- Может в другом автобусе? - подсказал Воропаев.
- Мне и родители так сказали, а его и в другом автобусе не оказалось.
- А тот парень в кожаной куртке, что, тоже родственник?
Даша с удивлением посмотрела на Воропаева. Воропаев чуть не выругался. Он резко повернулся и побежал обратно к могиле. Там не было кого. Нет, только не это! Мельтешило в его голове. Где эта дреманая бригада Кусакина? Черт с ним, со смыслом, господи, неужели он стоял с ним рядом и...Он пробежал на соседнюю аллею, потом опять на центральную, вдали у ворот Петька махал ему руками. Ну, блин, дела.
- Ты где был! - с десяти шагов крикнул Воропаев, нарушая траурную тишину ваганьковского кладбища.
- Тсс, - Петька приложил палец к губам, - С Кришнамурти разговаривал.
С площади просигналил автобус.
- Стой, - крикнул опять Воропаев, - Что же ты мне не сказал!
- Так я думал, вы с ним пришли, ну ладно, дядя, мне пора, извините, потом поговорим. Да вон он, смотри, с Дашкой у автобуса стоит.
- Э, рано мне еще отдыхать, вздохнул Воропаев и словно в китобойное орудие прицелился дальнозорким взглядом.
Ну что ж человек как человек, куртка кожаная, надел по случаю траура, наш советский, тьфу, российский гражданин. Ничего в нем такого нового незаметно. Стоит твердо, сутуловат немного, наверное, на сидячей работе, будь это лет пятнадцать назад, он бы сказал, внутренний эмигрант, была такая категория, ее в девятом управлении не брали в расчет, но не андерграунд, тусовку обходит стороной, но хотел бы, чтобы тусовка его уважала или, по крайней мере, говорила о нем очень не любит, когда его понимают, в жизни даже скромен, хотя и способен выкинуть фортель... нет, человек не опасный был, раньше, ну а теперь...
Вот автобус тронулся, и человек тут же повернулся и пошел, спешит, не бизнесмен, но хватку имеет, свое ценит, куда он прямо на меня-то прет?
- Здравствуйте, Вениамин Семенович! - господин поздоровался издалека.
Чтобы не подавать руки - вдруг я не подам, предположил Венамин Семенович.
- Здравствуй, коли не шутишь, - хотел сказать Воропаев, но ограничился кивком головы.
Человек усмехнулся.
- Даша сказала, что вы меня искали.
Воропаев был поражен спокойствием незнакомца. Да каким же это надо обладать духом, что бы здесь, у еще неостывших могил, тех, кого ты собственноручно... Или он вправду не убивал, или у него такая идея... он почему-то вспомнил кадры кинохроники похорон Кирова. Он всегда присматривался к низенькому человечку с пергаментными пятнами на лице по имени Иосиф Джугашвили, пытаясь уловить хоть малейший намек его причастности к убийству. Нет, определенная суетливость наблюдалась, впрочем, может быть, из-за убыстренной промотки кадров. Или перед ним и вправду Новый Человек?
- А вы откуда Дашу знаете? - Воропаев шел напролом.
- Случайное знакомство, однажды на платформе...
- На N-ской станции - подсказал Воропаев.
- Да, точно, на ней. Вы сами все знаете.
- Да нет, извиняюсь, как вас величать...
- Вадим... можно просто Вадим.
- Нет, я не люблю просто, я люблю по отчеству.
- Как угодно, Вадим Георгиевич Нечаев, не был, не участвовал, не состоял. - Вадим улыбнулся, но, впрочем, лишь одним только ртом.
Что не состоял, я и так вижу, пробурчал про себя Воропаев.
- Вадим Георгиевич, к сожалению, практически ничего не знаю, но очень надеюсь на вашу помощь.
- Располагайтесь, - радушно пригласил Вадим, будто приготовился вывернуться наизнанку.
Воропаев оглянулся вокруг. Нет, ни семи ангелов, ни блудницы, ни даже двадцати четырех старцев, правда Вавилон, хоть и в сильно потрепанном виде, имел место. Но и рядом с кладбищем как-то неудобно. И Вениамин Семенович сухо предложил проехать на Лубянку.
22
В компьютерном зале первым делом на него свалился Серега. На лице у того блуждала ухмылка, будто он только что кого-то задавил в телепортере.
- Умка, как ты нашел этот сайт? Нда, скажу я тебе, крутая страница!
Андрей с тревогой ждал разъяснений.
- Я тоже оттянулся там в Пустоте, она, главное, меня спрашивает: ты кто?
- Кто она?
- Кто, кто, не прикидывайся, короче, ты уж извини, я напечатал Умка.
Андрей побледнел.
- Да ладно, ничего страшного. Но я скажу, бабенка просто поискать в сети, где ты такую откопал? И лошадь, бог ты мой, я запрыгиваю с лету на лошадь, и мы мчимся по снежному полю, я, знаешь, вначале, от страху за грудки-то ухватился, но она на меня так посмотрела, что я сразу руки пониже сдвинул. Скачем, снег из-под копыт, луна в небе дура, глаза выпучила, я ее спрашиваю, далеко ли еще, а она молчит.
Ну, думаю, черт с ним, покатаюсь с ветерком. Вижу, дальше веселее, лес появляется, черный абсолютно, я еще удивился, отчего вокруг все в снегу, а лес черный. Мы несемся что есть мочи. Чувствую, а за мной кто-то наблюдает, вперился в затылок, ну ровно в темечко. У меня темечко слабое, в детстве долго не зарастало, и теперь всегда боюсь вдруг проломится, если что. Думаю луна, наверное, поворачиваю к небу глаза, а ан нет луны! Вместо нее баннер висит, и на нем клякса кровавая, моргает: "Вляпался, воин!". Я голову в плечи, и вперед, а там, господи ты мой, в лесу-то, не деревья, а сплошные черные столбы, знаешь, старые такие просмоленные телеграфные, с белыми чашечками!
Визуализация обалденная, я даже забыл, где я на самом деле. Несемся, не знаю как, между столбами, а лес все гуще и гуще. Я еще раз спрашиваю, далеко ли еще? Э, говорит, до конца! И поворачивает на меня лицо - ну точная копия нашей философички, и смеется. Зачем, говорит, реферат у Андрея слямзил? У меня мурашки по коже. Как она могла узнать про реферат? Ни жив, ни мертв, прикинулся, что ничего не понимаю. А сам все думаю про этот реферат, неужели за целый год она не забыла? Думаю, думаю, а что она узнала, что я не ты, тому не удивляюсь! Ладно, говорит, я тебе зачет поставлю, и мы подъезжаем к кузнице. Там пусто, но печь пылает, будто ее только что мехами раздули. Давай, говорит зачетку, а сама берет железный прут, вроде арматурины, и раскаляет до бела. Нет зачетки с собой, говорю, сессия она ведь вона где! Ну тогда, говорит, давай на ладонь зачет поставлю, а зимой придешь с зачеткой и клеймо покажешь. Левую руку протягиваю.
А она говорит давай правую, так положено, и этим каленым железом ставит мне клеймо. Я от боли "Ctrl C" нажал.
- Ты больше так не делай, - четко по слогам попросил Андрей и вдруг заметил:
- Почему у тебя ладонь забинтована? Рыжий Серега как-то стыдливо спрятал руку.
В этот момент позвонил Учитель. Прежде чем набрать пароль, Андрей повернулся, нет ли за спиной Сереги. Тот куда-то исчез.
Андрей был в недоумении. На сто своих вопросов он не получил ни одного ответа, а только монотонное "продолжай", тогда Андрей вспылил и напечатал:
- Я не хочу быть воином, я стал опасен для окружающих. На что появилась идиотская скобка:
-:(
Иероглиф в виде то левой то правой скобки с двумя дырочками теперь напоминал ему того человечка на светофоре, у которого было только две идеи в жизни: стоять и идти. Учитель, не дождавшись реакции, наконец заговорил.
- Что значит - опасен?
- Я мог убить человека.
- Ты когда в DOOMе убиваешь товарища, что ты чувствуешь? Кстати, весьма забавный каламбур, получатся, с пятерным дном, если вспомнить библейский город Дум. Андрею было не до игры в слова, и он с ожесточением написал:
- Удовлетворение.
- То есть, тебе его не жалко?
На самом деле эти победы не приносили Андрею удовлетворения, ему в конце всегда было жаль своих товарищей, но он постеснялся признаться Учителю.
- DOOM это DOOM, а жизнь- это жизнь...
- То есть Дум - это некая ненастоящая жизнь, как бы жизнь, которая придумана каким-то изобретателем, и поэтому там все дозволено?
- Там все дозволено.
- Следовательно, если бы и наша жизнь, весь этот смешной мир, был придуман неким остроумным человеком, ну, в качестве, например, развлечения, то ты бы не постеснялся.
- Наша жизнь - не выдумка. Я точно знаю.
- Знаешь! Откуда?
- Из опыта.
- Ага, опыт - критерий истины. Что же давай обратимся к опыту.
Неужели в этом мире тебя ничто не настораживает?
- Ничто.
- Откуда же эти вопросы, которые ты на меня обрушил.
Андрей не отвечал.
- Я вижу, ты больше во мне не нуждаешься? Что же, можешь возвращаться в свою подворотню. Ты же словно слизняк, прилипнешь к этой подворотне и всю жизнь будешь прислушиваться, как хлюпают мешки.
Андрей уже собирался оборвать связь, но вспомнил про Серегину руку.
- Я не знаю, Учитель, со мной что-то происходит, нехорошее или хорошее, не пойму, все перепуталось... У меня наверное болезнь ума, стоит мне с кем-то сойтись, и я начинаю мыслить, как он, хотя, может быть, и спорю, но уже на самом деле соглашаюсь, потому что отойду в сторону, и мне, мне жаль тех убеждений, с которыми только что спорил, может быть и с пеной у рта. Во мне нет ничего настоящего и постоянного, я как вырванный из книги лист на уличном ветру, меня ветром несет от одного дома к другому, и я лишь на мгновение налипаю, а потом срываюсь дальше и дальше, теряя под ногами почву.
- Это оттого, что ты еще очень далек от Истины.
- Но, почему, ведь я же многое преодолел...
- Многое. Послушай, что я скажу. Ты искатель Истины, если ты хочешь достичь правильного понимания Истины, не давай себя обмануть!
Встретив на своем пути любые препятствия - как внешние, так и внутренние, - немедленно устрани их! Встретив меня - убей меня, встретив святошу - убей его. Встретив отца и мать - убей их всех без колебаний, ибо это единственный путь к спасению.
- Но есть предел! Я не могу его переступить!
- Видишь, мои слова у тебя вызывают только возмущение, а между тем ты хочешь стать свободным, да ты же видел Пустоту?
- Да. Но это было все в моей голове.
- Ага, - обрадовался Учитель, - оглянись вокруг. Что ты видишь?
- Компьютерный класс.
- А где он?
- В университете.
- А университет?
- Университет Московский имени Михаила Васильевича, на Ленинских горах.
- Не на Ленинских, а на Воробьевых, как выяснилось. А горы где?
- В Москве.
- А Москва?
- На Земле.
- Ну...
- Земля в Галактике, а Галактика во Вселенной.
- А Вселенная?
- Вселенная нигде, она замкнутая.
- А где это она замкнутая?
- В сознании...
- Вот видишь, Умка, и выходит, что весь этот мир в твоем сознании.
- Нет, - начал спорить Андрей, - это оттого, что мы пользуемся формальной логикой, в ней всегда есть высказывания, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть. И вообще есть теорема Геделя...
- А ты знаешь другую логику?
- Нет, но... не знаю...
- То-то. Хорошо, оставим это на потом. Что с моим делом?
Андрей вспомнил о файле, который надо было послать с размножением. Он уже закончил специальную, автономную программу рассылки. В принципе, ничего сложного не требовалось, он даже удивлялся, почему Учитель именно его попросил написать программу, а не написал ее сам. Хотя одно важное условие было трудноисполнимым. Файл должен быть подобен вирусу, но не должен распознаваться обычными антивирусными лекарствами. Когда Учитель ставил задачу, он даже воспользовался некоторой красочной аналогией. Представь себе, что ты не математик, а медик, ты борешься с вирусом гриппа. Каждый год эта зараза нападает на население, и каждый раз мы оказываемся не готовыми к борьбе с нею? Почему? Потому что грипповая инфекция распространяется по закону прогрессии - чихнул в метро, и полвагона верные бациллоносители, изготовившиеся чихать дальше в своих автобусах, трамваях, троллейбусах. А боремся мы с ней арифметически, каждому нужно дать интерферону. А представь себе, что есть антигрипповая бацилла, которая точно как и зараза, передается по цепочке, такая своеобразная цепная реакция, только положительная: чихнул иммунитетом, и городу никакая болезнь не страшна. Вот такая же мне нужна инфекция в компьютерной сети.
- Все готово. Я уже отсылал тестовую запись.
- Молодец. Теперь осталось вставить мой файл.
- Где... - начал печатать Андрей, но Учитель его прервал.
- Он уже лежит у тебя в директории. Тебе осталось только вложить его в конверт.
Андрей посмотрел на свою директорию и обнаружил новый файл со странным сокращением: "ze-ka.txt".
- А что в этой зеке?
- Умка, разве это важно?
- Нет, но...
- Ты его, не раскрывая, вставь, добро?
- Конечно, Учитель.
В этот момент связь оборвалась, что иногда случалось из-за погрешностей на линии - ведь Учитель работал с модема. Андрей оглянулся. Сзади стоял Серега и пристально смотрел в его экран. Вид у него был, словно он с тремя процентами жизни очутился на краснухе.
Вокруг еще был народ, кто-то сидел в паутине, кто-то сиротливо играл один в DOOM, а Ленка Гаврина усердно украшала свою домашнюю страничку понатасканными из далека мерцающими неоновым огнем блестками.
- Выйдем, - мрачно предложил Серега.
- Сейчас, - Андрей быстренько запаковал "зеку" и включил программу.
Туча над шпилем университета, подсвеченная прожекторами, напоминала гигантский съедобный гриб под названием зонт. Накрапывал все тот же утренний дождик. Таким образом, подумал Андрей, зонт превращался в свою противоположность. Слава Богу, не было ветра.
- Я тебе покажу, но ты никому не говори, ладно? - попросил Серега.
Андрей мотнул головой, и они подошли под фонарь. Товарищ развернул кусок материи с белой пуговичкой и, скривившись, протянул руку. На ладони в потеках свежей крови стояло разбухшее и оттого нечеткое клеймо: "Зачет".
- Мистика, - прошептал Сергей, - Слово только недавно проступило, а до этого была только ранка. Я и думал, что поранился, когда по клавиатуре ударил.
- Больно? - спросил Андрей, и у него засосало под ложечкой.
- Страшно. - прошептал Серега.
23
- Вся твоя доброта и жалость, Умка, суть собачья преданность, за миску похлебки.
Вадим укоризненно посмотрел на пса, а тот, поставив передние лапы на клавиатуру, заискивающее смотрел на хозяина.
- Умка, ты зачем своими погаными лапами связь оборвал?
Вадим потянул точно пес носом, присвистнул и направился в комнату к отцу. Собака поплелась за ним, и по дороге он продолжал говорить:
- Чтобы изменить мир, Умка необходимо чудо. Ведь без чуда и этот мир, какой бы он и ни был неудачный, не мог появиться. Но чудо должно быть страшным, люди, Умка, любят, любят страх. Обыкновенный животный страх действует быстро и без осечек. Но он не смертелен. Это как шок, как удар - много адреналина и больше ничего. Настоящий страх, долгий, зудящий, подступает медленно, исподволь, с небольшими передышками вначале, с паузами, какие бывают при неизлечимой болезни, постепенно паузы наступают реже, и становятся короче, уступая свои позиции.
Страх захватывает человеческое сознание, вскрывая, как хирург, все темные потаенные и затхлые его уголки и, наконец, поселяется в самом больном месте, словно неподвижная идея - idea fixe, выглядывая из своего угла и выбирая удобный момент, чтобы нанести последний смертельный удар.
Оставив пса за дверью, он вошел к отцу. Здесь стоял запах кучи листьев, которую забыли сжечь и она так пролежала до весны. Там, в ее глубинах, в теплой лиственной прелости, всегда можно было найти много червей для рыбалки. Он подошел к кровати, поднял одеяло, приподнял исхудавшие культи и вытащил утку. Впрочем это было бесполезно, потому что она там перевернулась. Тогда Вадим перетащил неожиданно тяжелое тело отца в кресло. Собрал испачканное белье, вынул клеенку и все это одной кучей отнес в ванную. Потом принес тазик, вымыл отца и положил обратно в постель.
- Чаю принести?
Отец неподвижно смотрел в окно. Вадим повторил вопрос, и тот изрек:
- Ты часами разговариваешь с псом, а со мной и два слова за всю жизнь не промолвил.
- Я разговариваю с ним потому, что он знает цену словам. - пояснил Вадим.
- Да он же молчит.
- Вот именно.
Вадим вышел за дверь и продолжил:
- Человек устроен просто и он состоит из слов, из тысяч, десятков тысяч слов. Каждое слово что-нибудь означает, еду, радость, боль, страх, печаль... Эти слова копошатся в его слабом мозгу, цепляются друг за дружку, специальными усиками или присосками, расположенными в начале и в хвосте, спорят, ссорятся или, наоборот, испытывают взаимные влечения, плодясь и размножаясь. Чтобы как-то их упорядочить, человек пытается выбрать более важные и поставить их во главе, понимаешь Умка, какая штука, в голове и во главе или нет, во главе.
Вадим подставил чайник под узловатую холодную струю. Та весело ударила в желтую накипь и зашумела пенящимся непрерывным потоком.
- Так вот, эти важные слова, для одного это может быть слово "жратва", для другого - "бог", для третьего - "аппетитная круглая задница", эти слова, будучи поставленными над другими, называться смыслом жизни. Остальные же, которые, заметь, ничем не хуже первых, и которые он треплет и занашивает изо дня в день, собственно, и представляют собой эту самую жизнь. Он смотрит, словно ребенок, на красочное мерцание калейдоскопических картин и называет это течением времени. Вот, представь себе, Умка, ходит такое двуногое существо, заметь, существо - это тоже слово, да... шатается по свету этот мешок, напичканный словесной шелухой, встречается с другими, в общем-то, с небольшими вариациями такими же, как и он сам мешками, и здесь между ними происходит точно то же самое, что и со словами, из которых они состоят. Снова выбираются главные слова, им предается некое значение, и весь этот дурной калейдоскопический сон называется общественной жизнью. При этом мешки даже забывают первоначальный смыл слов, хотя и правильно их используют. Не зря же они говорят: "во главе государства" или "без царя в голове". Но есть слова особые, вернее, это даже не слова, а специальные связки, которые подобно веревочке связывают все это нагромождение. Дерни за нее, и словесная конструкция разваливается, как порванная елочная гирлянда.
Люди, Умка, это называют смертью, но, на самом деле, это и есть освобождение от бесконечной путаницы возвращение к первоначальному свободному полету в Пустоте. Ибо вначале было слово, и слово будет в конце. Вадим поставил чайник и уселся на табуретку. Пес доверчиво положил морду на колени. Так они и сидели, молча глядя каждый на свой огонь - человек и собака.