Ваха горестно вздохнул. Струсил, конечно. Струсишь, если у Васильева кулачище размером с твою голову, только гораздо крепче. И ведь у Васильева таких кулаков два, а голова у Вахи – одна… Поэтому неудивительно, что под взглядом Васильева в его голове возникло неодолимое желание – непременно догнать и вернуть деньги странной тетке, явно принадлежащей к самой редкой, самой лучшей породе лохов. Старшой называет такие личности суперлохами, легенды о встречах с ними передаются из поколение в поколение вокзальных нищих… У Вахи и его «мамаши» (имя ее не имеет значения для развития нашей истории, поэтому не будем обременять им наш и без того многословный текст) были все основания стать продолжателями вокзальной «Эдды», однако они упустили свой шанс.
Впрочем, что слава? Яркая заплата на нищем рубище певца! Ваха обеими ногами стоял именно на этой точке зрения, а потому потеря почти тридцати тысяч рублей огорчала его куда больше, чем мелькнувший и исчезнувший призрак славы. Поскольку он был каким-никаким, а все ж таки мужчиной, парень не мог спокойно признать собственную неудачу – ему непременно нужно было выместить ее на ком-нибудь. Злобный мент Васильев находился вне пределов досягаемости, поэтому Ваха кинулся с кулаками на «мамашу». Но та прекрасно знала нрав «сыночка», а значит, была настороже и мгновенно приняла боевую стойку. Спустя мгновение двое лжеродственников истово мутузили друг друга, оглашая окрестности таким количеством «би-ипов», что можно было подумать, будто целый таксопарк собрался на забастовку на площади трех вокзалов. Однако вскоре задрожал асфальт под тяжелыми шагами, и Васильев, словно воплощение вселенского правосудия, навис над нарушителями вокзального порядка.
А теперь, подражая Марку Твену, опустим завесу милосердия над концом данной сцены. Тем паче что она не играет никакой роли в развитии дальнейших событий. Грязные деньги остались у Алёны – вот главное…
Телефонный разговор, имевший место быть за два месяца до описываемых событий– Алло?
– Это кто?
– А кто вам нужен?
– Это квартира?
– А вы куда звоните?
– Вы вот что, девушка, вы со мной в прятки не играйте, а отвечайте прямо: это квартира?
– А вы что, из милиции или из ФСБ, что меня так допрашиваете?
– Нет, я не из милиции и не из ФСБ. Но я вам сейчас такое скажу, что вы ахнете!
– Ах, ах, ах! – выдохнула женщина-абонент и бросила трубку.
– Алло.
– Квартира Симагиных?
– Опять вы? Оказывается, вы отлично знали, куда звонили! Зачем же все ваши «кто это?», «а это квартира?»… Что вы вообще хотите?
– Вы трубку-то не швыряйте. Подождите, послушайте меня. Я хочу вам кое-что рассказать.
– О чем?
– О вашей жизни, о вашем здоровье.
– Ну, о своей жизни и своем здоровье я и так все знаю.
– Напрасно вы так думаете!
– Ой, ну ладно, некогда мне болтать, у меня дела. А вы что, из какой-то рекламной фирмы? Какие-нибудь очередные добавки продаете?
– Говорите, некогда болтать, а сами болтаете. Я не из фирмы, вот глупости… Я только прошу выслушать меня. И можете не сомневаться: то, что я скажу, изменит вашу жизнь.
– А, теперь понятно. Вы хотите сказать, мне нужно обратиться к богу, прийти в лоно секты каких-нибудь спасенных братьев и сестер и вместе с ними…
– А кто они такие?
– Кто?
– Ну, спасенные братья и сестры, которых вы упомянули.
– Да хрен их знает! А что, вы меня не к ним зовете? Не к спасенным?
– И в мыслях такого не было. Но спасение вам точно понадобится. И очень скоро.
– Когда?
– Через минуту примерно.
– А что произойдет в ближайшую минуту? Конец света, что ли? Или взрыв бытового газа, не дай бог? МЧС уже вызывать?
– Ох, глупость человеческая… Я серьезно говорю. С газом, надеюсь, все будет в порядке. Взорвется только ваша жизнь.
– Слушайте, вы меня пугаете… Почему она вдруг взорвется? Что произойдет?
– Я вам кое-что скажу.
– Что? Что вы мне скажете?
– Где сейчас ваш муж, вот что.
– Мой муж? Что с ним? Что случилось? Где он? В аварию попал? Вы из милиции? Из «Скорой помощи»? Хотя нет, они бы так не говорили… Кто вы? Что с Шуркой?
– Вас больше интересует, кто я или что с вашим Шуркой?
– Что с ним?!
– Совершенно ничего. Жив и здоров. Лежит…
– Жив и здоров? Так какого же черта вы мне тут… вы меня тут… вы меня практически до инфаркта довели своими шуточками, вы…
– Да помолчите же! Вы что, не слышали меня? Я сказала: он лежит…
– Ну и что? Нет, то есть как это – лежит? С ним все-таки что-то случилось? Где он лежит?
– Вопрос правильный! Где лежит? В постели. Точнее, на бабе. Точнее, на одной девке.
– Что-о?…
– То, что слышите. Если вы, к примеру, возьмете сейчас такси и приедете на улицу Артиллеристов, к дому 26 б, то увидите, что там припаркован «Хендэ» вашего мужа.
– И он что, там? С ней в машине? Он…
– Да погодите реветь! Ну кто в машинах средь бела дня трахается? И холодно еще, не лето… Нет, они не в машине. Я же говорила: в постели они. Улица Артиллеристов, дом 26 б, третий подъезд, квартира 80, на втором этаже. Вы только не ломитесь в дверь, не орите, скандала не поднимайте, а то он с балкона спрыгнет – там низко и газон внизу. Тогда хрен вы его поймаете. Лучше позвоните культурненько и спокойно скажите, что вы насчет нового заказа договориться.
– Какого еще заказа…
– А вам не все равно? Вам какая разница? И кончайте реветь. Вы хотите мужика на месте преступления застать или нет? Ну так собирайтесь и поезжайте. Понятно?
– Нет! Я не хочу! Зачем вы мне позвонили? Я не верю! Неправда! Этого не может быть!
– Вот ведь зануда! Все правда. Быть не может, а есть. Твой муж тебе изменяет. Ездит в тайный бордель, к шлюхам, и трахает там всех подряд. Поняла? Не хочешь – не верь. Счастливо оставаться! Сунь голову под подушку и сиди так. Только здоровье береги. Свое женское здоровье!
* * *– А вы мне не уступите свою полку? – сказала она вместо приветствия и ожидающе уставилась на Алёну небольшими, но очень яркими карими глазами.
Та растерянно моргнула и неуклюже замерла у входа в купе.
Ах ну да, мы немного забежали вперед…
Честно говоря, Алёне потребовалось собрать немало сил, чтобы заставить себя притащиться на вокзал (правда, на сей раз это был не Казанский, а Курский), подняться в вагон и войти в купе. Самое смешное, что она опять ехала в пятом вагоне, как и до Москвы. Спасибо, на семнадцатом месте, а не на двадцать первом, как в прошлый раз, но все же… все же ноги подкашивались, причем весьма ощутимо. Поезд другой, но точно такие же золотистые шторы на окнах, такая же бордовая дорожка в коридоре, точно так же скомканная сумками-тележками пассажиров. Точно так же гремит музыка, точно так же не хочется даже разбирать, что там, собственно, орут из динамика.
Дверь в купе была закрыта. Алёна постояла минуточку, держась за ручку. Оттуда доносились молодые мужские голоса, и она принялась растерянно оглядываться, словно в поисках помощи. Однако вот прорезался голос женский – веселый, капризный, – и Алёна вздохнула с облегчением. Что бы там ни было на уме у ее теперешних соседей, она будет в купе не единственной женщиной. Так что в случае чего обеим достанется поровну…
«Я сошла с ума! О чем я думаю!» – в который раз за день ужаснулась Алёна.
С этой мыслью она открыла дверь, поздоровалась и, мгновенным, несколько затравленным взглядом окинув купе, поняла, что ночь будет спать спокойно: на ее нижней полке сидела, подобрав под себя ножки, столь хорошенькая и молоденькая, прекрасно одетая и оживленная барышня с по-модному голеньким животиком, что ни один здравомыслящий мужчина в ее присутствии не стал бы тратить силы на унылую особу вроде Алёны. И внезапное осознание того, что прежние попутчики не посмели бы так страшно унижать ее, окажись она помоложе и покрасивей, ущипнуло писательницу за самое сердце…
Впрочем, она тотчас забыла о прошлой ночи, потому что барышня вдруг сказала вместо приветствия:
– А вы мне не уступите свою полку? – и ожидающе уставилась на Алёну небольшими, но очень яркими карими глазами.
Та растерянно моргнула, неуклюже замерла у входа в купе, пробормотала удивленно:
– Но… почему?
Нет, ну в самом деле – почему? Барышня куда моложе Алёны, ей на верхнюю полку залезть – что вспорхнуть. Наша же героиня особой ловкостью никогда не отличалась. К тому же в купе душно, а наверху воздуха еще меньше. Духоты же она не переносит. И вообще, Алёна с детства боится спать на верхней полке – свалиться боится. Ночь проходит в беспрестанных пробуждениях и попытках отодвинуть себя как можно дальше от края, вжаться в стену. Нет, там Алёна уж точно не заснет. А второй бессонной ночи она просто не выдержит. Конечно, можно будет выспаться дома, с утра пораньше, но тогда весь день псу под хвост пойдет. С какой радости, во имя чего она должна меняться?
Конечно, Алёна готова иногда принести жертву ради ближнего своего. Ну, если у барышни, к примеру, сломана нога… Хотя нет, ни гипса, ни костылей вроде не видно. Или она, к примеру, на сносях… Впрочем, девушка такая худышка, что живот у нее скорее впалый, чем выпуклый, что свидетельствует об отлично подкачанном прессе, а не о беременности. Но, наверное, есть все же причина, по которой красотка может просить женщину явно старше себя (да, к превеликому сожалению, тут, даже на самый доброжелательный к Алёне взгляд, двух мнений быть не может!) уступить ей нижнюю полку.
Конечно, Алёна готова иногда принести жертву ради ближнего своего. Ну, если у барышни, к примеру, сломана нога… Хотя нет, ни гипса, ни костылей вроде не видно. Или она, к примеру, на сносях… Впрочем, девушка такая худышка, что живот у нее скорее впалый, чем выпуклый, что свидетельствует об отлично подкачанном прессе, а не о беременности. Но, наверное, есть все же причина, по которой красотка может просить женщину явно старше себя (да, к превеликому сожалению, тут, даже на самый доброжелательный к Алёне взгляд, двух мнений быть не может!) уступить ей нижнюю полку.
– Но… почему?
– Да просто так, – радостно сообщила барышня. – Из любезности ко мне.
Алёна снова хлопнула глазами.
Интересная постановка вопроса!
– Давайте я положу наверх вашу сумку, – сказал высокий молодой человек, сидевший рядом с барышней, и протянул руку к сумке Алёны.
Однако она молча отодвинула сумку за спину.
Итак, парочка даже не сомневалась, что тетка в черном с радостной готовностью окажет им столь нелепую любезность. Судя по акающему, протяжному выговору, они москвичи. А судя по несусветным манерам, москвичи не коренные, а лимита€, прижившаяся в столице и возомнившая себя круче вареных яиц. Ужасная порода людей, считающих всех провинциалов быдлом. А сами-то кто? Вышли вы все из народа, дети семьи трудовой!
Алёна Дмитриева, между прочим, вовсе не была столь бесхребетна и покладиста, как могло показаться на первый взгляд.
– Может быть, вам уступит место кто-то из молодых людей? – спросила она с улыбкой.
– У меня тоже верхняя полка, – врастяжку произнес сосед барышни. – А у Пети нога в гипсе, – кивнул он на второго молодого человека, полулежавшего на противоположной нижней полке, несколько неуклюже вытянув одну ногу.
Похоже на правду. Кстати, толстощекому Пете Алёна охотно уступила бы свою нижнюю полку. Ну, может, и не очень охотно, но с приятным осознанием собственного благородства. Только не пигалице, которая смотрит на нее с откровенной насмешкой и даже не затрудняется придумать приличную причину собственной наглости. Ну в самом деле, что ей стоило соврать: я, мол, после гипса…
Хотя нет, с гипсом у них Петя. В конце концов, барышня могла оказаться после операции на сердце, после пересадки почек, после… Да какая разница? Честное слово, для Алёны сошла бы любая чушь, лишь бы были соблюдены хотя бы элементарные правила «единого человечьего общежитья», лишь бы не эта ма-асковская уверенность в собственной значимости и избранности – и полной ничтожности всех прочих, не имеющих столичной прописки.
– Прошу меня извинить, – произнесла Алёна вежливо, но непреклонно, – но я… – И осеклась. Она хотела выдумать какую-нибудь причину (нога в гипсе, например… оригинальная такая причина…) или сказать правду: хочу выспаться, а на верхней полке не смогу, но возмутилась: да с какой стати ей вообще что-то объяснять молодым столичным хамам?! – Нет, я не уступлю вам нижнюю полку.
– Почему? – уставилась на нее барышня, явно не веря ушам.
– Да просто так, – процитировала ее Алёна. – Не хочу, и все. Пожалуйста, молодой человек, переберитесь вот сюда, я хотела бы сесть на свою полку.
Мгновенная пауза. В глазах парня – тупое непонимание происходящего.
– Пересядь, Вова! – злым голосом сказала барышня. – А то эта скандалистка нам покою не даст.
Вова поджал губы, метнул в Алёну испепеляющий взгляд, агрессивно выдвинул вперед нижнюю челюсть, но все же перебрался к Пете. Едкое презрение, выплескивающееся из глаз парней и девушки, чудилось, оставляло на коже Алёны ожоги. Ребятки просто спятили, честное слово!
Стараясь сохранять самое безразличное выражение, наша писательница села, поставила рядом сумку и достала из нее «Мемуары княжны Мещерской», которые брала с собой в дорогу. Открыла на первой попавшейся странице и уставилась в книгу, видя, к сожалению, только фигу.
Ух ты, как моральные уроды завели ее! Нервы, конечно, ни к черту. «Если ты будешь так реагировать на всех невеж, тебя надолго не хватит, – попыталась успокоить себя Алёна, но тут же ее словно кипятком ошпарило: – А вдруг они… вдруг они знают о том, что было прошлой ночью?!»
А что было-то? Ничего, кроме тяжелого, непереносимого унижения.
Чушь какая! О том, что произошло, никто не может знать. И ни для кого не имеет значения, кроме самой Алёны с ее гипертрофированным самомнением женщины, которая привыкла считать себя красавицей, желанной для мужчин. У нее вдруг отняли эту уверенность и разбили на мелкие дробезги, как выражались в старину.
А вдруг? Вдруг кто-то из тех трех парней знаком с Вовой или Петей? Или, к примеру, кто-то из тех попутчиков провожал Вову или Петю в Москве? Увидел Алёну, и показал на нее пальцем, и захохотал: «А вон ту бабу мы ночью так уделали!»
Нет, это уже паранойя, одернула себя Алёна.
Паранойя, да… но трепыханье сердца удалось утихомирить с трудом. Отчаянно призывая себя к спокойствию, Алёна с ненавистью думала о своих бывших попутчиках. Определенно, они заслуживают мести! Какой безмятежной, какой преисполненной уверенности она была раньше. А теперь… Наверное, та блудница, которую в Библии побивали камнями, ощущала себя приблизительно так же. Казалось, что каждый готов оскорбить, унизить, причинить боль. И она чувствовала себя загнанной, несчастной тварью до тех пор, пока за нее не заступился Иисус, пока не пожалел ее.
А кто заступится за Алёну? Кто пожалеет ее?
Как всегда, сама-сама-сама… Быстро-быстро-быстро…
Она сглотнула комок.
Поезд тронулся. Пришла проводница, проверила билеты. Все с тем же тревожным, унизительным ощущением, что о ее позоре всем известно, Алёна полезла было в кошелек («заработанные» по дороге в Москву деньги оставались нетронуты, поскольку гонорар в «Глобусе» выдали без промедления), но оказалось, что на сей раз стоимость постели входит в стоимость билета.
Нет, ну что за свинство, а? Почему ей не попался такой билет в прошлый раз? Кто знает, может быть, все сложилось бы иначе!
Может быть. А может быть, и нет. Как говорится, от судьбы не уйдешь, чему быть, того не миновать… etc.
Проводница ушла.
Алёна пыталась читать, но теперешние попутчики так громко и с таким жутким аканьем болтали о своих делах (судя по всему, они были менеджерами, как принято выражаться, среднего звена, ехали в Нижний Новгород, чтобы осчастливить унылый провинциальный городишко, поработав в какой-то тамошней торговой фирме), что сосредоточиться на житейских перипетиях княжны Мещерской было невозможно при всем желании. А если учесть, что у Алёны и желания-то такого не было… Хватало с нее собственных перипетий!
Она захлопнула книгу.
– Извините, – сказала, глядя на Петю и Вову, – вы не могли бы на минуточку выйти? Я бы хотела переодеться и лечь.
Молодые люди обдали ее ледяным презрением, но вышли без споров.
– Наташка, пойдем покурим? – позвал Вова уже из коридора, однако барышня ответила:
– Неохота! – и осталась сидеть на полке Алёны.
Мысленно послав нахалку куда подальше, наша героиня заперла дверь (это движение сопровождалось издевательским, хоть и чуть слышным хмыканьем Наташки – типа, кому ты нужна, старая вешалка, чтоб за тобой подглядывать?!) и взялась за стоящий в углу полки свернутый валиком матрас.
Наташка не шевельнулась.
– Извините, – с предельной любезностью проговорила Алёна, – вы не могли бы пересесть? Мне нужно постелить.
Наташка взглянула на нее с таким возмущением, как если бы Алёна попросила у нее миллион, причем заранее предупредив, что ни за что и никогда его не вернет, – и ринулась к двери. Подергав створку несколько раз (словно не видела, что Алёна ее заперла!) она наконец выскочила из купе, оставив дверь открытой.
Алёна, скрежетнув зубами, заперла ее снова и с облегчением принялась устраиваться на ночлег.
Как хорошо, что Наташка ушла. Можно представить, с каким видом она рассматривала бы трусики Алёны (хоть и шелковые, кружевные, но довольно простенькие) и столь же обыкновенный ее лифчик. А как было бы при ней надевать старую футболку и линялые велосипедки? Потом небось сказала бы своим приятелям с издевкой: «А бельишко у мымры – полный отстой!»
Кто так говорил? Откуда Алёна знает эти слова? Да все оттуда же – из прошлой ночи! Шатен сказал: «Бельишко у нее наверняка – отстой, а я люблю, чтобы красные трусики, чулочки черные…»
Интересно, в самом деле, какого черта Алёна надела такое невзрачное белье? Как будто ей восемьдесят лет, честное слово! Что, по принципу – никто не видит, да и ладно? Ну вот Наташка и увидела бы сейчас. Кто вообще мешает обновить свои запасы? Купить дорогое, вызывающее белье, красные трусики… Наверное, и Константину с Андреем они понравятся!
«Я сошла с ума», – констатировала Алёна угрюмо – и упала в прохладную постель.
Правда, тотчас пришлось подняться и отпереть дверь, но затем она снова вытянулась на свежих (до чего дошел железнодорожный прогресс!) простынях, закрыла глаза – и уснула мгновенно, словно ее выключили.