркнула, похерилауказательными прелестное свое личико; и нато, как две семерки взяли ее в тиски: слеваи справа, и эскортировали, гудя, аиз окон высовывались с соответствующими репликами молодые жеребцы; и нато, наконец, как открылось вдруг: именно вдруг! -огромное, синее в этот по случаю солнечный день, вогнутое как чашаморе, и дорогапошлапо-над ним, крутясь и виляя; по сторонам выстроились странно-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во двориках, в окружении пламенеющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; асправа, совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по отношению к ней, к Ирине, почти недвижным, покудане отполз потихоньку назад, -- длину одной этой мелодии.